§ 70. Метод прояснения сущности и роль восприятия в нем. Преимущественное положение нескованной фантазии

§ 70. Метод прояснения сущности и роль восприятия в нем. Преимущественное положение нескованной фантазии

Выделим следующие особо важные черты метода сущностного схватывания. От общей сущности непосредственно интуитивного сущностного постижения неотделимо то, что оно — мы и прежде придавали этому особое значение[66] — может осуществляться на основе просто лишь того, что мы вызываем в себе показательные детали. И, как мы уже говорили выше, такое вызывание, например фантазия, может быть столь совершенно ясным, что допускает совершенное схватывание и усмотрение сущности. В общем и целом восприятие, дающее саму доподлинностъ, обладает преимуществами перед всеми видами вызывания, особенно же, конечно, внешнее восприятие. И притом не просто как акт постижения в опыте, дающий основания для констатации наличного существования — о чем нет у нас сейчас и речи, — но как фундамент феноменологических сущностных констатации. Внешнее восприятие располагает совершенной ясностью в отношении всех предметных моментов, которые на деле достигают в нем данности в модусе доподлинности и, соответственно, совершенства, в каком они доподлинны. Однако восприятие при возможном соучастии и рефлексии, возвратно направленной на него, предлагает также некоторые ясные и выдерживающие критику обособленные единичности для всеобщих сущностных анализов в феноменологическом духе, даже конкретнее — для анализа актов. Так, гнев испаряется благодаря рефлексии и по содержанию своему быстро модифицируется. Он не всегда пребывает в той готовности, что восприятие, и его не породить по мере необходимости простыми экспериментальными средствами. Рефлексивно исследовать гнев в его доподлинности значит изучать гнев, который тает и испаряется; правда, и это не лишено значения, но, возможно, не то, что следовало бы изучать. Внешнее же восприятие, несравненно более доступное, напротив того, не «тает» и не «испаряется» вследствие рефлексии; его общую сущность, как и сущность общих относящихся к нему компонентов и сущностных коррелятов, мы можем изучать в рамках доподлинности, не особенно беспокоясь о достижения ясности. Если нам скажут, что и восприятия различны по степени ясности, поскольку бывает восприятие во тьме, в условиях тумана и т. д., то мы не станем пускаться сейчас в обсуждение того, равнозначны ли подобные различия тем, о каких речь шла выше. Достаточно того, что нормальным образом восприятие не погружено в туман, и, если нам надо, то ясное восприятие всегда находится в нашем распоряжении.

Будь преимущества доподлинности чрезвычайно важны методически, нам следовало бы обсудить сейчас вопрос о том, в какой мере реализуются они в различных видах переживания, какие из видов переживания ближе в этом отношении области чувственного восприятия и всякие подобные вопросы. Между тем мы можем отвлечься от всего этого. Есть основания для того, чтобы в феноменологии, как и во всех эйдетических науках, вызывание, а, точнее, свободное фантазирование обретало преимущественное по сравнению с восприятием положение, причем даже и в феноменологии самого же восприятия, правда, за исключением феноменологии данных ощущения.

Геометр в своем исследовательском мышлении несравненно больше оперирует с фигурой или с моделью в фантазии, чем в восприятии, причем геометр «чистый», то есть такой, который не пользуется алгебраической методикой. Правда, в фантазии он обязан стремиться к ясности созерцания, от чего освобождают его рисунок и модель. Однако, рисуя и моделируя на деле, он связан, тогда как, фантазируя, он пользуется несравненной свободой, поскольку может произвольно преобразовывать воображаемые фигуры, пробегать целым континуумом модифицируемых форм, порождая таким путем бесчисленное множество новых фигур; такая свобода впервые открывает перед ним доступ в широту сущностных возможностей с их бесконечными горизонтами сущностного познания. Поэтому нормальное положение таково, что рисунок следует за фантастическими конструкциями, следует за осуществляющимся на основе фантазии эйдетически чистым мышлением и служит главным образом для того, чтобы фиксировать этапы уже пройденного процесса с тем, чтобы их в свою очередь было легче вызывать в сознании. И даже тогда, когда мысль «следует» за фигурой, начинающиеся вслед за тем новые мыслительные процессы — это процессы фантазирования по их чувственному основанию, процессы, результаты которых фиксируются в новых линиях фигуры.

В самом общем смысле ничуть не отличается от этого положение феноменолога, который имеет дело с подвергшимися редукции переживаниями и относящимися к ним по мере сущности коррелятами. И феноменологических сущностных образований тоже бесконечно много. Вспомогательным средством доподлинной данности он может пользоваться тоже лишь в ограниченной степени. Правда, в его полном распоряжении, причем в их доподлинной данности, все основные типы восприятий и вызывания — они доступны ему в качестве перцептивных экземплификаций для целей феноменологии восприятия, фантазии, воспоминания и т. д. Точно так же он располагает в сфере доподлинности, — что касается наиболее всеобщего, — примерами суждений, предположений, чувств, волнений. Однако, разумеется, он располагает примерами не всех образований, как не располагает и геометр рисунками и моделями всех бесконечно многообразных видов тел. Во всяком случае, и здесь свобода сущностного изыскания необходимо требует оперирования в фантазии.

С другой стороны, и здесь, естественно (вновь как в самой геометрии, где в последнее время не напрасно придают такое значение собраниям моделей и т. п.), необходимо упражнять фантазию в достижении совершенного прояснения, без чего здесь не обойтись; необходимо упражнять ее в свободном перестраивании данностей фантазии, однако прежде всего необходимо оплодотворить фантазию предельно разнообразными и четкими наблюдениями сферы доподлинного созерцания, — впрочем, необходимость оплодотворения фантазии, естественно, не означает, что опыт как таковой наделяется функцией, фундирующей значимость. Чрезвычайно большую пользу можно извлечь из картин истории и еще более многообразную — из представлений искусства, особенно поэзии, — все это, правда, плоды воображения, однако по оригинальности новообразований, по богатству конкретных черт, по полноте мотивировок они высоко поднимаются над тем, что способна создавать наша собственная фантазия, а к тому же, благодаря захватывающей силе средств художественного воплощения, они, при условии понимающего их постижения, с особой легкостью переводятся в совершенно ясные представления фантазии.

А потому мы, при известном пристрастии к парадоксам, действительно, можем сказать, сказать, твердо соблюдая истину, — и при условии хорошего разумения многозначного смысла, — что «фикция» составляет жизненный элемент феноменологии, как и всех эйдетических дисциплин, что фикция — источник, из которого черпает познание «вечных истин».[67]