2.5.3. Ускоренная индустриализация

Хотя до 1927 г. Сталин настаивал на абсурдном тезисе, будто бы «сверхиндустриализация» разрушила союз с крестьянством, позднее он сам поручил Госплану разработать набросок первого пятилетнего плана. Теперь нужно было в спешке нагонять то, что не делалось в течение ряда лет. Пришло осознание элементарной мысли Маркса о том, что социалистическое общество нуждается в экономической базе в виде социалистической индустрии и социалистического сельского хозяйства.

«Нельзя без конца, т. е. в продолжение слишком долгого периода времени, базировать Советскую власть и социалистическое строительство на двух разных основах, на основе самой крупной и объединённой социалистической промышленности и на основе самого раздробленного и отсталого мелкотоварного крестьянского хозяйства. Нужно постепенно, но систематически и упорно переводить сельское хозяйство на новую техническую базу, на базу крупного производства, подтягивая его к социалистической промышленности. Либо мы эту задачу разрешим, — и тогда окончательная победа социализма в нашей стране обеспечена, либо мы от неё отойдём, задачи этой не разрешим, — и тогда возврат к капитализму может стать неизбежным»[153].

Два пункта стоит отметить особо: во-первых, Сталин уже вскоре после этого забыл, что нужно переводить сельское хозяйство на новую социалистическую базу, как констатировано выше, «постепенно», а во-вторых, он позабыл свой ранее довольно решительно сформулированный тезис, согласно которому «окончательная победа социализма» может быть обеспечена лишь в международном масштабе. Теперь победа должна была стать «окончательной» за счёт коллективизации. Теория марксизма была сведена к утилитарному орудию для оправдания соответствующих актуальных политических действий.

Крупное сельское хозяйство не могло существовать с лошадью и сохой, и потому возникла срочная необходимость в современном техническом оборудовании, а для этого нужно было создать много новых промышленных предприятий. Коллективизация и ускоренная индустриализация взаимно обусловливали друг друга. В то время как индустрия должна была производить для сельского хозяйства технику, коллективизированное сельское хозяйство должно было предоставить значительную часть рабочей силы, необходимой для строительства индустрии.

Первый пятилетний план был разработан для ускоренного преобразования Советского Союза из преимущественно аграрной страны в страну индустриальную. При этом по большей части, однако без упоминания об этом, были использованы предложения и идеи, которые Троцкий, Зиновьев и Каменев развивали в своей платформе. Однако в первом наброске плана запланированные нормы роста промышленного производства ещё оставались гораздо ниже объективно возможных. В окончательной версии они были повышены и тогда стали примерно соответствовать предложениям Троцкого, ранее всегда отвергавшимся Сталиным как пример «сверхиндустриализации».

Разработанный пятилетний план стал событием всемирно-исторического значения. Впервые в истории человечества была сделана попытка организовать и осуществить экономическое развитие огромной страны по всеобщему плану. Это потребовало также огромной теоретической работы в области экономических наук по разработке плановых и балансовых методов и подходящих механизмов управления комплексной экономикой. Поскольку в капиталистической экономике для этого не предусматривалось никакой модели (если не принимать во внимание отдельные аспекты военной экономики во время Первой мировой войны, особенно в Германии), то это несомненно стало грандиозным свершением, с большим внимание воспринятым с и в развитых капиталистических странах[154].

Созданная система планирования и управления — речь идёт прежде всего о долговременных результатах — естественно, обладала серьёзными недостатками. По-видимому, поначалу ещё неизбежная чрезвычайно высокая централизация, действовавшая исключительно сверху-вниз, привела к тому, что практически все рабочие показатели спускались крупным трестам и предприятиям сверху. Не допускалась самостоятельность в принятии решений и инициатива, что вредило эффективности. Поскольку все материальные и финансовые ресурсы распределялись на основе централизованного планирования, то предприятия лишились свободы действия — например, когда необходимо было самостоятельно мобилизовать местные ресурсы. Чтобы обеспечить непрерывное производство (которое, к примеру, могло оказаться под угрозой из-за срыва поставок), многие предприятия создавали запасы, которых, в свою очередь, не хватало на других, и тем самым снижали результативность всей экономики — не сразу, но в перспективе. В целом столь жёсткая система планирования и руководства в долгосрочной перспективе требовала постоянно растущих усилий по администрированию и всё более лишалась гибкости. Отрицательно также сказывалось то, что из-за системы контрольного расчёта она ориентировалась в основном на количество произведённого продукта (идеология «тонн»), пренебрегая такими экономическими критериями как себестоимость, качество и цены, то есть нарушала закон стоимости — один из важнейших законов политэкономии.

В ту пору полностью преобладало мнение, будто в социалистической экономике, в отличие от капиталистической, проанализированные Марксом законы и категории политэкономии уже не играют роли. Это мнение ещё в начале 1920?х гг. выразил Бухарин в своей книге «Экономика переходного периода»:

«В самом деле, лишь только мы возьмём организованное общественное хозяйство, как исчезают все основные „проблемы“ политической экономии: проблемы ценности, цены, прибыли и проч. Здесь „отношения между людьми“ не выражаются в „отношениях между вещами“, и общественное хозяйство регулируется не слепыми силами рынка и конкуренции, а сознательно проводимым планом. [...] Тут не будет места науке, изучающей „слепые законы рынка“, ибо не будет самого рынка. Таким образом, конец капиталистически-товарного общества будет концом и политической экономии»[155].

Поскольку социалистический способ производства является сознательно планируемой экономикой, то, по Бухарину, место стихийно действующих экономических законов занимают сознательно поставленные цели, а они формулируются в соответствующих решениях партии. Таким образом, они становятся определяющими регуляторами социалистической экономики.

Этот ошибочный взгляд исходил из мысли, что товарное производство само по себе капиталистическое, и потому при социализме товарного производства не существует. Этот взгляд составил теоретическую базу субъективизма в экономической политике, которая выразилась в представлении о «ведущей роли партии» и об абсолютном преобладании политики над экономикой. Политические цели и решения партии считались как бы новыми экономическими законами. Таким образом, система планирования и руководства обручилась, если можно так выразиться, с безудержным субъективизмом.

Однако необходимо отметить, что эта первая попытка создания общегосударственной плановой экономики достигла (главным образом в период экстенсивного роста индустрии) значительных результатов и достижений. За короткое время возникли и заработали тысячи новых заводов. В то же время видимые достижения воздействовали и на сознание и поведение значительных частей рабочего класса. Возрос оптимизм, в положительную сторону изменилось отношение к работе, что проявлялось, например, в энтузиазме и готовности к труду, когда индустриальные комплексы зачастую возводились в трудных условиях и буквально в чистом поле.

Историк Хильдермейер не может не констатировать это воздействие: «Первая пятилетка стала символом начала движения — и отождествления развития социализма с развитием тяжёлой промышленности»[156]. Хотя он преувеличивает, говоря об отождествлении социализма с тяжёлой промышленностью, но в его словах имеется значительная доля истины, причём на столь одностороннее развитие оказывали своё отложенное воздействие ещё и существенные диспропорции в структуре российской промышленности царского времени.

Видя заметные успехи, Сталин выдвинул лозунг выполнить пятилетку за четыре года, что может указывать на то, что запланированные цели, по крайней мере отчасти, были занижены. Однако, с другой стороны, это могло также стать и выражением возобладавшего субъективизма. Пятилетка была выполнена досрочно, хотя и не по всем позициям, в связи с чем данный лозунг остаётся под некоторым сомнением.

Уже в достижениях индустрии Сталин разглядел экономическую основу для «снятия[157] классов», как он объявил об этом в своём выступлении. Конечно, это было безмерным преувеличением, но в то же время демонстрировало, что Сталин, как можно предположить, имел лишь весьма расплывчатое представление о влиянии на общество процесса индустриализации, сильно переоценивая его. Естественно, процесс индустриализации сказался на классовой структуре общества, но это проявилось не в движении классов в направлении их исчезновения, а прежде всего в быстром росте индустриального рабочего класса за счёт крестьянства и тем самым — в изменении внутренней структуры рабочего класса. Растущая часть вновь возникавшего рабочего класса происходила из сельского населения, привнося с собой ещё деревенское сознание, что неизбежно вызывало определённое снижение технического и политико-идеологического уровня рабочего класса в целом. Это сказывалось на отношении к работе, на трудовой дисциплине и производительности труда.

Непривычные к использованию современных машин и технических средств, импортированных из капиталистической заграницы, новые и наскоро обученные индустриальные рабочие зачастую вызывали поломки оборудования из-за неправильного обращения с ним. Для преодоления этих трудностей требовалось больше времени и опыта. Однако чрезмерно усердные функционеры усматривали в этом главным образом «вредительство» и «саботаж», не сходя с места обвиняя в этом «спецов» — техников, инженеров и директоров, не причислявшихся к рабочему классу и потому обычно считавшихся политически неблагонадёжными. Вскоре это вылилось в настоящую кампанию, приведшую к тому, что руководящий персонал заводов был запуган и потому старался действовать лишь по спущенным сверху инструкциям. Этим же объясняется и низкая производительность даже импортированных установок, созданных по последнему слову техники. Зачастую из-за этого достигалось лишь от трети до половины запланированного и потенциально возможного результата.

В целом низкая производительность предприятий того времени была связана с целым рядом факторов: недостаточная техническая квалификация большинства работников; недостаточно плотное сотрудничество рабочих с техниками и инженерами, поскольку общее отношение к этому слою отмечалось недоверием и опасениями политико-идеологического плана. Кроме того, своё влияние оказывала недостаточная организация труда и простои из-за отсутствия сырья — то есть факторы, которые в обозримом будущем можно было ликвидировать с помощью систематического обучения и работы.

Однако политически мотивированный субъективизм пошёл по другому пути. Во-первых, фундаментальная проблема производительности труда всерьёз не рассматривалась, поскольку она в сущности сводилась к закону стоимости, который якобы больше не действовал. Хотя Сталин иной раз и упоминал, что производительность труда следует увеличить — ведь это оставалось важным требованием Ленина, — однако радикальных решений в этом направлении не предпринималось вплоть до падения Советского Союза. Во-вторых, производительность труда пытались повысить в основном за счёт повышения интенсивности труда, чему послужило политически мотивированное введение «стахановского движения».

31 августа 1935 г. шахтёр А. Г. Стаханов из Луганской области на Украине за одну смену добыл 102 тонны каменного угля, тем самым превысив норму на 1457 %. Конечно, этот рекорд был специально подготовлен, чтобы затем послужить пропаганде. Стаханов стал инициатором массового движения за повышение результатов труда.

Сталин считал, что таким образом социализм сможет достичь наивысшей в мире производительности труда. Однако человеческое тело и психика объективно расставляют собственные границы. И потому рост производительности труда зависел и продолжает зависеть в первую очередь от техники, от хорошей организации труда, от уровня квалификации рабочих, от их мотивации и материальной заинтересованности.

В свою очередь, стахановское движение вызвало и негативные социальные и политические последствия. Возник относительно узкий слой особо привилегированных рабочих, чьи зарплата и условия жизни заметно отличались от средних. Можно было назвать их особой формой «рабочей аристократии». Известно, что и Стаханов (1906–1977), после того как бывшего чернорабочего сделали идолом, не смог сладить с навязанной ему ролью морального примера. Став руководителем отдела социалистического соревнования в министерстве угольной промышленности, он закончил свои дни больным алкоголизмом помощником инженера-конструктора. Он даже не смог принять участие во Всесоюзной конференции в честь 40-летия стахановского движения.

После досрочного выполнения первой пятилетки (1928–1932), для второй можно было ставить гораздо более высокие показатели, не увеличивая темпов. Сталин считал столь высокий темп роста уже избыточным, однако, несмотря на это, потребовал преодолеть вековое отставание от развитых стран за десять лет. Амбициозная цель, реалистичная лишь в крайне узких масштабах, в целом же иллюзорная и потому ещё ярче обнажившая недостаточные экономические познания Сталина и его субъективизм.

Благодаря огромным усилиям, за непродолжительное время возникло большое количество новых металлургических заводов, с нуля была создана автомобильная промышленность, тракторная промышленность, авиапромышленность, химическая индустрия, тяжёлое и сельскохозяйственное машиностроение, а также ряд вспомогательных отраслей. Так отсталая Россия с преобладающим сельским хозяйством превратилась в мощное индустриальное государство. В то же время это доказало превосходство социалистической плановой экономики над капиталистической с её рыночной и конкурентной анархией и периодическими кризисами. Для такого развития в капиталистических странах потребовались бы гораздо бо?льшие сроки. Контраст был тем разительнее, что капиталистическая система во времена первой пятилетки переживала крупнейший кризис с существенным падением производства.

За две пятилетки Советский Союз достиг современной на тот момент базы, необходимой для построения социалистического общества, однако это сопровождалось заметным отставанием, которое вовсе не было неизбежным при наличии руководства, больше ориентировавшегося на специальные знания и расчёты, чем на властно-политические амбиции, искусственно раздутые идеологические дискуссии и личную неприязнь.

Великие достижения рабочих, инженеров и экономистов, совершённые на этой гигантской стройке, заслуживают самого высокого восхищения, тем более что они осуществлялись в труднейших условиях. Проектирование и строительство столь гигантских индустриальных комплексов, как металлургический комбинат в Кузнецком бассейне в Магнитогорске, большая Днепровская ГЭС и многие другие проекты до тех пор невиданных масштабов предъявляли самые высокие требования к планированию, организации и руководству.

Из-за этого нередко случались простои, поломки и аварии. Видеть причины этих неизбежных побочных явлений в столь сложном и срочном строительстве главным образом во вредительской деятельности враждебных элементов (линия Сталина), чтобы затем приговаривать якобы вредителей к серьёзным наказаниям, было совершенно безосновательно, хотя случаи вредительства иной раз и бывали.

То, что во всех поломках и потерях на предприятиях огульно обвинялся ведущий технических персонал, привело к тому отрицательному эффекту, что руководители предприятий и инженеры потеряли инициативу, лишившись уверенности и ответственности при выполнении работы. В таких условиях становилось безопаснее ожидать решений и инструкций вышестоящих инстанций, чем самостоятельно принимать необходимые решения. Так возникла психология коллективной безответственности, которая, развившись далее, стала характерным элементом советского мышления, нередко выражаясь получившей распространение иронической фразой: «Инициатива наказуема».

Преобразование Советского Союза в мощную индустриальную страну, вне всякого сомнения, стало гигантским шагом к социализму, который трудно переоценить, тем более что он чрезвычайно усилил обороноспособность страны. Однако при трезвой оценке следует учесть, что этот прогресс оставался во многих отношениях очень противоречив.

Во-первых, нельзя не заметить, что задержанные модернизация и расширение индустриальной базы, позднее ускоренно нагонявшиеся, обострили противоречия между индустрией и сельским хозяйством. Несмотря на, а отчасти и из-за насильственной коллективизации и отсутствующего технического оснащения сельское хозяйство испытало спад, что красноречиво выразилось в сокращении производства. В то же время было продемонстрировано и прямое негативное влияние на промышленность, поскольку снизившийся экспорт зерна ограничил импорт машин и оборудования из-за границы. Как следствие были затронуты и искажены пропорции экономики в целом, что неизбежно должно было привести к потерям.

Кроме того, в промышленности имел место дисбаланс между группой I (производство средств производства) и группой II (производство средств потребления), что проявлялось главным образом в преимущественном развитии тяжёлой промышленности и в отставании лёгкой. Слабое предложение продуктов потребления привело не только к ситуации, когда в течение долгого времени сохранялся низкий уровень жизни, но и к тому, что финансовых средств, которые могли бы прийти от более высокого уровня продаж в сфере потребления, не хватало для дальнейшего накопления.

Разумеется, тяжёлая промышленность в течение некоторого времени должна была расти превосходящими темпами, поскольку составляла основу индустриального развития в целом. Но Сталин сделал из временно необходимого опережающего роста группы I догму политической экономии социализма. Концентрация на росте производства угля, нефти, стали, тяжёлой промышленности и машиностроения и отказ от соответствующего производства продуктов потребления с необходимой диверсификацией производства привели к тому, что процесс экономического воспроизводства деформировался, поскольку большая часть промышленности производила лишь для промышленности, а не для нужд населения. Последствием этого стал хронический дефицит товаров при одновременном избытке денег. Таким путём нельзя было сократить отставание Советского Союза от капиталистических стран — наоборот, оно должно было ещё более увеличиться.

Важным фактором, снижавшим степень экономического и общественного воздействия огромных достижений индустриализации, была меньшая производительность труда по сравнению с международным уровнем. Во время индустриализации установилось экстенсивное экономическое развитие; рост производства в Советском Союзе в течение долгого времени измерялся по количеству валовой продукции, в то время как такие экономические показатели, как себестоимость, воспроизводство, производительность труда и отпускная цена играли в экономических расчётах подчинённую роль. В этой теоретической базе отсутствовали даже инструменты для расчёта реального отставания социалистической экономики от капиталистической.

Известно, что согласно Марксу производительность труда является определяющим критерием более высокого способа производства — что Ленин недвусмысленно применял и к социализму. Пока социализм не может достичь и превзойти производительность труда развитых капиталистических стран, до тех пор он не может по сути удовлетворять всем требованиям социалистического общества и на практике доказать своё превосходство над капитализмом в определяющей сфере экономики. Однако этот решающий вопрос в политике Сталина и в его рассуждениях играл подчинённую роль, появляясь по большей части лишь в агитационном контексте.

Чтобы преодолеть экономическое отставание социализма от капитализма, стал необходим переход от экстенсивного экономического развития к интенсивному расширенному производству и воспроизводству. Меж тем для этого была малопригодна сверхцентрализованная система планирования и управления экономикой с огромной номенклатурой товаров и с централизованным распределением всех ресурсов. Кроме того, было необходимо постоянное сравнение с мировым рынком и активное участие в международном разделении труда — чтобы идти вровень с международными тенденциями развития, не производя полный ассортимент товаров в собственной стране. Однако активность на мировом рынке была необходима ещё и для того, чтобы иметь объективную меру для оценки достигнутого экономического уровня страны, на что совершенно верно и настойчиво указывал Троцкий ещё в 1925 г.

Успехи в развитии по преимуществу автаркической экономики могли легко привести к переоценке собственных достижений, тем более, что они постоянно преподносились с помпой, в то время как реальные проблемы обходились вниманием. В итоге создавалась неверная картина объективного положения дел в экономической конкуренции общественных систем, что неизбежно приводило к дальнейшим ошибочным оценкам и к постановке неверных целей.

Так, ещё во времена Хрущёва преобладало мнение, что Советский Союз экономически догонит и перегонит США лишь за счёт большего производства угля, нефти, газа и стали, хотя значение абсолютного количества этих продуктов сырьевой индустрии в эпоху научно-технической революции было уже второстепенным. Автоматизация, робототехника, электроника, микроэлектроника, информационные технологии и другие области подобного рода — третья промышленная революция — уже вскоре обеспечили скачкообразный рост производительности труда.

К сожалению, в оценке успехов и достижений индустриализации Советского Союза есть ещё одно тёмное пятно, о котором мы не имеем права умолчать. Немало крупных индустриальных проектов было создано при массовом применении труда заключённых. Они стали жертвами коллективизации, а позже, главным образом после 1935 г., — и начинающихся необоснованных репрессий против мало-мальски оппозиционных сил в ВКП(б) и в советском обществе. В этом также отразился весьма противоречивый путь развития советского общества.