Создание серии писем о диалектике исторического процесса

Создание серии писем о диалектике исторического процесса

Знаменитые письма Энгельса 90-х годов, известные в истории марксистской философии под названием «Письма об историческом материализме», явились существенным вкладом в марксистское понимание общества, в разработку материалистической диалектики. Эти письма (Паулю Эрнсту от 5 июня 1890 г., Конраду Шмидту от 5 августа и 27 октября 1890 г., Йозефу Блоху от 21 – 22 сентября 1890 г., Францу Мерингу от 14 июля 1893 г., В. Боргиусу от 25 января 1894 г.[31]) особенно наглядно доказывают, что Энгельс наряду с Марксом должен быть назван творцом исторического материализма. Всю переписку Энгельса пронизывает основная идея борьбы за создание и всемерное укрепление самостоятельной революционной партии рабочего класса как вождя социалистической революции и диктатуры пролетариата, борьбы за развитие и чистоту теоретического оружия партии. Кто бы ни обращался к Энгельсу: немецкие ли социалисты или испанцы, румыны, русские, которые «обдумывали и взвешивали» свои первые революционные шаги, – «все они, – отмечал Ленин, – черпали из богатой сокровищницы знаний и опыта старого Энгельса» [2, т. 2, с. 13].

Непосредственным поводом к написанию писем об историческом материализме послужила книга немецкого буржуазного социолога Пауля Барта «Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана» [11], в которой он интерпретировал марксистскую теорию общественного развития в духе вульгарно-социологического толкования истории – «экономического материализма». На этом поприще подвизались и такие буржуазные экономисты и социологи, как Л. Брентано, Ю. Вольф, позже Р. Штаммлер и др. Они приписывали марксизму отрицание активной роли идеологии и политики, утверждали, что исторический материализм игнорирует деятельность людей, превращаясь тем самым в мертвую фаталистическую схему.

Переписка во многом была вызвана также недостаточной теоретической зрелостью многих руководителей социал-демократии. Даже личные друзья К. Маркса и Ф. Энгельса – А. Бебель, П. Лафарг и позже Ф. Меринг, в значительной степени именно благодаря переписке с Энгельсом пришедший к марксизму, недостаточно глубоко уяснили действительное содержание материалистического понимания истории, и потому нередко на страницах журнала «Die Neue Zeit» и газет «Der Sozialdemokrat», «Vorw?rts» и др. появлялись путаные статьи эклектиков, прямо критиковался диалектический материализм и популяризировались идеи неокантианства.

Между тем к началу 90-х годов марксизм становится своеобразной модой. Интерес к марксизму невиданно возрастает. Так, видный пропагандист марксизма в Италии Антонио Лабриола, пришедший к марксизму, подобно многим другим теоретикам, в значительной степени под влиянием переписки с Энгельсом, вспоминал впоследствии: «Интерес к историческому материализму все более и более возрастал, а литература по нему отсутствовала, – немудрено поэтому, если Энгельса в последние годы его жизни забрасывали вопросами, как профессора, не имеющего своей кафедры. Отсюда – громадная переписка…» [8, с. 22].

Анализ этих писем-запросов (многие из которых хранятся в архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) представляет немалый интерес, ибо они раскрывают тот фон, на котором велась Энгельсом напряженная борьба за правильное понимание марксистской теории, за ее чистоту.

Характерно письмо К. Шмидта, одного из будущих инициаторов философского ревизионизма в германской социал-демократии, от 20 октября 1890 г. В связи с появлением упомянутой выше книги П. Барта К. Шмидт писал Ф. Энгельсу: «Главный аргумент Барта заключается в том, что он считает возможным исторически доказать влияние неэкономических (особенно политических) процессов на экономическую основу. Это не противоречило бы материалистическому пониманию истории, если бы сами неэкономические процессы в свою очередь могли быть объяснены из экономических процессов. В таком случае воздействие этих последних на экономику само опять было бы экономически обосновано и все опять в основе своей было бы сведено к экономическому фактору. Именно это, кажется мне, следовало бы доказать по отношению к Барту. Если это было бы невозможно доказать, тогда марксовское понимание истории не было бы выдержано в самом его строгом смысле. Экономика не была бы больше единственно определяющим фактором, другие самостоятельные, не выводимые из нее процессы стали бы влиять на экономический ход развития, в то время как у Маркса как раз самостоятельность таких влияющих процессов объявляется иллюзией» [см. 3].

Это письмо симптоматично. Подобные письма-запросы натолкнули Энгельса, по его собственному признанию, на определенное перемещение акцента в выборе проблематики при освещении кардинальных вопросов исторического материализма. Потребовались систематизация и раскрытие существа всех основополагающих принципов, образующих материалистическое понимание истории, взятых в их цельности, взаимодействии и субординации. К этому побуждала необходимость преодоления распространявшихся в литературе односторонних и упрощенных попыток применения исторического материализма к анализу тех или иных сторон общественной жизни, что закрывало путь к раскрытию диалектики общественного развития во всей ее сложности и могло служить лишь дискредитации самого диалектико-материалистического метода. Ситуация быта такова, что материалистическое понимание истории, по словам Энгельса, «в течение 20 лет, как правило, оставалось в работах молодых членов партии только трескучей фразой…» [1, т. 38, с. 268].

«Маркс и я, – писал Энгельс, – отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии» [1, т. 37, с. 396]. Но, разумеется, и в первые годы, как и на протяжении всей истории марксизма, когда в использовании диалектико-материалистического метода дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, т.е. до его практического применения, картина менялась и тут уже, – с полной ответственностью за себя и своего великого друга заявлял Энгельс, – «не могло быть никакой ошибки» [там же]. Труд Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» – классический тому пример.

Письма Энгельса 90-х годов и преследуют цель выделения существа основных принципов материалистического понимания истории, взятых в их полноте и позволяющих раскрыть диалектику взаимодействия всех важнейших сторон общественной жизни. В центре внимания Энгельса находятся вопросы диалектики взаимодействия материальной и духовной жизни общества, базиса и надстройки. Необходимость обращения к этим вопросам отнюдь не ограничивалась сугубо теоретическими задачами, а была неотделима от разработки стратегии и тактики пролетариата применительно к новым «мирным» условиям конца XIX в., возникшим с победой буржуазных революций и установлением буржуазной демократии в развитых странах Европы. Теоретические проблемы роли идей, государства, обратного влияния надстройки на породивший ее базис приобретают непосредственное практическое значение при определении форм классовой борьбы пролетариата.

Руководящий принцип марксистского понимания общества – определяющую роль способа производства – понимали нередко упрощенно и недиалектически, в духе объяснения любого факта социально-культурной области исключительно лишь экономическим фактором. По поводу такого квази-«марксизма» К. Маркс как-то саркастически заметил: «Я знаю только одно, что я не марксист» [см. там же, с. 370].

Поэтому в 90-х годах, когда буржуазные профессора и следовавшие за ними «молодые»[32] вульгаризировали материалистическое понимание истории, возникла острая необходимость раскрыть действительное содержание марксистской доктрины относительно диалектики общественного развития, подчеркнув при этом относительную самостоятельность общественного сознания, активность политики, идеологии, культуры, их обратное воздействие на общественное бытие.

Именно эта сторона материалистического понимания истории получила ложную интерпретацию в концепции так называемого «экономического материализма». Возникнув среди буржуазных теоретиков, экономический материализм стал затем оказывать влияние на некоторых идейно неустойчивых социал-демократов.

Попытки буржуазных авторов сочетать идеалистическое понимание истории с признанием «первостепенного» значения экономического «фактора» оказали влияние на одного из характерных лидеров «молодых» – Пауля Эрнста. Начав с проповеди «экономического материализма» и кантианства, П. Эрнст некритически воспринял затем и стал повторять «абсурдное утверждение метафизика Дюринга, будто у Маркса история делается совершенно автоматически, без всякого участия (делающих ее, однако) людей и будто экономические отношения (которые, однако, сами создаются людьми!) играют этими людьми словно простыми шахматными фигурами» [1, т. 22, с. 89].

Не понимая материалистической диалектики и ее требования конкретно-исторически подходить к изучаемым явлениям, «молодые» и после отмены исключительного закона против социалистов отрицали какую бы то ни было возможность использования легальных средств борьбы, безрассудно требуя «взятия препятствий». В новых исторических условиях, навязывая партии эту «сумасшедшую тактику», лидеры оппозиции пытались превратить дискуссию по тактическим вопросам в коренные программные расхождения. Однако чувствуя слабость своей позиции, они стремились прикрыться авторитетом Энгельса. Так, в августовском номере 1890 г. «Саксонской рабочей газеты» – органе «молодых» – редакция объявила Энгельса солидарным с платформой оппозиции «молодых».

Энгельс был крайне возмущен «колоссальным бесстыдством» теоретиков оппозиции. В ответе, помещенном в центральном органе партии «Социал-демократ», Энгельс характеризует кампанию «молодых» как «литераторско-студенческий бунт» в немецкой партии и подверг уничтожающей критике их прессу. В теоретическом отношении взгляды оппозиции, по определению Энгельса, суть «до неузнаваемости искаженный „марксизм“, отличающийся, во-первых, явным непониманием того мировоззрения, от имени которого выступают; во-вторых, полным незнанием решающих в каждый данный момент исторических фактов; в-третьих, ярко выраженным сознанием собственного безграничного превосходства, которое столь свойственно немецкому литератору» [1, т. 22, с. 74]. Эти взгляды идеологов оппозиции, по определению Ф. Энгельса, явились по сути дела отражением марксистской теории в буржуазной литературе.

В 90-х годах в немецких социал-демократических изданиях широко обсуждались вопросы литературы, в особенности в связи с социальными проблемами, которые выдвигались в творчестве выдающихся писателей. В органе «молодых» – журнале «Свободная сцена» («Freie B?hne») – широко обсуждались драмы Г. Ибсена, произведения А. Стриндберга. Лидерам анархо-синдикалистского крыла «молодых» особенно импонировали те произведения этих писателей, в которых воспевалась сильная личность. В своих статьях под видом литературно-критического анализа «молодые» отрицали руководящую роль партии, высказывая презрение к «стадному, партийному человеку», дискредитировали роль диалектико-материалистического метода, пытаясь вывести творчество художника непосредственно из экономического развития общества, из круга его узкоклассовых представлений.

В своем ответе «Саксонской рабочей газете» Энгельс, разоблачая претензии вождей оппозиции, остро ставит вопрос о социальном составе партии и о различии между революционными рабочими массами и литературными деятелями, претендующими на руководящее положение в пролетарской партии без всяких на то оснований [см. 1, т. 22, с. 74 – 75].

В ответ на статьи П. Эрнста, автор которых игнорировал необходимость конкретного исследования исторических фактов, Энгельс пишет, что «материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты» [1, т. 37, с. 351]. Энгельс отмечает, что исторический материализм, вооружая ученого подлинно научным методом исследования общественной жизни, дает ему знание наиболее общих законов общественного развития, но требует при этом специального кропотливого изучения исторических фактов, выявления их конкретного своеобразия и т.д. Энгельс указывает на недопустимость метафизического подхода к диалектико-материалистической теории как навсегда данной сумме выводов, которые остается лишь только заучить. Подобные искажения имели, например, место в работах Эрнста. Отмечая в качестве важнейшей ошибки Эрнста его неисторический отвлеченно-шаблонный подход к проблеме классовой детерминированности творчества писателя, Энгельс тем самым предостерегает от вульгарного социологизма.

В полемике с П. Эрнстом и К. Шмидтом (а раньше в письме к М. Гаркнесс) Энгельс конкретизирует и развивает марксистское учение о характере классовой обусловленности идеологии, особенно таких ее областей, как искусство и философия, которые наиболее удалены от экономики. Энгельс развивает мысль Маркса из «Восемнадцатого брюмера…» о том, что отнюдь не все представители буржуазной демократии – лавочники или поклонники лавочников. Он акцентирует внимание своих корреспондентов на том, что классовый характер идеологии вообще, творчества того или иного художника, философа в частности не обязательно определяется в своем содержании происхождением или общественным положением автора, а прежде всего тем, с позиций какого класса он воспринимает мир и укреплению чьих социальных позиций объективно способствует его творчество. Так, одну из самых привлекательных черт О. Бальзака как писателя-реалиста Энгельс видит в том, что тот был вынужден «идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков, в том, что он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и в том, что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти…» [там же, с. 37].

Своими оценками творчества Ибсена, Бальзака и других художников и мыслителей Энгельс дает образцы того, как надо руководствоваться материалистическим пониманием истории в конкретных исследованиях. Обращаясь к теоретикам партии, Энгельс неустанно повторяет: «Всю историю надо изучать заново, надо исследовать в деталях условия существования различных общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т.п. воззрения» [там же, с. 371]. А для этого необходимо углубиться в изучение конкретной науки, показать «истинную связь вещей», а не просто использовать слово «материалистический» как отмычку, как рычаг для конструирования на манер гегельянства.

Необходимость по-новому изучать историю выдвигает на первый план философский вопрос об адекватном методе. Еще в рецензии на работу К. Маркса «К критике политической экономии», написанной в 1859 г., Энгельс подчеркивал, что развитие материалистического понимания истории хотя бы и на одном-единственном примере представляет собой научный труд огромного масштаба, осуществимый только на основе большого, критически проверенного, в совершенстве изученного и осмысленного исторического материала [см. 1, т. 13, с. 492]. К этой мысли, развивая ее и углубляя ее аргументацию, Энгельс не раз возвращается в письмах 90-х годов. Так, в одном из последних своих писем В. Зомбарту (от 11 марта 1895 г.) Энгельс еще раз повторяет неоднократно высказываемое им и Марксом предупреждение против шаблонного применения материалистического понимания истории. «Но все миропонимание [Auffassungsweise] Маркса – это не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования» [1, т. 39, с. 352].

В связи с яркой работой Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1892) Энгельс очень одобрительно отзывается о ней [см. 1, т. 38, с. 268 – 269], но вместе с тем обращает внимание на недостаточность освещения Ф. Мерингом политической и идеологической сторон общественного развития. «Я бы, – замечает Энгельс, – кое-что мотивировал и акцентировал по-иному…» [там же, с. 268]. Глубокие замечания Энгельса побудили Меринга пересмотреть соответствующие главы «Легенды о Лессинге», но к ним остались совершенно глухи Эрнст и другие «молодые». П. Лафарг писал, что «молодые» боялись пользоваться историческим материализмом как методом «из страха прийти к выводам, которые подорвали бы буржуазные взгляды, пленниками которых они бессознательно являются» [9, с. 3].