Однопартийная (она же беспартийная) система

Однопартийная (она же беспартийная) система

Критиков первого варианта "Инерции страха" больше всего возмутил тот факт, что я высказался против борьбы за много­партийную систему в условиях Советского Союза. Я предло­жил отделить вопрос о политических свободах от вопроса о борьбе за политическую власть между партиями, представля­ющими интересы больших социальных групп (классов). Я предложил рассматривать коммунистическую партию в пер­спективе как интеллектуальный и духовный интегратор общества, действующий в условиях широких гражданских и полити­ческих свобод, то есть принять в теории то, что нынешний ре­жим  выдает как якобы уже осуществленное на практике. Многопартийность отнюдь не гарантирует наличия демократи­ческих свобод, а наличие свобод вовсе не обязательно порож­дает многопартийную политическую систему: можно попы­таться найти другие пути разрешения социальных противоре­чий, при которых эти противоречия не доводятся до высшего государственного уровня и не усиливаются искусственно борь­бой групповых интересов политиков.

Хотя моя брошюра в целом была принята оппозиционно настроенными кругами интеллигенции очень хорошо, несо­гласие со мной в этом пункте было едва ли не всеобщим. Ти­пична была реакция одного довольно известного кибернетика. Я не был знаком с ним лично, но мне рассказали, что, когда его спросили, что он думает об "Инерции страха" Турчина, он сказал: "Кошмар. Он там за коммунизм, за однопартийную систему...". Пикантная деталь: в отличие от меня, этот кибер­нетик — член КПСС.

Замечательно, что даже официальный партийный рецензент моей рукописи не одобрил моих идей относительно однопар­тийной системы. Я имел наглость послать "Инерцию страха" в журнал "Коммунист", понимая, конечно, что она не будет напечатана, но желая подчеркнуть открытый и конструктив­ный характер работы и свою готовность идти на обсуждение. Обсуждение, действительно, состоялось: один из сотрудников журнала (заведующий отделом, кажется) прочитал мою ру­копись и объяснил мне, что она не может быть опубликована, так как в ней не чувствуется "классового подхода" (то есть готовности служить интересам правящего класса и ставить их выше истины - довольно точная формулировка). Относитель­но одно-и многопартийности он сказал: "А почему, собствен­но говоря, должна быть только одна партия? В стране может быть и несколько партий, одинаково преданных делу комму­низма. В Польше, например, несколько партий".

Теперь, после того как французские коммунисты, вслед за итальянскими, решительно заявили о своей приверженности к многопартийной системе, моя позиция кажется многим моим друзьям анахронизмом, не оправданным даже с тактической точки зрения. Но я по-прежнему стою на этой позиции и отнюдь не считаю ее анахронизмом; мне кажется, что противодействие, которое она встречает, связано с тем, что она скорее опережает время, чем отстает от него. Я намерен теперь изложить свою позицию более обстоятельно, чем это было сделано в 1968 году.

Прежде всего, как полагается, о терминах. Однопартийная система, говорили мне многие критики, это бессмыслица по са­мой своей сути, по определению. "Партия" — значит часть, по­этому о партиях можно говорить только тогда, когда их не­сколько.

Верно, термин неточный. Исторически он возникает из такой ситуации, когда одна из партий приходит к власти и запрещает все остальные. После того как существование нескольких пар­тий уходит в историческое прошлое, "партия" перестает быть партией и превращается в единую всеобъемлющую политиче­скую систему или сеть. Современная советская система не одно­партийная, она беспартийная. У нас нет политических партий, есть лишь единая политическая сеть, не отделимая от государ­ства. Читатель, конечно, не удивится, если я заявлю, что не наме­рен оправдывать запрещение пришедшей к власти партией всех остальных партий. Но я полагаю, что будущее человечества — в беспартийной системе с единой политической сетью. А если так, то от человека, стоящего на позициях реформизма и градуализма, естественно ожидать такой установки: не пытаться вырвать власть путем вооруженной борьбы или борьбы за го­лоса избирателей, а стремиться к трансформации общественно­го сознания, увеличению свободы и гуманизации общества в целом и его политической сети в частности. Это та установка, которая была у чешских коммунистов-реформаторов в 1968 го­ду и получила название "социализма с человеческим лицом".

Рассмотрим сначала перспективу. Обычный первый аргумент за многопартийную систему тот, что только при наличии не­скольких конкурирующих партий, которые потенциально мо­гут вытеснить правящую партию (или коалицию), можно со­хранить политические свободы и обеспечить эффективный контроль за властью. Однопартийная система, говорят мои кри­тики, неизбежно приводит к злоупотреблению властью. Любая организация, называй ее хоть партия, хоть политическая сеть, если она является полным хозяином политической власти и не имеет конкурентов, обречена на загнивание и коррупцию, она не в силах будет сопротивляться разлагающему влиянию власти. Независимо от расстановки сил различных социальных групп, независимо от того, кто кого представляет, нужно, что­бы было хотя бы две независимые политические партии. До­статочно беглого взгляда на политические системы в различных странах, чтобы убедиться, что там, где мы видим многопартий­ную (в частности, двухпартийную) систему, мы видим и поли­тические свободы, а там, где принята однопартийная система, свирепствует тирания партийно-государственного аппарата.

Корреляция между тиранией и многопартийной системой несомненно существует, но это ничего не доказывает, ибо при­чинно-следственная связь здесь такова: отсутствие свободы ведет к правлению одной партии, а не правление одной партии ведет к отсутствию свободы. Общество, в котором не укоре­нилась идея политических свобод, не может сохранить много­партийную систему, если даже такая система по прихоти исто­рии и будет однажды установлена. Именно таково было разви­тие событий в большинстве стран Третьего мира, приобретших независимость после Второй мировой войны. Это лишний раз доказывает решающую роль культуры общества (по сравнению с конкретно-историческими, экономическими, географическими и т. п. факторами) в определении его политической системы. Если общество неспособно сохранить политические свободы, то не так уж важно, какую форму примет тирания: будет ли это абсолютная монархия или откровенная диктатура военных, или однопартийная система с комедией выборов, или такая многопартийная система, как в Польше, на которую любезно указал мне рецензент из журнала "Коммунист". Говоря о пер­спективе, мы должны предположить, что идея уважения основ­ных прав личности уже прочно вошла в культуру общества, и никто не намерен покушаться на демократический образ прав­ления — хотя бы из-за бесперспективности подобных попыток. Можно ли утверждать, что в этих условиях политическая система должна быть или неизбежно будет много партийной?

Контроль над имеющими власть или стремящимися к власти необходим, но основной фактор, обеспечивающий эффективный контроль, это не разделение на партии, а широкая гласность, активное участие масс в политике и нетерпимость общества к нарушению этических принципов. Говорят, что при наличии нескольких партий всегда есть люди, лично заинтересованные в том, чтобы обнаружить ошибку или злонамеренность в дей­ствиях руководящих политиков. Но в беспартийной системе таких людей будет не меньше, а больше! Если, например, в стра­не две примерно одинаковые по силе партии, то половина поли­тических деятелей, то есть те, которые принадлежат к правящей партии, не очень-то заинтересованы в критике руководства. Если же партии отсутствуют, то каждый политик наживает личный капитал на разоблачении ошибок другого. Можно срав­нить беспартийную политическую систему с системой научных учреждений. Когда ученый делает открытие или доказывает новую теорему, его коллеги, сгорая от нетерпения, бросаются проверять и перепроверять его сообщение в надежде опроверг­нуть или уточнить его. То же явление будет наблюдаться и в политике, если она будет устроена по образцу и по опыту науки. Деление на партии — обоюдоострое оружие. С одной стороны, оно помогает разоблачить обман и преодолеть сопротивление укоренившихся мнений, с другой стороны, создает предпосыл­ки для нового обмана в угоду групповым интересам и для но­вого консерватизма. Какой из этих двух эффектов сильнее? Скорее второй, чем первый. Чтобы разоблачить обман, в усло­виях свободы достаточно и одного человека; чтобы создать обман, необходим сговор. Или, выразимся точнее: способность к разоблачению обмана и заблуждений возрастает с увеличе­нием числа людей в группе медленнее, чем способность к обма­ну и коллективному самообману.

Деление на партии в науке считается прямо-таки неприличным, ученые оскорбляются, когда им говорят, что они руководству­ются партийными интересами. И уж, конечно, никому не приходит в голову разделить все научные учреждения — в целях борьбы с обманом, коррупцией, застоем, загниванием и т. д. — на две или три не контактирующие между собою части. Совокупность всех образовательных и научных учреждений пред­ставляет собой единое целое, единую систему, и это отнюдь не приводит к застою и коррупции, к подавлению личной ини­циативы и свободы творчества, к ликвидации плюрализма и насильственному введению единообразия. Почему единая поли­тическая сеть не может функционировать так же успешно? В обществе, где важнейшие этические и демократические прин­ципы так же прочно вошли в жизнь, как вошли в жизнь ученых основные методологические принципы науки, где покушение на политические свободы столь же немыслимо (и кажется столь же абсурдным), как покушение на свободу научного ис­следования, деление всей совокупности людей, которые занима­ются политикой, на несколько частей покажется искусственным и никому не нужным.