2. История «Бранда»

Главным героем пьесы «Бранд» является протестантский пастор, чьи религиозные воззрения состоят почти полностью из крайнего морального фанатизма. Действие пьесы начинается высоко в горах, где Бранд следует в какое-то место — куда и зачем нам не говорят. С ним сталкивается крестьянин и предупреждает об опасном пути впереди:

Крестьянин: Но тут кругом подмёрзшие озёра, а с ними ведь беда!

Бранд: Мы перейдём их.

Крестьянин: Иль по воде пойдёшь? Уж больно много берёшь ты на себя; смотри — не сдержишь!

Бранд: Но кто-то доказал, что с верой можно и по морю, как посуху, пройти.

Крестьянин: Ну, мало ль что во время оно было! Попробуй в наше кто — пойдёт на дно.

Но Бранд игнорирует эти предостережения и двигается дальше. В конце концов, он встречается с молодой парой — Эйнаром и Агнес — которые влюблены и беззаботны. Эйнар взывает к Бранду, который наблюдает за ними свыше: «Сюда спуститесь, — вам я расскажу. Как всё чудесно Бог Господь устроил». Но далее Бранд раскрывает паре свою цель:

Бранд: Но я-то ведь на похороны еду.

Агнес: На похороны вы?

Эйнар: А кто же умер? Кого ты едешь хоронить?

Бранд: Да бога, которого своим ты называл.

Агнес (отшатываясь): Уйдём!..

Эйнар: Но Бранд?..

Бранд: Давно закутать в саван пора и схоронить открыто бога рабов земли и будничного дела! Давно пора понять вам, что успел он одряхлеть за сотню сотен лет.

Эйнар: Ты болен, Бранд.

Бранд: О, нет, здоров и свеж я, как сосны гор, как можжевельник дикий; но род людской — он в наше время

болен, нуждается в лечении. Вы все хотите лишь играть, шутить, смеяться. И верить, уповать, не рассуждая. Хотите бремя всех грехов и горя взвалить Тому на плечи, Кто явился, как вы слыхали, пострадать за вас. Венец терновый Он, Многострадальный, надел, и — можно вам пуститься в пляс! Пляшите, но куда — вопрос печальный — вас пляска заведёт в последний час?[212]

Мне сложно побороть желание цитировать этот чудесный текст. Бранд осуждает то, что называет «народным богом». «В теории стремитесь к совершенству, живёте ж по совсем иным заветам. И бог такой вам нужен, чтоб сквозь пальцы смотрел на вас». Далее следует описание Брандом его Бога, от которого, должен отметить, бегут мурашки по телу, когда его читает Макгуэн:

«Бог мой — Он — буря там, где ветер твой; неумолим, где твой лишь равнодушен, и милосерд, где твой лишь добродушен; Бог мой — Он юн; скорее Геркулес. Чем дряхлый дед. Бог мой — Он у Синая как гром гремел Израилю с небес, горел кустом терновым, не сгорая, пред Моисеем на горе Хорив, остановил бег солнца при Навине и чудеса творил бы и поныне, не будь весь род людской так туп, ленив!»

Хотя, бесспорно, это пьеса о христианстве (и разных его интерпретациях), на более фундаментальном уровне она об отчуждении одного человека от того, что он считает упадочным, павшим обществом. С одной стороны, Бранд вполне прав в обвинениях порока и лицемерия, которое он видит вокруг. Но свои собственные моральные стандарты он ставит столь невообразимо высоко, что никто не может избежать порицания. И он не делает скидки на человеческие слабости.

Агнес уходит от Эйнара к Бранду (ошеломлённая услышанным от него, она говорит Эйнару: «Когда он говорил, то... словно вырос!») Некоторое время, однако, Бранд не имеет никаких привязок. «Прочь же отсюда скорее, — рыцарю Господа нужен простор!». Но где ему будет достаточно простора? И что за борьбу он ведёт? В конце концов, он понимает, что основное поле битвы находится внутри его души: «Вглубь и вовнутрь! О, я понял теперь, это — путь верный, единый! Наша душа, наше сердце — тот мир, только что созданный, новый, где нам жизнь в Боге вести предстоит».

И этот идеал он настоятельно советует другим: своего рода полное обезличивание, когда человек становится попросту пустой скрижалью, на которой Бог может написать свой закон. Когда мать Бранда лежит при смерти и зовёт его, он отказывается идти к ней, пока она не откажется от своего значительного состояния, которым она греховно гордится. Она отправляет сообщение Бранду, что она откажется от половины. Однако он всё равно отказывается придти. Приходит второе сообщение: она откажется от девяти десятин. Опять же, он остаётся недвижен. И когда она умирает, Бранд не выказывает раскаяния.

Он требует от себя и других буквально «всё иль ничего»: «Я строг, суров в своих стремленьях к цели; мой лозунг — всё иль ничего. И если ты ослабеешь на пути, отстанешь — ты даром лишь загубишь жизнь свою! Уступок никаких, ни послаблений, ни снисхождения к греху не жди...» Местный доктор говорит ему: «Ни огненной генною, ни сказкой ребяческой о похищеньи душ Диаво- лом уж нас не запугаешь; гуманность — вот он, главный наш завет». Но Бранд этим не обладает. Он говорит Агнес: «Когда ж в такой борьбе одержит воля победу полную — и для любви очищен путь: к нам белою голубкой слетит и ветвь оливы принесет. А к роду вялому, тупому лучшей любви, чем ненависть, и быть не может».

Признаюсь, часть меня крепко отождествляет себя с Брандом. Я имею ввиду его абсолютную чистоту, которую многие бы назвали «фанатизмом». Если не брать во внимание приверженность Бранда христианству, держу пари, большинство моих читателей также могут отождествлять себя с Брандом, так как мы столкнулись даже с ещё более упадочной культурой. Мы можем одобрить радикальное осуждение Брандом... всего. Мы также разделяем его непримиримость — и его изоляцию. Для нас, приспособиться к этому времени значит умереть. Однако нам следует задуматься над мудростью, что закючена в следующем диалоге:

Бранд: [...] Подвергни испытанью ветвь любую людского рода — свежую, сухую, — и беззаветно жертвовать собой способности не сыщешь ни в одной![...]

Агнес: И предъявляешь к павшим низко так ты требованье — всё иль ничего?

Ошибка Бранда не в идеализме или поголовном осуждении всего общества. Его ошибка заключена в убеждении, что другие люди тоже способны жить по стандартам, которые он установил для себя (в конце концов, не факт что он и сам может по ним жить). Он потерпел неудачу как пастор потому, что не мог принять реальность человеческой слабости и работать с людьми как они есть. Он не довольствуется совершенствованием несовершенных людей, стремящихся приблизиться хоть на чуть-чуть к недосягаемому идеалу. Он хочет всё или ничего.

В итоге Бранд останавливается в неком селении и становится пастором в местной церкви. У них с Агнес рождается ребёнок, мальчик по имени Альф. Но ребёнок слабый и болезненный, а местный климат только ухудшает его состояние. Доктор советует сменить место жительства, иначе ребёнок умрёт. Любой нормальный человек тут же собрал бы все свои вещи, но Бранд не может покинуть свою паству — он так много им обещал и показал такой высокий пример, что уже не мог просто взять и уйти. Полностью отдавая себе отчёт в том, что это сулит смерть ребёнку, Бранд остаётся. Агнес, преисполненная страдания, но порабощённая бескомпромиссным морализмом Бранда, пассивно ему подчиняется. В результате Альф в самом деле вскоре умирает.

Бранд считает смерть ребёнка необходимой жертвой: если бы он покинул город ради ребёнка, это был бы чисто эгоистичный поступок. Интересно, читал ли Бранд Канта? В знаменитых строках из «Основ метафизики нравственности» Кант говорит нам, что:

«Сохранять же свою жизнь есть долг, и, кроме того, каждый имеет к этому еще и непосредственную склонность. Но отсюда не следует, что трусливая подчас заботливость, которую проявляет большинство людей о своей жизни, имеет внутреннюю ценность, а ее максима — моральное достоинство. Они оберегают свою жизнь сообразно с долгом, но не из чувства долга. Если же превратности судьбы и неизбывная тоска совершенно отняли вкус к жизни, если несчастный, будучи сильным духом, более из негодования на свою судьбу, чем из малодушия или подавленности, желает смерти и все же сохраняет себе жизнь не по склонности или из страха, а из чувства долга,— тогда его максима имеет моральное достоинство»[213].

Бранд убеждён в нравственности своих поступков просто потому, что он решил делать ровно противоположное тому, чего хотел: а хотел он спасти своего ребёнка. Он убеждён, что поступил как было должно, а доказательством этого являются его и Агнес страдания. Разумеется, если Бранд и вправду кантианец, то плохой: Бранд действительно имел обязательства перед своей паствой, но он также имел обязательства — в глазах большинства гораздо более важные — защитить жизнь своего ребёнка (когда доктор убеждает его поступить «гуманно» и спасти ребёнка, Бранд отвечает «А был ли гуманен к Сыну сам Господь Отец?»)

Обратите внимание на то, как он обращается со своей матерью. Как пастор, он обязан выказывать неодобрение алчности и привязанности к материальному — однако, в то же время, он обязан заботиться о своей матери, в независимости от того, удалось ей или нет достичь его идеалов. Возможно, он испытывал желание пойти к ней, но он боролся с ним во имя «долга». Холодно отказав прийти к ней в час смерти, Бранд уверен, что поступает добродетельно. Отто Вейнингер в книге «Пол и Характер» одобрительно отмечает, что «мы видим одного только Ибсена, которому вполне самостоятельно удалось прийти к принципу кантовской этики (в «Бранде» и «Пер Гюнте»)».

Агнес соглашается, что смерть Альфа была необходима, но, разумеется, она сильно привязана к воспоминаниям о своём потерянном ребёнке. Она бережно сохранила его одежду в комоде и постоянно достаёт её, чтобы вспомнить, как он выглядел — к большому неудовольствию Бранда. В канун Рождества нищая цыганка пришла попрошайничать и попросила одежду для своего маленького ребёнка. Бранд подвергает Агнес испытанию: она должна отдать все вещи Альфа цыганке. Агнес делает это, но утаивает одну вещь: чепчик Альфа. Позже, раскаявшись, она раскрывает это Бранду и отдаёт чепчик цыганке. «Дар твой от сердца?» спрашивает он. «От сердца» отвечает она. И потом в состоянии религиозного экстаза она кричит: «Бранд, я свободна, свободна!»

Здесь напрашивается ницшеанская трактовка действий Бранда, как человека который сам себя поставил против жизни. Однако в пьесе Ибсена нет ни малейшего намёка то, что Бранд мотивируется жестокостью или уж тем более ресентиментом. Вполне очевидно, что Бранд действует так как действует потому, что он глубоко убеждён в верности своих поступков. Несмотря на то, что его решения нам кажутся ужасно неправильными, по сути он заблуждается, но он не зол. Это может показаться невероятным, учитывая всё вышесказанное, но Бранд — это персонаж которому хочется сопереживать. Мы можем восхищаться его искренним идеализмом и решимостью делать то, что правильно — и мы можем также легко представить, как эти же самые импульсы ведут нас к совершению собственных трагических ошибок. Бранд — это поистине трагический персонаж, а не злодей.

В начале пятого и последнего акта пьесы, Агнес умирает. Ибсен никак не объясняет как она умерла. Видимо, после её последнего, великого акта самопожертвования она попросту испустила дух. Шесть месяцев прошло с её смерти, и Бранд изрядно преуспел в строительстве новой церкви для селения (другая, по его словам, «слишком мала»), Пробст (начальник Бранда в церкви) прибывает, чтобы поздравить его, но также предупреждает его:

«Вы не из тех ведь пасторов, что годны на то лишь, чтобы ту, другую душу из ада вызволить. Способны стать источником спасенья, благодати вы для всего прихода; если ж будет спасён приход весь, часть свою получит в небесном царстве каждый прихожанин! Пожалуй, вам на ум не приходило, что государству самому не чужды Республиканские идеи? Как же! Положим, как чумы оно боится свободы; равенство не одобряет. Но равенства нельзя достигнуть, если мы все неровности не сгладим, то есть нивелировки общей не достигнем. И вы вот этому как раз мешали! Вы постарались здесь усугубить неровности воззрения на жизнь, которые не видны были прежде. До вас здесь каждый был лишь прихожанин, теперь стал личностью. А государству такой порядок вовсе не с руки. Ведь оттого-то поступать и стали так туго все доходные статьи с налогом подоходным во главе, что церковь перестала быть той шапкой, которая должна быть впору всем».

Идеал Бранда состоял в свободе каждого человека стать опустошённым, чтобы быть наполненным Богом — свободно и истинно, с полным сознанием. Пробст видит в этом опасное недомыслие, рассчитанное на то, чтобы ввергнуть каждую душу в замешательство, а также в самовозвеличивание и отрицание любой власти. Бранд расстроен из-за своего спора с пробстом, а потом ещё больше спором с Эйнаром, который вернулся после многолетнего пребывания за границей. Некогда беспечный молодой человек теперь стал миссионером и его нравственный фанатизм превосходит даже Бранда. Узнав себя самого в Эйнаре, Бранд ужаснулся и, кажется, потерял над собой контроль.

Он бросает ключи от новой церкви в реку и ведёт местных жителей в горы. Он объявляет, что вместе они будут бродить по земле ради спасения души и сделают всю землю огромной церковью без стен. Поначалу, люди увлечены энтузиазмом Бранда: «Веди нас! Веди нас! Веди нас к победе!» кричат они. Но спустя некоторое время они начинают испытывать жажду и голод, они начинают сомневаться. Один из них спрашивает у Бранда: «Во-первых, долго ль предстоит бороться, а во-вторых, что можем потерять, и в-третьих, велика ль награда будет?» Увы, с таким материалом мало что можно поделать, но Бранд проявляет упорство и отвечает им:

«Как долго предстоит бороться вам? Всю жизнь, до самого конца, пока вы всех жертв не принесёте, с духом сделок не разорвёте навсегда; пока не станет ваша воля цельной, сильной и не падут трусливые сомненья перед заветом — всё иль ничего!.. Какие угрожают вам потери? Потеря всех богов мирских и духа раздвоенности, рабства всех цепей, блестящих, позолоченных, и вашей сопливой немощи духовной!.. Награда ваша? Веры вдохновенье и воли чистота, души единство, её готовность радостная к жертвам, которую и смерть не остановит, и на чело — из терниев венец!»

Но люди уже натерпелись достаточно. Они начинают забрасывать Бранда камнями, желая убить его. Бранд переживает атаку только благодаря внезапному появлению фогта, который лжёт людям «Сельдей пригнало стаи громадные! Кишмя-кишит весь фьорд!» Это единственный вид вознаграждения, которое хоть что-то значит для большинства людей. Перед лицом перспективы богатства, люди забывают о Бранде и возвращаются в селение.

Бранд, конечно же, не может за ними последовать. Он должен спешить. Чем выше он забирается на покрытый снегом горный хребет, тем больше он теряет связь с реальностью и слышит хор голосов (возможно, в том числе и Агнес): «Создан из праха, ровняться с Ним не мечтай, человек; можешь грозить Ему иль пресмыкаться, ты осужден Им навеки!» Голоса обещают Бранду «целебное средство», способ избавления. С волнением он просит дать это средство и голоса отвечают: «Недуг безумия вызвали три с виду невинных словечка... Вычеркни разом из памяти их и со скрижали закона; это они охватили твой ум облаком тёмным и душным. Их позабудь, если хочешь себя ты от заразы очистить! Всё иль ничего!»

В конце концов, Бранд попадает под лавину; спастись было невозможно. Бранд кричит ввысь: «Боже, ответь хоть в час смерти моей: легче ль песчинки в деснице Твоей воли людской quantuv satis?» Когда Бранд погребён лавиной, голос отвечает: «Бог, Он — Deus caritatis!» Конец пьесы.