2.2.2. Октябрьская революция не была путчем!

Некоторые историки, судя по всему, имеют странное представление о революциях. Они попросту игнорируют, что все великие революции исподволь развиваются в течение определённого времени — вплоть до того момента, когда старая власть терпит крах, будучи больше не способна управлять, а восставшие массы больше не хотят жить под её властью, то есть когда в апогее революционного кризиса, чаще всего в форме вооружённого восстания, свергается старая власть и устанавливается новая. Они сводят всю революцию к короткому событию падения старой власти и потому именуют её путчем, государственным переворотом, причём чаще всего от них исходят стенания о применении насилия и нарушении законов.

Характерной чертой завершённой революции является как раз то, что ликвидируется не только политическая власть правящего класса, но и законы, созданные для защиты этой власти. Буржуазное общество ведь не могло возникнуть на основе феодального сословного права и абсолютной монархии, оно должно было свергнуть её и вместе со своей политической властью выработать буржуазно-демократическую конституцию и соответствующие законы, то есть обеспечить новую легитимность.

Не стала исключением и Октябрьская революция. И то, что большевики в апогее революционного кризиса подготовили вооружённое восстание, было совершенно нормальной практикой. Если бы они не были готовы сломить вполне ожидаемое вооружённое сопротивление такой же вооружённой силой, то они не были бы революционерами.

Стоит отметить, что в ходе Красного Октября почти не велось стрельбы; применение вооружённой силы произошло в целом в очень мирной форме, когда занимались и брались под охрану все стратегически важные пункты в Петрограде. Только в Зимнем дворце, в котором забаррикадировалось Временное правительство, произошла небольшая перестрелка.

Почему же «насильственный» переворот оказался таким мирным? Потому, что подчинение частей петроградских гарнизонов командованию Военно-революционного комитета фактически означало лишение власти Временного правительства, которое этого даже не заметило. После этого оно уже не располагало никакими властными рычагами.

II Всероссийский Съезд Советов должен был открыться в Петрограде 25 октября, и это открытие произошло — по стратегическому плану большевиков — с громовой новостью о свержении Временного правительства и взятии власти советами под руководством большевиков. Для этого Троцкий в ночь на 25 октября приказал революционным частям занять и взять под охрану все стратегические пункты Петрограда.

Формальное смещение правительства и взятие политической власти советами было подтверждено при открытии съезда. Всё остальное стало позже делом самого съезда. Таким образом революция вступила в свою социалистическую фазу, подготовленную развитием начиная с Февральской революции.

Несмотря на это, буржуазная историография настаивает на версии, будто свержение Временного правительства и взятие власти советами являлось лишь антидемократическим путчем, позволившим большевикам насильственно захватить власть. Эту совершенно необоснованную версию в последнее время очень некритически перенимают и социалистические авторы и политики — вероятно потому, что они считают, что это означает отмежевание от «сталинизма».

Однако это фундаментальная ошибка, главным образом проистекающая из недостаточного знакомства с историческим развитием русской революции. Неправда, будто бы Ленин после своего возвращения из швейцарской эмиграции в выступлении 4 апреля 1917 года и в «Апрельских тезисах» потребовал немедленного свержения Временного правительства и завоевания власти большевиками. Его позиция была совершенно иной, хотя и находилась в резком противоречии с позицией до тех пор ведущих и главных большевиков в Петрограде, группировавшихся в основном вокруг Каменева и Сталина и выражавших свои взгляды в большевистской газете «Правда». Ещё в Швейцарии Ленин резко критиковал их позиции и требовал изменения их линии.

В чём же состояли различия?

Каменев, Сталин, Ногин, Рыков и другие в принципе считали, как и меньшевики, что речь пойдёт о буржуазной революции, и потому политические представители буржуазии должны будут сформировать правительство. В этой революции они видели задачу рабочего движения преимущественно в оказании сильного давления на буржуазное правительство с целью заставить его прекратить империалистическую войну, а также принимать в расчёт интересы рабочих и крестьян. Они считали Совет рабочих и солдатских депутатов не революционным органом власти, а «контролирующей инстанцией», имеющей возможность влияния на правительство. Таким образом, поскольку они в главном оказались солидарны с меньшевиками, совершенно понятно, почему Сталин в ту пору выступал за объединение большевиков с меньшевиками и в этом смысле даже высказывался в соответствующей статье. Однако после приезда Ленина он позабыл об этом, прикинувшись непримиримым противником меньшевиков.

Вожди меньшевиков считали свою позицию марксистски обоснованной линией, которая, по их мнению, совпадала с программой Социал-демократической рабочей партии. Они призывали к «ортодоксальному марксизму» в том виде, в котором он распространился в большинстве социал-демократических партий и был представлен главным образом Карлом Каутским.

При этом они, однако, игнорировали, что и ортодоксальный марксист Каутский под впечатлением от революции 1905 года, а также, несомненно, под влиянием Розы Люксембург, пришёл к выводу, что русский пролетариат — в особых условиях России — в борьбе за социалистическую революцию может идти впереди европейского пролетариата и первым установить революционную власть. Между 1905 и 1910 годами Каутский оставался крайне революционным — хотя лишь в теории. Однако затем, после присоединения во время мировой войны к «защитникам отечества» в рядах социал-демократии, поддержавшим империалистическую войну, он дистанцировался от своей прежней позиции, испугавшись той практической силы, с которой теперь разгорелась предсказанная им ранее революция в России.

Ленин считал позицию меньшевиков, а тем самым и большевиков из окружения Каменева и Сталина, не марксистской линией, а догматическим повторением формулировок, в своё время верных, но к тому моменту уже устаревших в ходе общественного и политического развития. В своём тексте «Две тактики социал-демократии в демократической революции» он показал, что будущая революция в России произойдёт уже не по модели той же французской революции, поскольку к тому времени в связи с особым развитием капитализма в России возникли совершенно другие условия, и буржуазия уже не может действовать как ведущая сила демократической революции. Её решающей силой станет пролетариат в союзе с крестьянством.

Исходя из опыта революции 1905 года, Троцкий пришёл в принципе к тому же мнению, отличавшемуся от взглядов Ленина лишь второстепенными тактическими особенностями.

Как уже отмечалось, Февральская революция 1917 года началась в зашедших ещё далее условиях, что привело среди прочего к тому, что в форме советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов возникли революционные органы власти, способные опереться на значительное большинство населения. Ленин распознал в них новую форму революционной государственной власти, которая могла открыть для русского общества путь к социализму. В своих «Апрельских тезисах» он лишь логически продолжил положения, уже содержавшиеся в «Двух тактиках» — вместо того, чтобы настаивать на уже устаревших формулировках. В этом ключе он подверг взгляды до тех пор ведущих большевиков острой критике, разоблачив их якобы марксизм как догматизм. Преодолевая сильное сопротивление, он смог убедить большинство и провести собственную линию в партии.

Однако эта линия не ставила задачу немедленного свержения Временного правительства, а лозунг «Вся власть Советам» вовсе не заключал в себе требования с ходу передать власть советам, в которых в ту пору преобладали меньшевики. Вместе с тем эта линия обозначила первейшие перспективные задачи продолжения и углубления Февральской революции за её буржуазные рамки.

Ленин не был фантазёром, как его в том упрекали. Он был реальным политиком. Он знал, что в настоящий момент большевики в меньшинстве и не имеют сил для немедленного осуществления этих целей. Также он не был авантюристом, готовым ввязаться в бой при недостаточных силах, чтобы насильственным ударом — путчем — завоевать политическую власть. Ленин ориентировал большевиков на то, чтобы настойчивыми разъяснениями и политическим убеждением привлечь на свою сторону большинство рабочего класса, убедить солдат, что убийственную войну реально можно прекратить, если разбить заинтересованные в войне силы, и объяснить крестьянам, что только победивший рабочий класс сможет окончательно освободить их из-под ига помещичьей власти и дать им землю. Разъяснить истинный характер буржуазного Временного правительства и цели его политики, завоевать большинство на выборах, чтобы изменить соотношение сил в Совете — всё это противоположность политики путча и развязывания гражданской войны, в чём постоянно упрекают большевиков.

Ленин понимал, что Февральскую революцию можно продолжить только таким путём. Дальнейшее разоблачение и дискредитация Временного правительства, как и меньшевистского Совета, должно было послужить углублению революционного кризиса, дабы могли созреть условия перехода в социалистическую фазу революции.

Поскольку слабое Временное правительство не было способно решить важнейшие социальные и политические проблемы российского общества, то согласно логике исторического развития России Февральская революция должна была либо завершиться контрреволюцией, либо стать предварительной ступенью к более глубокой и гораздо более действенной революции — революции, проводимой в основном пролетариатом и крестьянством, всё более активно выступавшим против правления крупных землевладельцев.

Убеждение Ленина, а также и Троцкого, в том, что революционный процесс в России, раз начавшись, может и должен продолжаться, естественно, подразумевает, что эта революция в своём продолжении неизбежно приведёт к постановке социалистических целей. Революционная политическая власть, возникающая в результате победной революции, могла бы быть установлена только под руководством пролетариата, поскольку он представляет собой самую мощную и последовательную революционную силу. В 1905 году Ленин называл такую власть «демократическая диктатура рабочих и крестьян», не дав ей более детальной характеристики. В свою очередь, Троцкий хотел дать более точное классовое определение этой революционной власти и потому считал, что её следовало охарактеризовать уже как «диктатуру пролетариата, опирающегося на крестьянство», поскольку крестьянство не может играть решающей самостоятельной роли проводника диктатуры.

Хотя Ленин и Троцкий в принципиальных вопросах русской революции и в стратегии социал-демократии имели одни и те же взгляды, в то время между ними разразилась полемика относительно этого скорее тактического вопроса. Позднее этот спор использовался Сталиным, чтобы выставить Троцкого принципиальным противником Ленина, кем он абсолютно не был. Уже после революции 1905 года, в которой Троцкий успел сыграть важную роль в качестве председателя Петербургского Совета, Ленин высказал полную солидарность с его деятельностью на этом посту.

После того, как разразилась мировая война и II Интернационал шаг за шагом пришёл к краху, Троцкий, как и Ленин, развернул решительную борьбу против тех социал-демократических политиков, которые перешли на сторону своих империалистических правительств, сменив принципы интернационализма на «защиту отечества». Это привело к сближению Троцкого с революционными позициями Ленина. И потому было логично, что Троцкий после своего возвращения из эмиграции сразу же и безоговорочно встал на сторону Ленина, активно примкнув к борьбе большевиков за продолжение революции, хотя формально и не был членом большевистской партии. По договорённости с Лениным он организовал вступление «межрайонной группы», руководимой им, в партию, лишь на VI съезде большевиков в июле 1917 г. — чтобы иметь время убедить межрайонцев в необходимости целиком войти в большевистскую партию. Троцкий был избран в Центральный Комитет и в его политическое бюро, показав себя блестящим автором и зажигательным оратором. Вскоре он стал одним из выдающихся вождей большевиков, который и во внутрипартийных спорах всегда решительно стоял на стороне Ленина.

Процесс политического и теоретического вызревания Троцкого в революционного вождя происходил иначе, чем у учеников Ленина, воспитанных и обученных им — чем они позднее (иногда, к сожалению, слишком) гордились. Троцкий пришёл к большевикам не как ученик в политике, а как самостоятельный марксистский политик и теоретик, которого теоретический анализ практического опыта политической борьбы всё больше сближал с большевиками. На этом пути он показал себя непоколебимым революционером. Однако он допускал и ошибки, что неизбежно, если быть столь активным, каким был Троцкий. Как он позже открыто признавал, его самая большая ошибка состояла в том, что он долгое время считал, будто политико-стратегические расхождения между большевиками и меньшевиками не были достаточно велики для оправдания раскола. Его попытки преодолеть разногласия и достичь единства основывались на ошибочном предположении, что опыт классовой борьбы должен убедить и меньшевиков в неверности их позиции.

После сокрушительного краха II Интернационала Троцкий осознал, что последовательный разрыв с меньшевизмом, сделанный Лениным, абсолютно верен и необходим. Когда некоторые большевики в течение Февральской революции вновь выступили с предложением об объединении, Ленин напомнил им опыт Троцкого, заметив, что в сущности Троцкий, полностью порвав с меньшевиками, стал лучшим большевиком.

Поэтому имелись как личные, так и объективные причины того, что Троцкий за короткий период русских революций завоевал огромный авторитет. Однако было вне всяких сомнений, что Ленин был ведущим руководителем большевиков. Без его дальновидной политической линии не произошло бы Октябрьской революции. С той же определённостью можно сказать, что без способности и энергии Троцкого эта революция не удалась бы. Поскольку конкретный план восстания был составлен Троцким, а его практическая реализация происходила под его руководством. Это было настолько очевидно, что даже Сталин в своей статье о первой годовщине Октябрьской революции вынужден был написать в «Правде»:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому»[65].

Всего через несколько лет Сталин прибег к фальсификации истории, распространив в публичном выступлении ложь, будто бы Троцкий не играл никакой роли в Октябрьской революции, «и не мог играть». (Этот бессмысленный оборот стал одним из его самых используемых псевдоаргументов).

Победа Октябрьской революции открыла путь социальному прогрессу в России. Это признаёт и Хильдермейер:

«Новые правители не отдали своей власти, а упрямо защищали её. В то же время они создали институционные основы нового экономического, общественного и политического строя, который они называли социалистическим, по крайней мере в смысле приготовления пути для него. То, что они в итоге основали, с течением десятилетий изменялось неоднократно и качественно. Однако оставалась неизменной одна черта [...]: особая роль партии»[66].

Посткоммунистические ренегаты типа Яковлева в фальсификации истории революции превосходят всех буржуазных историков:

«Я пришёл к глубокому убеждению, что октябрьский переворот является контрреволюцией, положившей начало созданию уголовно-террористического государства фашистского типа. Корень зла в том, что адвокату Владимиру Ульянову, получившему известность под фамилией Ленин, удалось создать партию агрессивного и конфронтационного характера, „партию баррикады“»[67].

Ретроспективная ненависть к социалистической Октябрьской революции побудила Яковлева перевернуть историю в точности с ног на голову, клевеща на революцию, приукрашивая самодержавную царскую систему и прославляя боязливые идеи реформ царского премьер-министра Столыпина. Несмотря на то, что эти идеи сводились лишь к осовремениванию царского самодержавия и, кстати сказать, так и не были реализованы, Яковлев видел в них подлинный путь России к социальному прогрессу. При этом он даже открыл, что П. А. Столыпин (1862–1911) стал изобретателем термина «перестройка», использовавшегося им как общее название своих реформистских предложений.

Отказ от Октябрьской революции имеет свои последствия: Александру Яковлеву реакционная царская империя представляется в блестящем свете, поскольку она якобы уже безо всякой революции приступила к осуществлению социального прогресса путём эволюции. «Я хотел лишь подчеркнуть», пишет он, «что Россия имела практический шанс уберечься от разрушительной смуты октября 1917 года, закрепиться на пути правового и богатого государства. Столыпин страстно этого хотел и видел реальные пути преобразования страны»[68].

Как бы то ни было, «перестройка» Столыпина, увы, была свёрнута в самом начале и мало что изменила в системе царского самодержавия. Поэтому даже Яковлев вынужден был признать, что цели этой перестройки остались лишь благими пожеланиями и что обострившаяся общественная реальность выглядела совсем иначе: «Но закостенелость самого строя, убогость дворянского мышления, патриархальная твердолобость общинного крестьянства, демагогическая сердобольность интеллигенции, никогда не умевшей заглянуть за горизонт, — всё это, вместе взятое, и определило неудачу столыпинских реформ и, как следствие, привело к войне, революции и контрреволюции, к государственному террору, разрушивших Россию»[69].

Сомнительно в этом объяснении понимание истории, фаталистически требующее обязательности совершения событий. Почему развитие должно было неминуемо привести к войне и революции, остаётся секретом. Важно также то, что? именно Яковлев представляет себе целями социального прогресса, к которым стремился Столыпин — поскольку это соотносится также с целями позднейшей перестройки, к которым стремились Горбачёв и Яковлев в СССР. На этот вопрос важнейший советник Горбачёва дал весьма ясный ответ: «Свободный хозяин — вот она, великая надежда России. Вонзись она в практику, Россия спасена, Россия возрождена»[70].

Имел ли он под этим в виду установление общества мелких собственников, занятых на своих мелких промышленных предприятиях или на фермах? С учётом современного состояния средств производства, международного разделения труда и глобализации экономики это — реакционная мелкобуржуазная утопия, неизбежно обречённая на поражение. Эта «мечта» совпадает с социальным идеалом французского мелкобуржуазного теоретика Прудона середины XIX века, раскритикованного ещё Марксом в работе «Нищета философии»[71]. Яковлев перенял тезисы Столыпина, на которого, возможно, оказали влияние идеи Прудона, заявлявшего, что «предприниматель составляет ячейку, на которой основывается длительный порядок в государстве». Вот из этого рассуждения Яковлев пожелал вывести и цели советской перестройки: «Эту спасительную истину начисто выветрила советская власть. Именно с этого самого массового предпринимательства и надо было начинать рыночные реформы. Горбачёв понимал эту проблему, но боялся подступиться к ней. Ельцин не боялся, но так и не понял её судьбоносное значение»[72].

Стало быть, раз уж в то время не осуществились столыпинские реформы, то разразилась февральская революция 1917 года, поскольку «традиционное российское сознание да ещё неискоренимое стремление к нескончаемой драке привели и к войне, и к Февральской революции, и к последующей контрреволюции в октябре 1917 года»[73].

Это объяснение империалистической войны и революции глубинами русского сознания очень наглядно показывает, в какие мистико-идеалистические спекуляции можно впасть, освободив своё мышление от основных понятий марксистской теории общества и истории, в чём Яковлев неоднократно и не без гордости признавался.

В этом контексте нарастает враждебное отношение и к Октябрьской революции, которая — с точки зрения Яковлева — по своему характеру и целям являлась «контрреволюцией». Дословно: «На самом деле это была контрреволюция. Самая разрушительная перманентная контрреволюция в мировой истории. Без полного осознания этого факта нас ещё долго будут преследовать мучительные вопросы, что же с нами случилось в прошлом и что происходит сегодня»[74].

Если мы исходим из мысли, что контрреволюция после предшествовавшей ей революции восстанавливает прежние общественные и политические отношения, то тогда «контрреволюция» 1917 года должна была бы привести к реставрации царского самодержавия. Вместо этого Октябрьская революция занялась ликвидацией капитализма и всякого рода пережитков феодализма.

Программными для развития строя, установленного в Октябре 1917 г., стали три первых декрета Совета Народных Комиссаров о советской власти, о мире и о земле. Они соответствовали самым насущным чаяниям большинства населения. Но Яковлев фальсифицирует историю: «Итак, в первые же три дня контрреволюции провозглашены три программы: программа „Ненависть“, программа „Месть“, программа „Враги народа“»[75].

Несмотря на то, что советское общество в ходе своего строительства и развития подверглось серьёзным деформациям, и в нём возникали заметные противоречия между социальной базой и социальным содержанием, с одной стороны, и политической системой правления — с другой, тем не менее абсурдно характеризовать такое общественное развитие как перманентную контрреволюцию и как «самую разрушительную контрреволюцию в мировой истории». Даже самые злостные противники социализма не отрицали огромных достижений Советского Союза в областях экономики, образования и культуры, а также в социальной сфере.

Утверждение буржуазных историков и политических ренегатов, будто Октябрьская революция воспрепятствовала дальнейшему прогрессивному развитию России, является одной из крупнейших фальсификаций истории, с помощью которых принципиально отвергается легитимность социалистической революции и социализма. Потому-то опровержение этой исторической лжи и является первым необходимым шагом для отражения атак на социализм.