4. «Быть человеком значит: быть сказывающим»

Очевидно, что способность воспринимать суть (или «Идеи» по Шопенгауэру) также играет роль в других человеческих занятиях, помимо искусства. Точка зрения Шопенгауэра на Идеи откровенно платоническая и философия, другое чисто человеческое занятие, определённо занимается вопросами всеобъемлющего. Но, вопреки Шопенгауэру, сюда же можно причислить и науку. Сколько учёных родилось в тот момент, когда ребёнок изумлялся, что такая вещь как X существует — и после этого хотел узнать больше? Цель науки — познать природу вещей, их суть, познать универсалии (законы) которые всё объясняют.

В то время как мы, современные люди, склонны рассматривать религию и науку как антиподы, религия начинается с того же изумления. В эссе «Взывая к богам», я писал: «наше изумление бытием вещей является предчувствием бога или божественного существа». Религия также занимается поиском всеобъемлющего и вечного — что мы испытываем только в экстатические моменты когда, как пишет Шопенгауэр, «рассматриваем в вещах уже не где, когда, почему и для чего, а единственно их что?» Когда, другими словами, мы на мгновение покидаем все заботы изменчивого мира и фокусируем наш ум на том, что не меняется: универсальном. Это экстатическое переживание Бытия как такового — изумление, что нечто вообще существует — делает возможным мистицизм, который является альфой и омегой религии.

Ранее я обещал, что укажу на ekstasis в корне языка и «символического мышления» вообще. Для этого утверждения стоит обозначить строгие рамки. Под «языком» я не имею ввиду просто систему, или практику произнесения звуков с целью коммуникации. Мы можем обнаружить подобный вид «языка» у некоторых видов животных, как известно. Под человеческим языком мы понимаем нечто качественно отличное. Его первичная цель не коммуникация, а сказать что существует. Сейчас кто-то может возразить: «Разве «сказать что существует» не подразумевает передачу информации другим?» Вовсе нет.

Первый шаг в понимании этой ошибки заключается в понимании, что как люди, мы не говорим другим «что существует», по крайней мере не в первую очередь. Мы говорим «что существует» себе самим и для себя. Мы существа, которых захватывает переживание Бытия (ekstasis). Мы чувствуем импульс выразить Бытие, проникнуть в него и исследовать. Как я говорил, именно это породило искусство. Это мощное чувство находится в корне религии; изумление, которое находится у истоков науки и философии. Первичный носитель выражения Бытия — это язык. Очевидно, что это так в случае философии и науки, также это справедливо для религии, когда она приобретает форму мифа, откровения и теологии. Справедливо ли это для искусства? Разумеется, имеется ввиду не живопись, скульптура или инструментальная музыка. Но это истинно для поэзии, первичной формы искусства (следовательно и для песен, художественной литературы, драмы).

Здесь я развиваю точку зрения на язык и Бытие, которая во многом опирается на мысль Хайдеггера[131]. Он утверждает, что без открытости Бытию, не было бы и языка[132]. Таким образом, если он прав, теория объясняющая появление пещерной живописи развитием «полностью современного языка» попросту не имеет смысла; и язык и искусство стали возможными благодаря чему-то более фундаментальному: ekstasis, или открытость Бытию.

Хайдеггер говорит нам, что «быть человеком, значит: быть сказывающим»[133]. Это значит говорить что существует; озвучить Бытие. По-гречески, logos, от которого произошло слово «логика», также может означать «речь» или «высказывание». Слово logos произошло от logein, которое означает «рассуждать или говорить». Но Хайдеггер указывает на то, что коренным значением этого слова было на самом деле «собирать». Что «собирается» в речи, в logos? Хайдеггер отвечает: «Человеческое бытие есть по своей исторической, раскрывающей историю сущности логос, собирание и разумение бытия сущего...»[134] Коренная предпосылка говорения, языка, это открытость Бытию сущего.

Быть человеком (быть тем, что Хайдеггер называл Dasein) значит разуметь, мыслить, быть открытым Бытию сущего — озвучивать это бытие, выражать его языком. Это не одна из многих характеристик человека — это сама наша суть. «Быть человеком», пишет Хайдеггер, «значит принять на себя собирание, собирающее разумение бытия сущего, знающее внесение являющегося в творение (Ins-Werk-setzen des Erscheinens) и, приняв, управлять (verwalten) несокрытостью [то есть, вынести вещи на свет алетейи, истины], охранять ее от сокрытости и прикровенности»[135].

Это именно то, что мы видим на стенах Ласко, Шо- ве и Труа-Фрер. Наши предки занимались тем, о чём говорил Хадеггер: «вбирающее в себя останавливание (приведение-в-стояние) кажущего себя в самом себе постоянного» (Бытие). Они «собирали» и «разумели» Бытие сущего, и стремились «охранять его от сокрытости»; «фиксировать» его, в определённом смысле, рисуя Бытие которое они постигли.

Путь, которым «открытость Бытию» (ekstasis) легла в основу «символического мышления» как такового, довольно очевиден. Символ — это нечто, что означает или представляет нечто другое. В экстатическом переживании сути, когда Лошадь проявляется сквозь эту конкретную лошадь, индивид выступает как или представляет универсальное. (И когда мы смотрим на рисунок лошади, происходит то же самое). Вещи могут быть восприняты как символы лишь с помощью нашей способности видеть универсальное в индивидуальном. Символы могут возникать «естественным путём», который я только что описал: мы видим универсальное (общее) в индивидуальном (частном), таким образом, индивидуальное выступает в роли универсального. Ситуациями можно также манипулировать, чтобы произвести восприятие универсального. Именно это и делают художники. Простейшим примером будет фигура человека из палочек (в мужской и женской версии), которой отмечают общественные туалеты по всему миру. Мы видим в них «Мужчину» и «Женщину» (чуть позже мы остановимся и на значении фигуры из палочек из верхнего палеолита).

Также существуют другие типы символов, которые не изображают то, на что ссылаются. Например, символ $ ссылается на деньги, но это не изображение денег. Тем не менее, это объект отсылающий нас к чему-то универсальному (или к группе или к набору)[136]. Более того, сами слова являются такими символами: слово «лошадь» никоим образом не изображает феномен который означает, не более чем слово Pferd. Символы не были бы возможны, если бы мы не могли воспринимать индивидуальное (если широко толковать — включая звуки или слова) как передающее или отражающее некоторое значение или суть, которое превосходит их индивидуальность.

Но феномен ekstasis является переживанием очарованности значением или сутью проявляющейся в индивидууме. Ekstasis, открытость Бытию, таким образом, находится у истока нашей способности мыслить и передавать информацию с помощью символов, способности, которой не обладает ни одно из животных[137]. Не так давно я утверждал, опираясь на работы Хайдеггера, что ekstasis находится у истока языка, при условии, что первичная цель языка это дать голос Бытию сущего. Теперь я могу добавить, что ekstasis находится у истока языка в другом, более простом смысле: без него мы бы не смогли воспринимать слова как значащие что-то.

Таким образом, в верхнем палеолите в Европе мы обнаруживаем неожиданное появление новой формы или измерения сознания. Она сделала возможным искусство, религию, язык и символическое мышление вообще (позднее, науку и философию). Кроме того, ekstasis это не просто новый «инструмент» взятый на вооружение нашими предками. Вся имеющаяся у нас информация свидетельствует о том, что люди не владели — и не владеют — ekstasis; он владеет ими.

Хайдеггер проясняет это: «Разумение [то есть, открытость Бытию] есть не образ поведения, которым человек обладает как свойством, а наоборот: разумение есть то свершение, которое обладает человеком»[138]. Люди, во времена верхнего палеолита и сегодня, не делают осознанный выбор создавать искусство и практиковать религию. В фундаментальном смысле, они делают эти вещи потому, что им приходится.

Если смотреть с такой точки зрения, ekstasis предстаёт как феномен превосходящий человечество; он обладает человечеством, или приходит в определённый момент чтобы вселиться в него (и, по какой-то странной причине, всё намекает на то, что впервые он появился в Европе). Этот факт необходимо держать в уме, так как он будет иметь прямое отношение к моему объяснению, почему ekstasis впервые возник. Ekstasis, как я собираюсь предположить, является аспектом большего процесса, превосходящего человеческую природу и человеческую историю — но который включает в себя людей и доверяет им играть решающую роль. В следующем разделе, я начну свои рассуждения о том, как объяснить появление ekstasis.