3.3. Международный социализм или социализм в отдельной стране?

Как и почему случилось, что в ходе развития Советского Союза сформировалось нечто вроде «модели социализма»? Поскольку социализм считался принципиальной целью всех социальных преобразований после Октябрьской революции, то, естественно, возникла и необходимость точно охарактеризовать эту цель. Особенно это бросилось в глаза при обсуждении новой программы РКП(б). Бухарин предложил включить в неё описание социалистического общества, чтобы дать ясное представление о том, как будет выглядеть построенный социализм. Как известно, Ленин отверг это предложение, аргументировав тем, что никто не может этого знать наверняка. Построенное социалистическое общество может быть лишь общим делом международного рабочего класса множества стран, и потому попытки отдельных стран построить социализм всегда будут оставаться несовершенными и односторонними. Кроме того, отсутствует эмпирический материал, из которого можно было бы вывести описание построенного социализма. Таким образом, Ленин недвусмысленно отверг идею создания спекулятивной модели социализма. В программу в итоге было включено лишь то, что советское государство, после создания за счёт догоняющего развития необходимых цивилизационных предпосылок, сможет приступить к строительству социалистического общества, но при этом рассчитывает на экономическую и техническую помощь и поддержку других, развитых стран, когда в них победит революция.

Этот честный взгляд не оспаривался среди руководства РКП(б) вплоть до смерти Ленина.

Однако когда в 1924 г. Сталин начал позиционировать себя в контексте борьбы за право стать наследником Ленина ещё и теоретиком, он внезапно изменил свой взгляд, хотя до смерти Ленина неоднократно публично выражал солидарное с ним мнение. Он выступил в московском университете имени Свердлова с серией лекций, позднее опубликованных под заголовком «Об основах марксизма-ленинизма». В первом издании этой брошюры он ещё продолжал придерживаться общепринятого взгляда на международный характер социализма, однако уже в вышедшем вскоре втором издании развернулся на 180 градусов. Сталин объявил взгляд, сформулированный в партийной программе, неверным, заявив, что можно строить и построить социалистическое общество и в одной отдельной стране.

Тогда же он объявил и о новости, будто бы эта теория была развита и обоснована ещё Лениным — и это несмотря на то, что количество противоположных высказываний Ленина по этому вопросу было огромным. Сталин проигнорировал их, вспомнив статьи Ленина 1915 и 1916 гг., а именно «О лозунге Соединённых штатов Европы» и «Военная программа пролетарской революции».

Можно легко убедиться в том, что эти две статьи были посвящены совершенно другим темам, а возможность победы социализма в одной стране была упомянута лишь вскользь, причём Ленин в этом контексте совершенно очевидно под победой социалистической революции имел в виду завоевание политической власти, а не построенное социалистическое общество.

Меж тем изменившееся мнение Сталина оказало весьма серьёзное влияние на дальнейшее развитие Советского Союза и мирового коммунистического движения. Оно очерчивало совершенно иную перспективу социалистического общества, пути его развития, и прежде всего другое отношение к международному развитию в экономике и политике.

Тезис Сталина о социализме в одной стране послужил теперь исходным пунктом и ядром советской модели социализма, поскольку поставил национальный исходный пункт развития социализма на место интернационального. Это вызвало весьма значительные последствия и осложнения, которые поначалу ещё нельзя было предвидеть.

Прежде чем перейти к подробному обсуждению, я хотел бы поднять вопрос о причинах, вероятно, побудивших Сталина столь радикально изменить своё прежнее мнение. На этот счёт существовало и существует множество предположений. Я же исхожу из гипотезы, что речь идёт не просто о теоретическом произволе — очевидно, что у Сталина были на то весьма практические причины. Как прагматик он в любом случае не держался за теоретические принципы и логически последовательные обоснования. Его «вчерашняя болтовня» больше не интересовала его, когда вставала у него на пути. Но будучи опытным тактиком, он заблаговременно видел неминуемость значительных затруднений, которые после краха всех социалистических революций в Европе вызвал бы прежний взгляд о международном характере социализма.

Когда после этой замены интернациональной позиции на национальную Троцкий упрекнул его в «ограниченном национализме», Сталин ответил обвинением в предательстве Октябрьской революции, поскольку та была бы бессмысленна, если бы не служила построению законченного социалистического общества в России.

Тот факт, что Ленин всегда считал Октябрьскую революцию первым шагом международной социалистической революции, а советскую власть — бастионом и исходным пунктом других пролетарских революций, даже если в России она ещё не приведёт к социализму, — этот факт теперь уже не играл роли. Отныне речь шла только о России.

Что побудило Сталина столь быстро принять решение о «национальном пути развития» социализма, несмотря на то, что это очевидно противоречило интернационалистским убеждениям и традициям большевизма? Тому имелись весьма основательные причины.

Политически сознательные части рабочего класса самоотверженно сражались во время революции и гражданской войны, всецело доверяя партии. Теперь, после того как наиболее трудные времена прошли и стало возможно начать мирное строительство, они надеялись на скорое улучшение положения при поддержке международного пролетариата. Прежде всего они ожидали экономической и технической помощи более развитых социалистических государств, тем более что экономика России почти полностью лежала в руинах, рабочий класс значительно поредел в ходе гражданской войны и в массе своей оставался серьёзно деморализован безработицей и голодом. Однако пролетарские революции в европейских странах не достигли успеха: они были разбиты или преданы обуржуазившимися вождями социалистических партий, без борьбы передавшими власть буржуазии, как это произошло в Германии и Австрии. Мучительный вопрос, что же в этих непредвиденных международных условиях делать в России, стоял перед каждым, но ответа на него не было.

Ленин неоднократно высказывался о связанных с этим проблемах, однако из-за его отхода от активной политики вопросы о соотношении национального и международного аспектов в дальнейшем развитии советского государства не нашли окончательного разрешения. Продолжать надеяться на новые революции, ставшие в силу стабилизации системы монополистического капитализма чрезвычайно маловероятными (по крайней мере на какое-то время) — это представлялось позицией, далёкой от реальности. Кроме того, Сталин и без того был невысокого мнения о европейском рабочем движении.

Российская коммунистическая партия должна была найти путь, который покончил бы с ощущением безнадёжности, она должна была выдвинуть лозунги, которые могли бы вновь внушить смелость и оптимизм, преодолеть малодушие, отчаяние и пораженчество. В плане экономическом Советская Россия лежала в руинах, однако она оставалась огромной страной с почти неисчерпаемыми природными богатствами. Разве не говорил Ленин: мы бедны, но у нас есть всё, чтобы стать богатой страной?

Разве нельзя было так же сказать: мы привели первую социалистическую революцию к победе, мы победили царистскую контрреволюцию и империалистическую интервенцию — разве мы не сумеем построить и социализм, даже если это затянется надолго и будет идти «черепашьим шагом» (как это позже сформулировал Бухарин)?

Очевидно, что такие аргументы были понятнее, чем теоретические споры о международном характере социализма и о соотношении между национальным и интернациональным. Без сомнения, трезвый взгляд на экономическое, социальное и политико-идеологическое положение Советской России и осознание того, что какое-то время международной помощи ждать не следует, стали решающими причинами для отхода от прежней теории международного социализма.

Разумеется, Сталин руководствовался и другими мотивами. Как генеральный секретарь он оставался практиком и организатором, духовно уступая интеллектуалам вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева и Бухарина. Он желал покончить с таким положением, лично для него неудовлетворительным. Этому послужило изобретение «теории ленинизма», равно как и «троцкизма». В «теории ленинизма», в создании которой принял участие и Зиновьев, Сталин нашёл для себя теоретическую легитимную базу; с помощью другого изобретения, «троцкизма», он пытался выдавить Троцкого с руководящих постов. При этом на его стороне всегда находились Зиновьев и Каменев. Все трое отчаянно стремились превзойти друг друга в борьбе против «троцкизма». Новая же «теория социализма в одной стране» превзошла изобретения ленинизма и троцкизма и была личным детищем Сталина. Чрезвычайно практичная, она открывала совершенно новый путь для строительства социализма в России и для выстраивания отношений с зарубежными коммунистическими партиями.

Таким образом Сталин заложил основание «модели социализма», хотя и не мог сознавать всех последствий и осложнений, которые будут вызваны этим шагом. На эту теоретическую позицию его как бы толкнули практические нужды, власть материальных обстоятельств, и он не в силах был обозреть будущие теоретические и практические последствия.

Итак, исходным пунктом возникавшей «модели социализма» послужил сталинский тезис о возможности строительства и окончательного построения социализма в одной отдельно взятой стране. Несмотря на то, что это утверждение противоречило не только многочисленным разъяснениям Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и других вождей Коммунистической партии, но и программам партии, комсомола и Коммунистического Интернационала, — Сталин упрямо настаивал на нём.

Между первым и вторым изданиями «Об основах ленинизма» он коснулся этой темы в статье «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов». Это было сделано в достаточно путаной форме и, видимо, задумывалось как попытка прозондировать настроения. «Несомненно», — писал он, — «что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, — оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории»[179].

Этим довольно странным открытием Сталин начал свою борьбу за новую теорию социализма в одной стране. По-видимому, он не замечал, что его взгляд основывается на элементарной логической ошибке: он приравнивал «победу пролетарской революции» к «победе социализма».

При этом странно, во-первых, то, что до тех пор ни один марксистский теоретик не выдвигал эту «универсальную теорию одновременной победы революции в основных странах Европы», и потому она не играла никакой роли в дебатах по этому вопросу. Во-вторых, странно, что «семилетняя история революции в России» могла служить доказательством верности или неверности теории социализма, ведь Россия во времена нэпа только начала совершать первые шаги в направлении социалистического строительства, так что нельзя было делать из этого широкомасштабных выводов. В-третьих, не менее удивительно, что в качестве нового открытия Сталин использовал «старьё», поскольку теория социализма в одной отдельно взятой стране была уже опубликована в 1878 г. немецким социал-демократом Георгом фон Фольмаром, известным социал-реформистом. В своей работе «Изолированное социалистическое государство»[180] Фольмар приводил доводы, в силу которых экономических и политических причин социализм победит в первую очередь в Германии.

Разумеется, Сталин не был знаком с работой Фольмара. И позднее в Советском Союзе, насколько мне известно, она никогда не упоминалась, что вызывает не совсем абсурдное предположение, что она намеренно замалчивалась.

Лозунг социализма в одной стране — поскольку чем-то большим, чем лозунг, он поначалу и не был, так как ещё не содержал сколько-нибудь детальных уточнений — соответствовал практическим нуждам партии, рабочего класса и большинства населения в условиях, установившихся после смерти Ленина. Все хотели достичь спокойной жизни, перейти к мирному труду, опасаясь международных осложнений, которые могли быть вызваны следующими революциями. В этом положении выдвинуть лозунг строительства социализма в собственной стране независимо от международной ситуации и вести длительную идеологическую борьбу против всех противников такого взгляда было ловким шахматным ходом Сталина, имевшим чрезвычайную практически-политическую важность, несмотря на совершенную теоретическую пустоту этого лозунга. По всей видимости, он предчувствовал надвигающиеся проблемы. И этим поставил себя в наступательную позицию по отношению к своим конкурентам. Ибо союз Сталина с Зиновьевым и Каменевым стал хрупким, «триумвират» распался после достижения своей главной цели — изолировать Троцкого и удалить его из партийного руководства. В 1926 г. тот был выведен из Политбюро, в 1928 г. сослан в Казахстан, а в 1929 г. выслан в Турцию.

Хотя Зиновьев и Каменев считали неверным переход Сталина от интернационализма на позиции национально ограниченного социализма, сперва они не высказывались против этого перехода, не желая выступать против Сталина, с которым они заключили союз против Троцкого. Однако вскоре после распада «тройки» они столкнулись с новой теорией Сталина и выступили — уже вместе с Троцким — за сохранение интернационалистской политики Ленина.

Практическое действие новой теории Сталина сперва проявилось не столько в политической линии партии, поскольку правый курс приоритетного развития сельского хозяйства и пренебрежения промышленностью, поддерживаемый Сталиным, ещё не касался новой теории. Бухарин мог без труда интегрировать идею социализма в отсталой, изолированной России в свою схему медленного продвижения к социализму, тем более что ещё не заходила речь об ускоренном развитии.

Однако гораздо более важным стало воздействие в политико-идеологическом поле. В жарких дебатах на партийных съездах и конференциях Сталин сумел навязать своё мнение, нейтрализовав действия оппозиции. Победа эта была достигнута не за счёт убедительных аргументов — она стала результатом тщательного отбора и подготовки делегатов от партийного аппарата, управляемого Сталиным. Такому «единодушию» способствовали недостаток теоретической и идеологической грамотности, вера в авторитет и недовольство «уклонистами», внушаемое аппаратом и прессой. На конференциях и съездах представители антисталинской оппозиции не имели права голоса, будучи «делегатами с совещательным голосом», что распространялось даже на членов Политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева, которым, помимо всего прочего, ещё и мешали говорить. Это нельзя назвать внутрипартийной дискуссией, поскольку речь шла не об обмене аргументами и доводами, а о порке оппозиции и об удалении её со всех постов и из партии.