Диалектика становления государства

Диалектика становления государства

Специфической формой социальных отношений, типичных для первобытнообщинной формации, является род. Морган впервые в мировой науке дал систематическое описание рода, акцентируя при этом внимание на генетической связи между институтами рода и складывающимся государством. Энгельс дал последовательное диалектико-материалистическое истолкование открытия Моргана, вскрыв в объективных противоречиях рода элементы качественно противоположного ему института – будущего государства. Он рассматривает государство как конструктивное отрицание рода, тем самым преодолевая идеализацию последнего Морганом.

Энгельс показывает, что «вырастание» государственной власти из институтов рода – только одна, хотя и очень важная, сторона проблемы. Одновременно происходит расшатывание и «размывание» рода новыми социальными связями – профессиональными, территориальными, хозяйственными. С ходом изменения социальных связей в общих чертах совпадает развитие форм и методов регулирования общественных отношений и производственных процессов. Распадается «естественно выросшая структура» раннего варварства, основанная на кровнородственных связях. В ее рамках не было места для социальных конфликтов, ибо, не говоря уже о малой степени индивидуальности личных устремлений того периода, «все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал» [1, т. 21, с. 98]. В ходе экономического развития интеграция производителей выходит далеко за пределы родственных уз и разрушает родо-племенную организацию. Объединение общин друг с другом увеличивало потребность в деятельности по регулированию их отношений. Главным образом вне родовых структур, на почве слияния верхушки различных общин формируется особый слой людей, выключившихся из непосредственного участия в производстве и лишь «сверху» регулирующих его. Знатные и богатые семьи, подчеркивает Энгельс, «начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс» [там же, с. 111], пока выполнявший общественные дела, но уже объективно имеющий и свои специфические, отличные от общественных, экономические интересы.

С вступлением человечества в железный век и высшую ступень варварства, по мере углубления социальной дифференциации, публичная власть интенсивно развивается в собственно государство, т.е. такую форму организации классового общества, в рамках которой экономические интересы господствующего класса обеспечиваются специальными политическими институтами, и на первый план выдвигаются средства и методы вооруженного насилия.

Энгельс формулирует три основных признака государства и критерий коренного его отличия от системы самоуправления при первобытнообщинном строе.

Энгельс показывает, что власть авторитета родо-племенных старейшин и обычая, которая отражает первоначально интересы всего общества, еще не знающего сколько-нибудь развитого разделения труда и социально-имущественной дифференциации, в ходе становления классовых антагонизмов сменяется публичной властью, оторванной от основной массы населения и противопоставленной ему. Последнее обусловливает новый компонент публичной власти: наличие специального слоя людей, персонифицирующих и охраняющих эту власть. Публичная власть становится орудием привилегированной верхушки, перерастающей в господствующий класс, для навязывания своей воли и определенных стереотипов социального поведения подавляющему большинству населения. Публичная власть превращается в машину подавления угнетенных и дискриминируемых социальных слоев и групп. Именно в этом – сущность государства как классового феномена, и это первый, важнейший его признак.

Вторым отличительным признаком государства является, по Энгельсу, территориальная организация населения, в известной мере обусловленная спецификой размещения новых отраслей хозяйства и обмена и локализацией объективных предпосылок (земли и построек) общественного производства.

В качестве третьего признака государства Энгельс указывает на взимание с населения налогов и регулирование долговой системы. Методологическое значение этой черты государства в научной литературе неправомерно до сих пор почти не учитывается.

Между тем налоги являются специфической формой содержания машины подавления трудящихся масс за счет самих эксплуатируемых и дополнительной формой эксплуатации.

Одна из сторон диалектики развития государства заключается в том, что, вырастая на обломках рода, сохраняя по отношению к нему известную преемственность, государство вместе с тем – это антиродовая сила, ломающая оковы родовых форм управления и социального контроля. В изменившихся социальных условиях родовой строй утратил свою силу. «…Даже худшие из зол, возникавшие на глазах у всех, он не мог ни ограничить, ни устранить», – констатирует Энгельс [там же, с. 114], добавляя: «Так как родовой строй не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи, то оставалось рассчитывать только на возникающее государство» [там же]. Трудящиеся слои оказались как бы между двух огней. С одной стороны, им угрожал властный произвол родовой знати, оторвавшейся от общинников, а с другой – безжалостная частнособственническая стихия ростовщичества, бушевавшая вне узких рамок рода. В этих условиях формирующееся государство становилось связующей силой цивилизованного общества.

Сущность процесса становления государства заключается в том, что государство возникает как организация собственников против несобственников, как организация по защите привилегий первых от притязаний со стороны вторых, как закрепление господства одних социальных групп над другими. Рассмотрение Энгельсом этой проблемы до сих пор сохраняет огромную методологическую актуальность, в частности, в плане критики буржуазных социологических концепций относительно «свободы» государства от господства частной собственности.

Ученые-марксисты исходят в своих исследованиях из классовой природы государства, но сложность проблем его генезиса породила различные точки зрения. Центром полемики является вопрос о соотношении во времени становления классов и становления государства. Обращение к теоретическому наследию Энгельса существенно проясняет названную проблему. Энгельс показал, что в масштабе всемирной истории процессы генезиса классов и государства являются одновременными.

В анализе становления классово-антагонистического общества, несмотря на большое сходство используемых Морганом и Энгельсом материалов, коренное различие их взглядов обнаруживается с особой силой. Энгельс в отличие от эволюционистской концепции Моргана убедительно показывает, что всемирной истории объективно присущи как целостность и единство, так и диалектические «перерывы постепенности», скачки – социальные революции. Он подчеркивает роль насилия как повивальной бабки истории, не отождествляя при этом социальное насилие лишь с одним из его видов – вооруженным подавлением.

В современной марксистской исторической литературе порой высказываются сомнения о применимости понятия социальной революции к истории древнего мира. Энгельс, специально изучавший становление классового общества и государства в древнем мире, не оставляет никаких сомнений относительно характеристики этого процесса именно как первой социальной революции в истории. Революция эта совершалась в несколько этапов, в ходе которых коренным образом изменялись отношения собственности и формы организации общественной жизни.

Солон, пишет Энгельс, «открыл ряд так называемых политических революций, причем сделал это вторжением в отношения собственности. Все происходившие до сих пор революции были революциями для защиты одного вида собственности против другого вида собственности. Они не могли защищать один вид собственности, не посягая на другой. Во время Великой французской революции была принесена в жертву феодальная собственность, чтобы спасти буржуазную; в революции, произведенной Солоном, должна была пострадать собственность кредиторов в интересах собственности должников. Долги были попросту объявлены недействительными» [там же, с. 115].

Нередко обращают внимание на то, что Энгельс в пределах одного абзаца называет деятельность Солона и реформой и революцией. Термин «реформа Солона» принят в буржуазной историографии, которая избегает понятия «революция», видя в последней как бы «вывих», аномалию общественного развития, нарушение хода истории. По форме, насколько известно, это была реформа, объявление нового закона, несомненно, принятого на фоне интенсивного брожения масс в ходе сложной и напряженной борьбы в среде самих привилегированных слоев. Но по своему содержанию и значению, по воздействию на направление дальнейшего развития греческого общества, по радикальности вторжения в отношения собственности, по резкости противопоставления одной части населения другой – это была революция. Естественно, Энгельс, называя событие, говорит о реформе (в духе принятой терминологии), но, оценивая его, оперирует термином «революция».

Эта революция «переключала» развитие общества, находящегося на пороге классовых антагонизмов, с довольно далеко зашедшего закабаления «своих» на противопоставление «единого» греческого народа окружающим варварским племенам и союзам и на закабаление последних, и тем самым назревшая экономическая потенция широкого использования прибавочного труда переводилась на путь эксплуатации и угнетения иноплеменников. «Вместо того чтобы по-старому жестоко эксплуатировать собственных сограждан, – резюмирует Энгельс экономическую подоплеку деятельности Солона и поддерживавших его социальных сил, – теперь стали эксплуатировать преимущественно рабов и покупателей афинских товаров вне Афин» [там же, с. 116]. Это произвело соответствующий переворот и в социальных отношениях. «Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизмом между знатью и простым народом, а антагонизмом между рабами и свободными, между находившимися под покровительством и полноправными гражданами» [там же, с. 119].

Что касается становления классового общества и государства в Древнем Риме, и в частности мероприятий Сервия Туллия, во многом аналогичных законам Солона, то, отказываясь из-за низкого качества имевшихся тогда источников комментировать обстоятельства и подробности этого процесса, Энгельс вместе с тем очень определенно оценивает его как революцию, «которая положила конец древнему родовому строю», добавляя в качестве факта, не вызывающего у него сомнений, что «причина ее коренилась в борьбе между плебсом и populus» [там же, с. 128].

И наконец, выход из того исторического тупика, «в который попал римский мир», в связи с растущей экономической девальвацией рабского труда и глубочайшим, веками взращенным презрением к физическому труду в среде свободных, также лежал на путях «коренной революции» [см. там же, с. 149]. Что касается последней, то ни Маркс, ни Энгельс никогда не отождествляли эту революцию с упрощенно понимаемой общей «революцией рабов», которая в Древнем Риме, несмотря на отдельные и довольно многочисленные, но жесточайше подавляемые восстания, не смогла произойти.

В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс обобщает содержание фаз всемирно-исторического формационного развития, указывая на существование трех сменяющих последовательно друг друга форм угнетения, порабощения и эксплуатации. Собственно «рабство – первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации; открытое, а с недавних пор замаскированное рабство всегда ее сопровождает» [там же, с. 175]. Таким образом, Энгельс совершенно определенно указывает на существование в истории трех классово-антагонистических формаций.

Книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» – классический образец диалектического анализа проблем древней истории. Блестяще применив выработанный им совместно с Марксом метод диалектико-материалистического анализа общественной жизни, Энгельс дал подлинно научную теорию перехода человечества от первобытнообщинного строя к классово-антагонистическому обществу.