§ 150. Продолжение. Регион «вещь» как трансцендентальная руководящая нить

§ 150. Продолжение. Регион «вещь» как трансцендентальная руководящая нить

После того как сделали теперь понятными — в самом что ни на есть общем виде — бесконечности, что таит в себе созерцание вещи как таковое (по ноэсису и ноэме), или же, как тоже можно сказать, после того как мы сделали понятными идею вещи и все измерения бесконечности, какие только таит она в себе, — мы сможем вскоре понять и то, насколько регион «вещь» может послужить феноменологическим исследованиям в качестве руководящей нити.

Созерцая индивидуальную вещь и следя в созерцании за тем, как она движется, приближается и удаляется, крутится и вертится, как изменяется ее форма и качество, каким способом ставит она себя причинно, мы совершаем плавные непрерывности созерцания, таковые же покрываются так-то и так-то, сливаются в сознания единства, — взгляд направляется при этом на тождественное, на X смысла (и, соответственно, позиционального или нейтрализованного предложения), на одно и то же — изменяющееся, крутящееся и т. д. Так и тогда, когда мы в вольном созерцании следим бесконечно возможные модификации по различным основополагающим направлениям, в сознании безграничности в поступательном движении такого процесса созерцания. И вновь все точно так, когда мы переходим к установке идеации и, скажем, доводим до ясности региональную идею вещи, — при этом поступая подобно геометру в свободе и чистоте его геометрического созерцания.

И однако, вместе со всем этим, мы ничего не знаем еще о процессах самого созерцания, о принадлежных таковому сущностях и сущностных бесконечностях, ничего не знаем о его материалах и ноэтических моментах, о его ноэматических составах, о слоях его — двусторонне различимых и схватываемых эйдетически. То, что мы актуально переживаем (и, соответственно, сознаем — помимо рефлексии — в модификации фантазии), — этого мы не видим. Итак, необходимо изменение установки, необходимы различные — гилетические, ноэтические, ноэматические — «рефлексии» (все по праву называемые так, поскольку они суть отвлечения от первоначальной, «прямой», направленности взгляда на X). Эти рефлексии и открывают для нас обширное и внутренне связное поле исследований и, соответственно, обширную, подчиненную идее «регион вещь», проблематику.

Тут встает именно такой вопрос:

Как систематически описывать принадлежные к единству наглядно представляющего сознания ноэсы и ноэмы?

Если придерживаться сферы ноэматической, то тогда вопрос гласит:

Как выглядят многообразные полагающие созерцания, «предложения созерцания», в каких достигает своей данности «действительная» вещь, обнаруживая и подтверждая, по мере созерцания, в изначальном «опыте», свою действительность?

Как выглядят, чтобы абстрагироваться от доксического тезиса, просто ноэматически разумеемые явления, какие «доставляют к явлению» одну и ту же, всякий раз вполне определенную вещь, принадлежную, в качестве необходимого коррелята, к такому многообразию созерцания и, соответственно, явления? Феноменология в принципе не застревает на расплывчатых речах, на темных всеобщностях, она требует систематически определяемого, внедряющегося в сущностные взаимосвязи — вплоть до самых последних достижимых обособлений таковых — прояснения, анализа и описания: феноменология требует работы, какая доводит дело до конца.

Региональная идея вещи, тождественное X таковой с определяющим смысловым содержательным наполнением, положенное как сущее, — предписывает правила многообразиям явлений. Сказанное значит: это — не вообще многообразия, случайно сошедшиеся, что проистекает ведь уже и из того, что сами в себе, исключительно по мере сущности, они сопряжены с вещью, с определенной вещью. Идея региона предписывает совершенно определенные, определенным образом упорядоченные, поступательно продолжающиеся in infinitum, взятые же в качестве идеальных совокупностей строго замкнутые ряды явления, определенную внутреннюю организацию протекания таковых — организацию, какая, по мере сущности и доступно для исследования, связана с частичными идеями, что начертаны в региональной идее вещи в качестве ее компонентов. Так, к примеру, обнаруживается, что единство простой res extensa мыслимо помимо того единства, что формирует идею res materialis, хотя не мыслима ни одна res materialis, которая не была бы res extensa. А именно, выясняется (все это — в эйдетически-феноменологическом интуировании), что любое явление вещи необходимо таит в себе слой, который назовем вещной схемой, — это всего лишь исполненная «чувственных» качеств пространственная фигура — помимо какой бы то ни было определенности «субстанциональности» и «каузальности» (в кавычках, ибо в ноэматически модифицированном разумении). Уже и принадлежная сюда идея простой res extensa — это рубрика для настоящего изобилия феноменологических проблем.

Все, что мы в феноменологической наивности своей принимаем за голые факты, — то, что пространственная вещь всегда является «нам, людям» в известной «ориентации», к примеру, в визуальном поле зрения ориентированной по верху и низу, по праву и леву, по близи и дали; что мы можем видеть вещь лишь в известной «глуби», на известном «удалении»; что все эти переменные удаления, на каких можно видеть вещь, сопрягаются с незримым, однако прекрасно известным нам в качестве идеальной точки границы центром любых ориентации по глубине, с центром, какой «локализуется» нами в голове, — все эти мнимые фактичности, стало быть, случайности пространственного созерцания, чуждые «истинному», «объективному» пространству, оказываются — за вычетом незначительных эмпирических особенностей — сущностными необходимостями. При этом оказывается, что нечто подобное пространственно-вещному доступно созерцанию — притом не только для нас, людей, но и для бога, — лишь посредством явлений, в каких это самое пространственно-вещное дается — и должно даваться не иначе, как именно так, — лишь «перспективно», со сменой многообразных, однако определенных способов явления, и притом в сменных «ориентациях».

Теперь важно не просто обосновать сказанное как общий тезис, но проследить его во всех единичных сложениях. Проблема «происхождения представления о пространстве», глубочайший феноменологический смысл которой никогда не был постигнут, сводится к феноменологически-сущностному анализу всех ноэматических (и, естественно, ноэтических) феноменов, в каких наглядно репрезентируется пространство и в каких «конституируется» как единство явлений, дескриптивных способов репрезентации, пространственное.

Проблема конституирования вполне недвусмысленно означает при этом не что иное, как то, что все ряды явления, упорядоченные и необходимо со-принадлежные к единству такого-то являющегося, могут интуитивно обозреваться и теоретически постигаться, несмотря на все свои (как раз однозначно овладеваемые в определенности своего «и так далее») бесконечности, что они в своей эйдетической особливости вполне доступны анализу и описанию и что закономерное достижение и производство корреляции между таким-то являющимся как единством и определенным бесконечным многообразием явлений может быть вполне усмотрено, и тем самым с него могут быть совлечены все его загадки.

Это значимо и для единства, заключающегося в res extensa (и в res temporalis), но не менее того и для высших единств, для единств фундируемых, о каких объявляет выражение «материальная вещь», т. е. вещь субстанциально-каузальная. Все такие единства конституируются на ступени опытно постигающего созерцания в «многообразиях», и везде и повсюду должны полностью, во всех слоях своих, проясняться обоюдосторонние сущностные взаимосвязи — по смыслу и смысловой полноте, по тетическим функциям и т. д. 6 конец концов должно возникать совершенное усмотрение того, что в феноменологически чистом сознании репрезентирует идея действительной вещи, каким образом вещь есть необходимый коррелят структурно исследуемой и по мере сущности описываемой ноэтически-ноэматической взаимосвязи.