б) Реальное развитие советского государства

Приводимое выше изложение взглядов, представленных Лениным незадолго до Октябрьской революции в сентябре 1917 г., даёт нам возможность сравнить, в какой степени реальное развитие советского государства совпало с этими прогнозами или противоречило им.

Тот, кто хотя бы немного знаком с историей Советского Союза, знает, что его развитие во многом происходило не так, как представлял себе и планировал Ленин до революции. Расхождение началось уже при его жизни, и в дальнейшем, уже при правлении Сталина, приняло более значительные масштабы.

Ленин вполне осознавал это несоответствие, неоднократно пытаясь противодействовать ему критикой и предложениями, хотя и с небольшим успехом. Уже одно это показывает, что проблема тут была не столько в благих намерениях и в доброй воле, сколько в объективных и субъективных условиях, установившихся в России после революции, и в ещё большей степени — после гражданской войны. Власть фактического положения оказалась сильнее всякой теории.

Первым фактором, без сомнения, стала культурная отсталость, проявлявшаяся не только в том, что четверо из пяти советских граждан оставались неграмотными, но и в том, что вследствие долгого правления самодержавной деспотии практически отсутствовали демократические привычки и традиции. В деревне преобладало подчинение вышестоящим авторитетам. Ленин вновь и вновь говорил об этом, выражая важность этого фактора в фразе, что на самом деле вся суть социалистического строительства должна быть сосредоточена в усвоении культуры. Поэтому он решительно возражал против всяческих попыток создать как бы на почве традиционного бескультурья некую «пролетарскую культуру». С долей сарказма он отмечал, что многого можно было бы достичь, хотя бы усвоив для начала сокровища «буржуазной культуры», а на VIII съезде РКП(б) он подробно говорил о том, что невозможно построить социализм, не уважая и не используя важнейшие достижения буржуазной культуры, науки и техники. «Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить»[169], довольно категорически заявил он.

Вторым фактором стало то, что советская страна сражалась в долгой, тяжёлой, кровавой и разрушительной гражданской войне, при которой было положено начало иерархической централизации всех властных и управленческих полномочий наряду со значительной милитаризацией всей общественной жизни. При этом произошло соединение и фактическое объединение высшей верхушки Коммунистической партии с верхушкой советского правительства, что казалось неизбежным не только по объективным причинам, но и по персональным: круг руководящих лиц был относительно невелик.

Политбюро РКП(б) стало высшей инстанцией в принятии решений не только в партии, но и в государстве и обществе в целом. Все ниточки вели к этому «сверхправительству». Диктаторская центральная власть, порождённая чрезвычайным положением, оказалась главным врождённым пороком политической системы сталинского социализма. Она стала как бы «генетическим дефектом», с которым были причинно связаны все проявившиеся позднее сущностные деформации и отклонения. Сталинским режимом эта политическая конструкция позднее была возведена в догматический принцип, остававшийся неизменным в течение всей истории Советского Союза, хотя она никогда и не была серьёзно исследована или теоретически обоснована.

Вопрос взаимоотношения партии и государства в Парижской Коммуне, как известно, не играл никакой роли, поскольку коммунары хоть и были пролетарскими революционерами, но ещё не были организованы в социалистической партии, которые лишь позднее сформировались в капиталистических странах как политическая организация рабочего класса. Среди коммунаров были и сторонники марксистской тенденции, однако их было меньшинство. Меж тем это никак не помешало их единодушному сотрудничеству в интересах трудового народа города Парижа.

Поэтому Ленин и не видел причин затрагивать этот вопрос в «Государстве и революции». Однако когда этот вопрос остро встал после Октябрьской революции, по нему не имелось сколь-нибудь внятных соображений. Сложившаяся тогда практика, сосредоточившая всю государственную власть в Политбюро Коммунистической партии, являлась всего лишь прагматическим решением без определённой теоретической базы.

После окончания гражданской войны и первых опытов социалистического строительства Ленин осознал фундаментальную ошибку этой конструкции. Поэтому он предложил провести чёткое разграничение задач и полномочий партии и Советов, партийного руководства и правительства. Во время подготовки XI съезда РКП(б) весной 1922 г. он отметил в плане политического доклада:

«Наконец, необходимо разграничить гораздо точнее функции партии (и Цека её) и Соввласти; повысить ответственность и самостоятельность совработников и совучреждений, а за партией оставить общее руководство работой всех госорганов вместе, без теперешнего слишком частого, нерегулярного, часто мелкого вмешательства»[170]. На съезде же Ленин сказал: «У нас создалось неправильное отношение между партией и советскими учреждениями, и на этот счёт у нас полное единодушие»[171].

XI съезд партии стал последним, в котором Ленин смог принять участие. Позднее из-за своей тяжёлой болезни он был вынужден отойти от активной работы и уже не мог проводить поправки, которых требовал.

Однако относительно «полного единодушия» по этому очень важному вопросу он всё же ошибался, поскольку по крайней мере Сталин, избранный на этом съезде генеральным секретарём, имел другие намерения. Он всё больше подчинял себе государственный аппарат, и таким образом врождённый порок политической системы не только сохранился, но и с течением времени под ярлыком «руководящей роли партии» стал основной константой всей политической системы социализма.

Третий фактор, приведший к тому, что государственный аппарат диктатуры пролетариата в Советском Союзе развился в направлении высокой бюрократизации — причём государственная бюрократия всё больше проявляла себя как особый слой, как новая «высшая сила», стоящая над населением, — состоял в том, что во время гражданской войны пришлось задействовать большое количество бывших чиновников и служащих старого царского аппарата управления. Амбициозная задача овладения и управления всеми ресурсами для победы в гражданской войне оказалась не столь проста, как представлялось Ленину. Политически сознательные рабочие заняли многие важные посты и росли вместе со своими задачами, однако управление столь огромным государством и территорией всё же требовало большого количества опытных специалистов. Так вместе со старыми чиновниками в социалистическое государство вошёл и старый бюрократический административный стиль, всё более распространявшийся. Позднее эта тенденция была поддержана Сталиным, культивировавшим аналогичный процесс в партийном аппарате, чтобы тем самым образом укрепить основу личной власти.

Ленин был чрезвычайно озабочен такой степенью бюрократизации и неоднократно брался за выяснение этого вопроса, как в отношении причин, так и в отношении возможностей преодоления. Бюрократизм не только было трудно выкорчевать, он ещё и постоянно возникал вновь. Ленин видел целый ряд его причин и во многих отношениях расширил собственные взгляды, изложенные в «Государстве и революции». Он понимал, что в России сложились совершенно особые условия, затрудняющие борьбу с бюрократизмом.

«У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распылённость мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними»[172].

Всё это, конечно, важные причины, но при этом их воздействие одновременно усиливалось сознательной поддержкой бюрократических методов в руководящей работе в самом партаппарате.

Приходится, по-видимому, усматривать ещё и четвёртый фактор в том, что в марксистской теории прежде ничего не говорилось о структуре и практической работе диктатуры пролетариата как государственной системы. Эти вопросы едва ли были разработаны теоретиками марксизма II Интернационала, а если и были, то чаще всего лишь абстрактно (например, в различных работах Каутского).

В последние годы своей жизни Ленин оставил лишь несколько ценных идей и предложений, частично исправлявших, уточнявших и продолжавших его прежние мысли в «Государстве и революции». Однако Сталин игнорировал и их.

После того как Сталин наряду с организационной властью присвоил себе также идеологическое и теоретическое верховенство в ВКП(б), исчезла возможность обсуждения и теоретической разработки подобных вопросов. Все попытки развивать марксистскую теорию государства, ещё осуществлявшиеся в 1920?х гг., подавлялись Сталиным, который в качестве «Ленина сегодня» присвоил себе исключительное право решать теоретические вопросы.

Эти четыре фактора в своём взаимодействии в значительной мере объясняют, почему развитие социалистического государства и политической системы Советского Союза в целом пошло в направлении, мало соответствовавшем теоретическим взглядам Ленина.

В дело вмешался и субъективный фактор, роль которого со временем выросла, а именно: личное стремление к власти Сталина, получившего в качестве генерального секретаря ВКП(б), по выражению Ленина, «неограниченную власть», которую Сталин шаг за шагом превращал во всеохватывающую диктаторскую систему правления над партией, над государством и над обществом. При этом решающая роль отводилась возведённому им в догму принципу «руководящей роли партии».

Без сомнения, явное стремление Сталина к власти связано с чертами его характера, однако было бы совершенно неверным и антимарксистским объяснять развитие политической системы в Советском Союзе исключительно чертами характера отдельной личности. Во всеобщем потоке исторических событий это лишь случайный фактор. Однако существуют случайности, которые в определённом сочетании попадают в контекст исторической необходимости и потому, при наличии соответствующих условий, могут стать формой проявления этой необходимости. Именно такой случай мы и находим в совпадении определённого характером Сталина стремления к власти с объективными и субъективными условиями, сложившимися в партийном и государственном аппарате молодой советской власти.

Количественно растущий слой бюрократии нуждался в ведущей личности, которая бы в свою очередь нуждалась именно в этой самой бюрократии — для опоры на неё и для усиления своей личной власти. И наоборот, Сталину нужен был этот слой, чтобы с его помощью он мог в широких масштабах реализовывать собственные притязания. Поскольку их интересы всё более сходились, то в ходе событий исторические необходимости соединились с исторической случайностью таким образом, что всё развитие получило определённое направление, которое оно наверняка не получило бы в других обстоятельствах.

Это один из тех случаев, которые имел в виду Маркс, замечая, что историческое развитие иногда может зависеть и от того, какие фигуры случайно возносятся приливом на вершину движения. Кстати, хочу здесь отметить, что Троцкий также неоднократно обращал внимание на эту взаимосвязь, объясняя, почему именно столь второстепенная фигура, как Сталин, смогла достичь столь высоких вершин.

Последствием такого развития стало то, что Коммунистическая партия превратилась в центр всей политической системы социализма, поскольку организационный принцип, структуры и механизмы партийного аппарата были довольно схематично перенесены на практически все государственные и общественные институты и организации. И потому столь важно подробнее взглянуть на внутреннее состояние партии и её аппарата. Решающий исходный пункт для понимания этой отрицательной эволюции заключается в том, что, начиная с назначения Сталина генеральным секретарём, демократические структуры, механизмы и приёмы осуществления деятельности Коммунистической партии систематически всё чаще наталкивались на ограничения и, в конце концов, были попросту ликвидированы.

Важнейшим организационным принципом партии был демократический централизм — противоречивое единство демократии и централизма. Этот принцип всегда требовал диалектического применения для достижения и обеспечения баланса между двумя противоположными сторонами, причём демократическая сторона по понятным причинам всегда находится в более сложном положении и имеет меньше возможностей для преобладания. Поэтому не умолкали споры о правильном применении этого принципа и о внутрипартийной демократии.

Хотя в тяжёлое время военного коммунизма по понятным причинам демократия в партии существовала лишь в очень ограниченном смысле, однако переход к мирному труду социалистического строительства всё же настоятельно требовал определённой перемены в способе работы партии. Демократический централизм должен был вновь вступить в полную силу. Необходимое усиление демократической стороны этого принципа, таким образом, потребовало бы демократизации структур и методов работы партийных органов и должно было в полном объёме восстановить внутрипартийную демократию. Однако этого не произошло, поскольку во время перехода от военного коммунизма к новой экономической политике возникла столь опасная ситуация, что X съезд РКП(б) в марте 1921 г. принял по предложению Ленина жёсткое решение, согласно которому внутри партии строго запрещалось создание каких бы то ни было фракций, а тем самым — и раздувание внутрипартийных споров. Но это решение должно было действовать лишь в течение очень ограниченного времени и подлежало отмене, как только положение вновь это позволит, на чём недвусмысленно настаивал Ленин в своей аргументации. Однако после смерти Ленина этим решением воспользовалась правящая группировка, сплотившаяся в Политбюро вокруг Сталина, чтобы клеймить всякое критическое суждение (в первую очередь критику политической линии руководства) как фракционность. Это решение, вопреки настойчивым требованиям Троцкого в Политбюро и группы ведущих партийных работников Центрального Комитета, не было отменено, преградив путь демократическому развитию партии.

За сравнительно короткое время деформация демократического централизма привела к положению, когда центральный партийный аппарат как инструмент Сталина мог пользоваться почти абсолютной властью над партией. Принцип демократического централизма, зафиксированный в формально продолжавшем действовать уставе партии, превратился в централизм диктаторский. Вместо того, чтобы дать возможность широкого обсуждения членами партии и партийными организациями решающих вопросов партийной политики снизу-вверх с тем, чтобы на этой основе Центральный Комитет мог принимать решения о курсе партии в согласии и при активном участии партийцев, отныне существовал лишь способ сообщения сверху вниз. «Линия партии» вырабатывалась в Политбюро и затем без предварительного обсуждения спускалась сверху в приказном порядке. Насколько возрастала личная власть Сталина, настолько и «линия партии» всё более совпадала с его взглядами. С тех пор всякая её критика тотчас же подвергалась дискриминации, подавляясь и караясь как антипартийная фракционная деятельность.

Партийная дисциплина таким образом всё больше превращалась в подчинение нижестоящих. Наконец, после достижения Сталиным абсолютной власти Центральный Комитет и Политбюро также лишились своих полномочий, поскольку Сталин самостоятельно принимал решения и правил единолично от имени Политбюро или Центрального Комитета. Когда он говорил: «Центральный Комитет считает», это означало, что так считал лично он. Поэтому было вполне логично, что с 1941 по 1953 гг. он и формально был не только генеральным секретарём ЦК ВКП(б), но и главой правительства. Тогда же вошла в обыкновение публикация важнейших решений в виде «постановлений ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР» (позднее «Совета Министров»), что создавало совершенно неверное впечатление, будто решение было совместно принято этими двумя органами власти равного уровня. А иногда решения Сталина объявлялись даже без созыва ЦК или без его предварительного оповещения.

Вся политическая система была выстроена как пирамида, на чьей вершине стоял генеральный секретарь Коммунистической партии. Партия получила «ведущую роль» в этой иерархии, что на практике означало, что все важные решения принимались исключительно Политбюро по указаниям генерального секретаря, а затем передавались для исполнения (т. е. фактически диктовались) партийным организациям, Советам, правительствам союзных республик, регионов и т. д., а также общественным организациям.

Формулировка «ведущей роли партии» была совершенно схематически перенесена с отношений между рабочим классом, рабочим движением и пролетарской партией — на государство и общество. В контексте большевистского понимания революционной партии этот термин имел ограниченное значение: согласно ему партия как авангард рабочего класса выполняет ведущую роль во всём организованном и стихийном рабочем движении, и она призвана вести и воспитывать его.

Несмотря на то, что такое понимание партии оставалось спорным, определяющим моментом было то, что социалистическое государство, так называемое социалистическое общество с его различными сферами (экономика, культура, образование, искусство, литература, наука) имели свою специфическую структуру и задачи, развиваясь по особым законам, и потому требовали руководства со знанием дела, а в таких областях, как искусство и литература — ещё и руководства с определённым чувством такта. Поэтому было не только совершенно безосновательно схематически переносить формулировку о ведущей роли партии на условия совершенно иного рода. Это привело к примитивному дилетантизму, принеся гораздо больше вреда, чем пользы. Подчинение всех этих сфер прямому руководству партии неизбежно служило к тому, что малокомпетентные «партработники» грубо вмешивались в работу государственных и общественных органов, ответственных за эти сферы, делали им неуместные политические и идеологические предписания, затрудняя или даже делая невозможной осуществление их функций. От этого страдали прежде всего искусство и литература, а вместе с ними и наука.

Сталин и уполномоченные им функционеры на ответственных постах считали себя компетентными для командования в областях, в которых они как неспециалисты мало что понимали, а также для принятия решений о том, какие теории верны или неверны в науке, в экономике, философии, историографии, биологии, языкознании и т. д., какое литературное направление социалистическое или антисоциалистическое и как должны выглядеть социалистическое искусство, музыка, живопись или театр.

В качестве наиболее вопиющих случаев применения этой манеры «руководства со стороны партии» я упомяну лишь «карательные экспедиции» А. А. Жданова (1896–1948) по приказу Сталина в литературу и философию после 1945 г., борьбу Т. Д. Лысенко (1898–1976), инспирированную Сталиным, против генетики и вмешательство Сталина в вопросы языкознания.

Как известно, Ленин всегда решительно отвергал подобного рода политически мотивированный дилетантизм, настаивая на заботливом и уважительном отношении к представителям культуры, искусства и науки, свободном от каких бы то ни было мелочных упрёков. Однако его указания не соблюдались тем больше, чем больше расширялась и укреплялась сталинская система правления. В то время она опиралась на растущий слой привилегированных помощников в партийной и государственной бюрократии, идеологически подкрепляясь расцветшим к тому времени культом личности Сталина.

Ленин, напротив, желал, чтобы выборные Советы на всех уровнях общества и государства стали демократическими органами власти, от которых исходили бы задачи социалистического преобразования общества и управление им с широким участием рабочих и крестьян. При этом диктатура пролетариата и демократическая работа Советов вовсе не должны исключать одна другую, поскольку советское государство по своему общественному содержанию, по своему классовому характеру было диктатурой рабочего класса над свергнутыми классами крупных собственников и буржуазии, однако по своим структуре и деятельности оно должно было быть гораздо более демократичным, чем буржуазная демократия, как об этом писал Ленин в «Государстве и революции». В этом смысле он сформулировал тождество: диктатура пролетариата = социалистическая демократия[173].

Для массы рабочих и крестьян должна была царить широкая демократия, в то время как ограничения демократических свобод для членов свергнутых бывших эксплуататорских классов помещиков и капиталистов должны были действовать лишь в течение ограниченного времени. В соответствии с этим и избирались Советы во всех населённых пунктах и городах, районах, областях и республиках, а также Верховный Совет всего государства СССР. Этот последний формально был высшим органом власти Советского Союза, являвшегося федеративной республикой. В качестве исполнительного органа Советов, то есть правительства, был создан Совет Народных Комиссаров, как постановил после завоевания власти в октябре 1917 г. II Съезд Советов, однако впоследствии СНК столь же формально формировался Верховным Советом.

Однако на выборах в Советы действовало неравное избирательное право: члены прежних эксплуататорских классов были лишены права голоса, а голоса рабочих имели больший вес, чем голоса крестьян. Поскольку рабочий класс по сравнению с крестьянством составлял меньшинство, эта мера была необходима для обеспечения социалистического развития в отсталой стране. С формальной точки зрения это было «нарушением демократии», и поэтому неудивительно, что сторонники «чистой демократии» — прежде всего меньшевики — выражали резкий протест против этого.

Но «чистая демократия» не может существовать в антагонистическом классовом обществе, поскольку классы с их материальными интересами и определяемыми ими целями находятся в антагонистическом отношении между собой. Общественное неравенство классов не уничтожается формальным юридическим равенством. Демократия — это форма государства, и потому неизбежно, что классовое неравенство временно проявляется и в соответствующих демократических процедурах выборов.

Демократия также не является «абсолютной ценностью», поскольку социальный прогресс не может быть осуществлён в классовом обществе, если класс, воплощающий прогресс, подчиняясь формально-демократическим правилам, даёт свергнутым классам возможность мобилизовать мелкобуржуазные слои (особенно сильные в отсталой стране) против прогресса, и таким образом воспрепятствовать ему. В этом смысле общественный прогресс имеет приоритет над демократией. Другими словами: демократия не является «высшей ценностью», имеющей первейшее значение всегда и при любых обстоятельствах.

Уже отсюда видно, что Ленин, исходя из опыта Парижской Коммуны, совершенно не коснулся столь сложного вопроса, поскольку в крупном городе Париже эта проблема не играла особой роли. Но для России, где преобладала крестьянская экономика, она оказалась чрезвычайно важна. Если подходить к этому вопросу не формально, а принять во внимание то, что крестьянство и все мелкобуржуазные слои по своим экономическим условиям существования между буржуазией и рабочим классом не способны следовать самостоятельной перспективе социального прогресса (в смысле перехода к высшему социалистическому обществу), а с другой стороны постоянно колеблются между двумя основными классами — буржуазией и пролетариатом, всегда с надеждой когда-нибудь достичь уровня настоящих капиталистов и со страхом опуститься в пролетариат, — то становится ясно, что чисто формальное уравнение мелкобуржуазного класса с рабочим классом в революционные периоды заблокировало бы всякий социальный прогресс.

Это стало совершенно ясно в период Февральской революции, когда уже после выхода кадетов меньшевики и эсеры в одиночку руководили Временным правительством, проводя под именем «революционной демократии» мелкобуржуазную демократическую политику, не решавшую основные задачи буржуазной революции, и в то же время не открывавшую пути к революции социалистической. Потому-то в революционный период и стало оправдано и необходимо временно подчинить определённые демократические права общественному прогрессу.

Отмечу мимоходом, что дело не обстояло иначе и в великих буржуазных революциях, о чём прилежно забывают и умалчивают глашатаи чистой демократии. Достаточно вспомнить хотя бы о Славной революции в Англии, о Великой французской революции или о революционном рождении США.

Советы, естественно, избирались и в русских деревнях; они поддерживались в основном сельской беднотой — мелкими крестьянами, полупролетариями и батраками — слоями, обладавшими в деревне наименьшим влиянием, поскольку середняки и крупные крестьяне со своим более крупным землевладением, с тягловым скотом и машинами располагали гораздо большим весом в обществе. К этому добавилось то, что в деревнях Советы имели своего конкурента, а именно — «общину», деревенское сообщество, существовавшее столетиями и решавшее значительную часть общих проблем в деревне. Поскольку зажиточные крестьяне пользовались в них наибольшим влиянием, то в течение долгого времени советская власть не очень сильно укоренялась на селе.

Уже на примере этой непростой проблемы видно, что на практике развитие советского государства во многих отношениях происходило не совсем так, как первоначально планировал Ленин.

Почему так произошло? В общем, здесь можно повторить за Гёте: «Теория, мой друг, суха, / Но зеленеет жизни древо», поскольку даже наилучшая теория — это абстракция и обобщение. И потому она не может уловить все многочисленные особенности и детали весьма специфического развития, сосредоточиваясь лишь на фундаментальных чертах, на общем. Это особенно верно в данном случае, поскольку весь цикл буржуазной и социалистической революции в чрезвычайно специфичных условиях России ознаменовался совершенно особыми чертами, привнесшими ряд отклонений от «нормального» развития. Так, требования гражданской войны, вызванные отсталостью и размерами страны, привели к тому, что государство диктатуры пролетариата сформировалось не планировавшимся демократическим образом, а в направлении полуармейски организованного централизованного аппарата власти, руководившего обществом в командном стиле жёсткими диктаторскими методами и бюрократическими приёмами.

Без такой централизации и концентрации всех полномочий принятия решений, без определённой милитаризации всей жизни советская власть не смогла бы сопротивляться атаке царистской контрреволюции и империалистической интервенции. Речь шла о жизни и смерти советской власти, и поэтому единственным критерием была полезность тех или иных шагов для достижения победы, а не теоретические идеи.

Однако во время формирования советского общества диктатура пролетариата всё более превращалась в диктатуру Коммунистической партии, которая в то же время была направлена на установление социализма и в этом смысле в определённой мере совпадала с объективными общественными нуждами и с интересами рабочего класса. Некоторые руководители партии (к примеру, Каменев и Зиновьев) не раз заявляли прямо, что диктатура пролетариата совпадает с диктатурой Коммунистической партии, поскольку та использует диктатуру от имени и по поручению пролетариата. Однако это весьма спорный тезис, который может иметь вес лишь в минуту чрезвычайных опасностей для революционной власти, но не может быть принят как незыблемое положение, поскольку это означало бы, что настоящие органы власти советского государства (а именно избранные Советы как представители населения) фактически лишены своих функций и полномочий. Кроме того, с этим связаны также вопросы государственного права, не получившие убедительного разъяснения ни в теории, ни на практике, хотя формулировка о «руководящей роли партии» была даже возведена в конституционный принцип как эквивалент «диктатуры партии». Вместе с тем объём и содержание этой руководящей роли никогда не были точно определены, и потому допускалось сколь угодно произвольное и крайнее толкование этого принципа.

Совещания и обсуждения в демократическом ключе и с принятием соответствующих решений всё же оставались возможны на нижестоящих уровнях и в учреждениях, однако они ограничивались вопросом о том, как именно следует исполнять и реализовывать спущенные сверху решения и инструкции. Таким образом на нижних уровнях сложившейся диктаторской приказной системы развивались и определённые элементы демократической процедуры.

Неоспоримо, что диктаторская система руководства государством и обществом в определённых временных рамках имела и свои преимущества. Она обеспечивала относительно единую деятельность всех органов, что проявилось во время преобразования Советского Союза из аграрной страны в индустриальную. Но в целом и в дальнейшем она имела гораздо больше недостатков, так как в силу собственного централизма и схематизма она была слишком слабо приспособлена к неодинаковым условиям в различных регионах, в связи с чем оставалась излишне неповоротливой, поскольку ограничивала ответственность и инициативу исполнения соответствующих компетентных органов. Население принимало приходящие сверху решения (если те совпадали с его нуждами и интересами) с благодарностью, словно дары высших сил. А когда решения противоречили его интересам, оно принимало их стоически, поскольку критика и сопротивление в любом случае были лишены смысла.

В силу сказанного необходимо констатировать, что эта принципиально недемократическая структура и бюрократический механизм советской формы диктатуры пролетариата в то же время в значительной мере противоречили интересам социализма, так как они ограничивали и отчасти даже исключали права, ответственность, творческую деятельность, а тем самым и возможности развития трудящихся масс. Легко понять, что реальная эволюция такой формы государства во многих отношениях противоречила идеям Ленина.

В результате к тому времени, когда Сталин объявил после второй пятилетки победу социализма и начинающийся переход к коммунизму, характер советского государства стал довольно противоречивым. По своей объективной исторической роли Советский Союз действительно шёл по пути прогресса (в смысле социализма) через ускоренную индустриализацию страны, организацию современного крупномасштабного сельского хозяйства и сопутствующие общественные и культурные преобразования. Это была решающая сторона, если считать исторический результат мерой и критерием.

Но существует и обратная сторона, если принять во внимание насильственные методы достижения быстроты общественного прогресса, связанные с принуждением, а отчасти и с террором. Это противоречило социалистическим целям и в итоге могло не столько ускорить, сколько затруднить или замедлить их широкомасштабную реализацию. Таким образом, социалистический прогресс, если судить по использованным средствам и методам, ещё в довольно большой мере шёл по пути, типичному для антагонистических классовых обществ, всё более деформировавшему его.

Это очевидное противоречие главным образом вытекает из указанных объективных условий и вместе с тем связано с субъективными факторами, проявившимися в партии и в её руководстве, также отклонившимися от принципов социализма. По-видимому, Ленин (по крайней мере в определённых пределах) предвидел вариант «нечистого» развития, когда сказал, что в сложившихся условиях нельзя ожидать «чистого социализма», как не существует и «чистого» капитализма. Это проявилось ещё и в том, что советское государство, по своим структурным особенностям и механизмам ещё не соответствовавшее социализму, стало препятствием для него, отдалившись от рабочего класса и населения и встав над ними в качестве некой «высшей силы».

С такой противоречивой эволюцией связано возникновение партийной и государственной бюрократии, которая в силу сравнительно лучших условий жизни и унаследованного диктаторского стиля работы стала отчуждена от масс населения, выделившись в самостоятельный слой общества. Нередко этот слой представляют элитой советского общества, а так как она якобы правит государством, то её зачастую отождествляют и с государством, даже называя новым правящим классом советского общества.

Однако столь грубое упрощение, неверное, если применять его в прямом смысле, обычно служит для принципиального опровержения социалистического характера советского общества. Реальные отношения между этим слоем и социалистической государственной властью в своей сущности более сложны, чем я сейчас вкратце описал. Можно спорить о том, считать ли этот слой «элитой», но фактом остаётся то, что его деятельность была необходима для функционирования общества и государства, экономики и культуры. Кроме того, следует учесть, что в ходе развития социалистического общества этот слой также изменился: его образованность и квалификация росли гораздо быстрее, чем образованность и квалификация населения в среднем; интеллигенция, вероятно, составляла бо?льшую часть этого слоя. При его оценке стоит уделить внимание социальной мобильности, поскольку он рекрутировался из представителей всех классов и слоёв общества, что несомненно сказалось в том, что его «отчуждение» от «обычного народа» было выражено слабее, чем в феодальном или буржуазном обществах.

Как часть политической надстройки государство основывается на экономическом базисе общества, его классовый характер определяется прежде всего отношениями собственности на средства производства, что остаётся справедливым и для советского государства. Хотя социалистическое государство в определённой мере может стать независимым от населения и поставить себя над ним, однако в своей деятельности оно должно отражать, учитывать и реализовывать объективные нужды доминирующих отношений собственности на средства производства, т. е. осуществлять политику, которая хоть и может колебаться, отклоняться и развиваться в неправильном ключе, но в принципе должна быть ориентирована на установление социалистического общества.

Хотя слой бюрократических государственных служащих в этом обществе, основанном на общественной собственности на средства производства, может развиваться и навязывать определённые собственные интересы, он всё же не способен стать новым классом и ещё менее правящим эксплуататорским классом, так как на основе существующих отношений собственности никто не может присваивать себе общественный прибавочный продукт, преобразовывать его в капитал и приумножать его путём эксплуатации чужой рабочей силы. Таким образом, у этого слоя объективно отсутствуют все важнейшие черты общественного класса. Чтобы стать классом, он должен был бы ликвидировать общественную собственность на средства производства, превратив её в собственность частную, то есть совершить контрреволюцию. Это произошло позднее при Горбачёве и Ельцине, когда часть этой партийной и государственной бюрократии использовала своё положение и посты, чтобы присвоить себе общественную собственность как частную (чаще всего обманом), тем самым превратившись в новообразованный класс буржуазии.

Однако в то время ни партийно-государственная бюрократия в целом, ни её правящая верхушка в Политбюро не имели возможности провести столь фундаментальные экономические и общественные изменения, которые ликвидировали бы важнейшие достижения Октябрьской революции. Кроме того, никто из них и не имел подобных намерений, поскольку, без сомнения, все они считали себя коммунистами, а свою политику — средством для установления социализма, — независимо от того, во многом правильны или же ошибочны были их взгляды на социалистическое общество, верна или же контрпродуктивна была их политическая линия. Их позиция была продиктована недостаточными знаниями и некомпетентностью, а также влиянием личных и групповых интересов, не совпадавших с принципами социализма (хотя эти интересы и смогли вырасти из столь противоречивых условий).

Из-за преимущественно недемократической системы правления лишь малое число лиц — в конечном счёте, лишь Политбюро, — принимало решение об использовании общественного продукта, а следовательно и о распределении фондов общественного и личного потребления в интересах развития всего общества. Поскольку ни общественного обсуждения, ни демократического контроля этих решений не происходило, то было в порядке вещей, что они не всегда оказывались правомерными, подчас нанося обществу той или иной урон.

Из-за этого существовала и возможность формировать распределение фондов общественного и личного потребления таким образом, чтобы членам партийной и государственной бюрократии доставалась бо?льшая часть этих фондов, чем должна была бы идти в соответствии с их производительностью труда, то есть предоставлять им всевозможные привилегии. Вне всякого сомнения, это противоречило социалистическому принципу распределения и представляло собой предосудительное злоупотребление, однако из этого ещё нельзя было вывести ни право собственности, ни основанные на нём властные структуры и эксплуататорские отношения.

Ленин довольно рано осознал такую опасность. «На мой взгляд, есть три главных врага, которые стоят сейчас перед человеком [...], если этот человек коммунист [...]: первый враг — коммунистическое чванство, второй — безграмотность и третий — взятка»[174]. Материальные привилегии, естественно, являются формой взятки, поскольку в ответ на неё ждут соответствующей услуги тем, кто её даёт. Таким образом устанавливаются зависимости, превращающиеся в источник всевозможных злоупотреблений, в особенности коррупции. Хотя материальный объём таких привилегий оставался не особо велик (за исключением высших групп этого слоя) и с точки зрения экономики не был слишком тяжёл, однако политико-идеологический и моральный урон общественному сознанию наносился немалый.

После того как за две пятилетки Советский Союз стал сильной индустриальной державой, а механизация коллективизированного сельского хозяйства постепенно совершила заметный прогресс, Сталин объявил, что социализм победил, то есть что социалистическое общество установлено и что в качестве следующей стратегической цели начинается постепенный переход к коммунизму как к высшей фазе новой общественной формации. Достигнутое состояние развития общества должно было получить закрепление в новой конституции, чей черновик был выработан при решающем участии Николая Бухарина, исключённого из Политбюро в 1929 г. за «правый уклон». Новая конституция 1936 г. была объявлена «сталинской конституцией», поскольку культ личности к тому времени достиг таких высот, что все достижения и любой прогресс приписывались исключительно «великому Сталину».

Вскоре после принятия конституции Бухарин был арестован по абсурдному обвинению как глава заговора против социалистического государства; в этом же заговоре якобы принимали участие как Троцкий, так и важнейшие генералы Красной Армии во главе с маршалом Тухачевским.

В ходе своего годового заключения и до того как он был приговорён к смерти и расстрелян, Бухарин имел возможность заниматься научной работой. В это время он написал важную книгу, вышедшую уже после падения Советского Союза, под названием «Социализм и его культура». При сравнении текста этой работы с текстом конституции создаётся впечатление, что в своей книге Бухарин описал собственные идеи о социалистическом обществе, не подвергая, однако, критике действительное положение дел в советском обществе. Это похоже на стиль конституции: формально она описывает в основном демократическое социалистическое общество, которое, однако, не являлось таковым в реальности. Формулировки о советской демократии в конституции СССР 1936 года носят преимущественно формальный характер, так как они описывают положение, которое по принципам социализма должно было бы существовать, но которого на самом деле не было, либо в лучшем случае оно находилось ещё в зачаточном состоянии.

Советы избирались формально, после того как их состав предварительно определялся партийным аппаратом. И хотя они должны были быть настоящими государственными органами, в реальности они, как и прежде, являлись лишь исполнительными органами, а вовсе не органами, принимающими решения. Их задача ограничивалась реализацией соответствующих решений и инструкций партийного руководства и соответствующего партийного комитета. Демократические обсуждения ограничивались вопросами конкретной реализации этих решений.

Новым пунктом в избирательном праве стало то, что отныне выборы объявлялись всеобщими и равными, то есть отменялись прежние ограничения права голоса для членов бывших эксплуататорских классов и неравные веса голосов рабочих и крестьян. Для всех имеющих право голоса граждан это право теперь становилось одинаковым. Разумеется, это был прогресс, и это соответствовало требованию, ранее высказанному Лениным, о том, чтобы подобные ограничения были лишь временными. Это изменение также указывало на то, что произошедшие к тому времени общественные и политико-идеологические перемены привели к относительной стабильности общества, так что отмена этих ограничений считалась безопасной.

Однако проблема крылась в практическом голосовании, поскольку существовала лишь Коммунистическая партия, выдвигавшая своих кандидатов (при этом включая и беспартийных, что в ту пору получило название «блока коммунистов и беспартийных»). В итоге выборы ассоциировались с бурными аплодисментами, так как оставалась только возможность подтвердить или отвергнуть кандидатов. Даже если не связывать демократический характер голосования лишь с формальным правом выбора, подобная процедура всё равно остаётся сомнительной. На практике она неизбежно вызывала презрение к выборам.

Перед голосованием по принятию конституции социалистического общества Сталин в своей речи разъяснил её преимущества и достижения. Она, сказал он, гораздо более демократична, чем буржуазные конституции, декларирующие права лишь формально, в то время как советская конституция ещё и материально гарантирует их. Сталин, однако, ограничился критикой формального характера буржуазной демократии, противопоставив ей реальный характер советской демократии в чрезвычайно общей форме, сведя при этом понимание демократии к проблемам, касающимся не столько сущности и содержания социалистической демократии, сколько к принципиально новому характеру социалистического общества.

При капитализме, сказал Сталин, такие права граждан, как право на труд, являются лишь формальными, при социализме, напротив, создаются все материальные условия для их реализации. Это, конечно же, верно, но решающих вопросов о полномочиях, содержании, механизмах и воздействии социалистической демократии Сталин вовсе не коснулся. По Сталину как будто не существовало главной проблемы, а именно: как должно функционировать государство диктатуры пролетариата с помощью демократических приёмов употребления власти, чтобы народ как истинный суверен через избранные представительные органы мог публично обсуждать подлежащие исполнению задачи, принимать решения и контролировать их исполнение.

Кроме того, совершенно не была затронута проблема личных прав и свобод граждан в социалистическом обществе. Как, например, можно гарантировать свободу мнений, когда все органы печати находятся в руках государства или партии? Какие правовые гарантии существовали для публикации и обсуждения мнений, не противоречащих конституции и партии, но отклоняющихся от официальной линии и политики руководства? Ленин, несмотря на свой относительно строгий взгляд на дисциплину в партии, уже давно размышлял над этим вопросом и потому настаивал, чтобы в партийном уставе имелись пункты, гарантирующие, что и мнения меньшинства должны публиковаться в партийных изданиях. К внутрипартийной демократии он относился серьёзно, в то время как для Сталина она не заслуживала внимания, поскольку в его схематическом мышлении другие мнения могли быть лишь антипартийными, так что их обсуждение было не только бесполезно, но и вредно.

Остался незатронутым фундаментальный вопрос, который планировал решить ещё Ленин: как должны формироваться отношения, сотрудничество и разграничение функций между Коммунистической партией и социалистическим государством? Сталин подразумевал как само собой разумеющееся, что коммунистическая партия как ведущая сила общества должна принимать все основные решения и диктовать их централизованным образом сверху вниз государственным органам в качестве инструкций. Таким образом социалистическая демократия свелась в сущности к слабому отблеску представительной демократии — в той мере, в которой социальное содержание диктаторского правления хотя бы в главном совпадало с интересами и нуждами народа.

Новая конституция Советского Союза привнесла прогресс в дело правового уравнивания всех граждан страны, однако не обеспечила никакого прогресса в деле реального развития социалистической демократии. И потому противоречия политической системы продолжали оставаться неразрешёнными, усиливая своё воздействие на политическое поведение и мышление советских граждан.

Многостороннее и в конечном счёте фатальное влияние сталинских представлений о социализме, нашедших своё воплощение в совершенно особой модели социализма, чаще всего обходится вниманием в большинстве исследований причин краха социализма. Однако поскольку они составляли истинную теоретическую базу его практической политики и оказали значительное влияние на формирование не только советского общества, но и социалистических обществ в других странах, я считаю важным подробно рассмотреть эту проблему. При этом есть настоятельная необходимость вернуться к уже обсуждавшимся нами проблемам — в частности, с точки зрения их роли в сталинской модели социализма.