3.2.2. Татьяна Владимировна Черниговская

Вот как представлена Т.В. Черниговская (род. в 1947 г.) на «Википедии»:

«Татьяна Владимировна Черниговская — российский биолог, лингвист, семиотик и психолог, специализируется в вопросах нейронауки и психолингвистики, а также теории сознания. Заслуженный деятель науки РФ (2010). По её инициативе в 2000 году впервые была открыта учебная специализация „Психолингвистика“ (на кафедре общего языкознания филологического факультета СПбГУ)».

К этим сведениям нельзя не добавить, что Т.В. Черниговская дважды доктор наук — биологических и филологических. Редчайший случай. В 1986 г. мне посчастливилось познакомиться с другим дважды доктором наук — филологических и психологических — Алексеем Алексеевичем Леонтьевым.

Об обширной эрудиции Т.В. Черниговской свидетельствуют не только её многочисленные научные труды (более 300 публикаций) (см.: http://www.genlingnw.ru/person/Chernigovskaya.htm), среди которых следует выделить книгу «Чеширская улыбка кота Шрёдингера. Язык и сознание» (2013), но и многочисленные выступления на телевидении и в интернете (см., например: http://postila.ru/post/7831985).

Без преувеличения можно сказать: Т.В. Черниговская — это фонтан, брызжущий фантастической эрудицией. От Платона она может легко перейти к Ф. Ницше, от М. Фарадея — к Ч. Дарвину, от Л.С. Выготского — к Р.О. Якобсону, от Н. Хомского — к М.М. Бахтину, от И. Бродского — к А. Шнитке. И т. д., и т. д. Но есть в её фонтане струя, которая должна составить здесь предмет нашего пристального внимания, — глоттогеническая.

На протяжении многих лет Т.В. Черниговская изучала человеческий мозг, а он, как известно, есть не что иное, как центр управления всеми нашими психическими процессами, включая языковые. Именно он в первую очередь сделал и делает нас людьми.

На вопрос о том, что «именно отделяет нас столь кардинально от остального мира существ, населяющих планету», Т.В. Черниговская отвечает: «Конечно, сверхсложный и мощный мозг и обеспечиваемый им язык как средство мышления и коммуникации, способность строить модели мира и выводить его законы, наконец, способность постигать самих себя» (Черниговская Т.В. Чеширская улыбка кота Шрёдингера. Язык и сознание. М.: Языки славянской культуры, 2013, с. 31).

Если мы сумеем приблизиться к ответу на вопрос о том, как возник мозг, мы в значительной мере приблизимся и к ответу на вопрос о том, как возник язык. Вот почему в эволюционной лингвистике так важно выбрать верное направление в поиске причин, лежащих в основе эволюции мозга. Т.В. Черниговская выделяет здесь два направления («сценария») — генетическое и эпигенетическое.

«Первый, — поясняет Т.В. Черниговская, — что это (возникновение мозга. — В.Д.) произошло в результате серии генетических изменений, приведших к некому „взрыву“. Это серия мутаций, процесс, когда могло произойти что-то, изменившее свойство мозга, нервной системы, и оказавшееся эволюционно адаптивным. Впоследствии на эту „взрывную мутацию“ могли наслаиваться иные изменения, и то, что мы видим сегодня, уже не та одна „главная“ мутация, а тысячи, которые были после» (там же, с. 31).

Эпигенетический подход в биологии мозга, в отличие от генетического, делает упор не на бесчисленные мутации, благодаря которым мозг и эволюционировал, а на его медленное развитие. Т.В. Черниговская пишет: «Но есть и другой серьёзный сценарий, согласно которому всё началось с неких изменений в адаптивности, пластичности мозга, который, попадая в несколько изменённую эволюционную нишу, начинал реализовывать новые возможности: начали накапливаться генетические вариации, делающие такое развитие предпочтительным. Накапливаясь, эти вариации и привели к формированию человеческого мозга в его нынешнем виде. Этот сценарий исключает наличие начального „ключевого гена“, вызвавшего толчок. В этой связи стоит вспомнить Б. Поршнева: „Становление человека — это нарастание человеческого в обезьяньем“» (там же).

Какое отношение имеют генетический и эпигенетический сценарии в эволюции мозга к проблеме глоттогенеза? Коэволюционное. Эволюция мозга и эволюция языка находятся в отношениях коэволюции. Это значит, что процесс их развития происходил благодаря их взаимному влиянию друг на друга. Мозг влиял на развитие языка, а язык влиял на развитие мозга. Возникает в связи с этим вопрос: какой компонент в коэволюционной связке «мозг-язык» играл ведущую, главную, приоритетную роль — мозг или язык?

В коэволюционной диаде «мозг — язык» Т. Дикон отвёл главную роль языку. Т.В. Черниговская пишет в связи с этим: «Мозг и язык коэволюционируют, но главную адаптационную работу, по Дикону, делает язык. Дети, таким образом, уже рождаются с мозгом, готовым к синтаксическим процедурам именно из-за развития языка в сторону наиболее вероятностных характеристик, что и фиксируется генетически. Книга Дикона — одно из первых изложений гипотезы о том, что не генетические изменения лежали в основе появления языка, даже если мы их сегодня видим, а наоборот» (там же, с. 32–33).

Р. Джекендофф, в отличие от Т. Дика, главную роль в коэволюционной диаде «мозг — язык» отвёл мозгу. Т.В. Черниговская следующим образом поясняет позицию американского учёного: «Эволюция сделала рывок, приведший к обретению мозгом способности к вычислению, использованию рекурсивных правил и ментальных репрезентаций, создав тем самым основу для мышления и языка в человеческом смысле. Новая „грамматическая машина“, как это называет Джэкендофф [Jackendoff 2002], позволила наращивать языковые структуры для организации (мышление) и передачи (коммуникация) всё усложняющихся концептов» (там же, с. 33).

Какую же позицию заняла Т.В. Черниговская в споре между Т. Диком и Р. Джекендоффом по поводу главной роли в коэволюционной связке «мозг — язык»? Осторожную. Современная наука, с её точки зрения, ещё не готова в настоящее время «установить здесь правильные причинно-следственные отношения» (там же).

Осторожную позицию Т.В. Черниговская заняла и в отношении так называемых специфических человеческих генов — таких, как FOXP2, HAR1F, ASPM и др. Она пишет: «Бесспорно, что разговор о специфически человеческих генах, обеспечивших нашу эволюцию и феноменальную скорость последующего развития цивилизации, нужно вести крайне аккуратно и не ждать сенсаций. Пройдут многие годы тщательной работы и обдумывания результатов, прежде чем мы сможем (если сможем) уверенно описать генетические механизмы, сыгравшие ключевую роль в нашей биологической эволюции. Не стоит обольщаться идей долгожданной находки „гена разума“, ибо претендентов на эту особую роль есть не менее десяти… К тому же сейчас становится ясно, что сами когнитивные процессы влияют на процессы генетические, что заставляет многое увидеть в совершенно новом ракурсе» (там же, с. 33).

Возвращаясь от сенсационных изысканий генетиков к палеоантропологическим данным, Т.В. Черниговская указывает: «Человек современного типа уже на ранней стадии существования обладал когнитивной системой, позволявшей ему концептуализировать пространство и время в знаковых символах. Это вполне соотносится с обсуждаемым в последние годы „грамматическим взрывом“, обеспечившим формирование психических функций, необходимых для синтаксического языка, планирования логических операций, изобретения игр на основе конвенциональных правил, обеспечившим и способность к изобразительному и музыкальному творчеству» (там же, с. 34).

«„Грамматический взрыв“, — поясняет Т.В. Черниговская, — сопровождавшийся формированием основных когнитивных функций, был одним из основных компонентов процесса антропогенеза, приведшего к формированию Homo sapiens в области африканских саванн ок. 150 тыс. лет назад. Можно предположить, что уже на ранних стадиях человек современного типа обладал „когнитивной гибкостью“, синтаксическим языком, и способностью к абстрактному мышлению. Это определило эволюционные и адаптивные преимущества, обеспечившие повышение численности популяций, что вызвало широкое расселение Homo sapiens в тропической Африке и выход в муссонные области Ближнего Востока» (там же, с. 34).

Обобщая данные, накопленные в эволюционной лингвистике на рубеже XX–XXI веков, Т.В. Черниговская отмечает следующие выводы её представителей:

• Нейроанатомический субстрат человеческого языка сформировался 2 млн. лет назад у Homo habilis [Wilkins, Wakefield 1995].

• Некий протоязык возник примерно 1 млн. лет назад у Homo erectus и уже обладал специфическими чертами (порядок элементов, аргументы глаголов, грамматичность и пр.) [Bickerton 1990; 2003; 2007].

• «Полноценный» язык возник между 100 и 150 тыс. лет назад у Homo sapiens sapiens [Aitchison 2000].

• Независимый от зрительной модальности акустический язык мог возникнуть в Африке как результат мутации [Corballis 2003].

• Полностью сформированный синтаксически язык как необходимое условие обмена и передачи символической информации может косвенно быть датирован на основе сопоставления с абстрактными наскальными изображениями, датируемыми примерно 75 тыс. лет назад [Henshilwood et al. 2004].

• Артефакты, найденные в пещерах Южной Африки на реке Klasies свидетельствуют о том, что по крайней мере 115 тыс. лет назад люди были способны мыслить символами и говорить [Wurz 2002] (там же. 38).

Мы привыкли думать, что человек — венец природы. Но эта расхожая истина игнорирует эволюционные достижения наших эволюционных собратьев — животных. Т.В. Черниговская пришла к выводу, что уже давно пришла пора отдать им должное. С восхищением она пишет: «Поражает гибкость поведения и широта когнитивных возможностей практически всех видов от беспозвоночных до высших приматов. У всех — это память, способность менять поведение в зависимости от ситуации, читать языки врагов, жертв и друзей, выводить правила, даже вычислять» (там же, с. 35–36).

Не следует игнорировать и коммуникативные способности братьев наших меньших. Вот их краткий перечень:

• Способность к межвидовой коммуникации (в отличие от нас). Способность выучить язык другого вида, общаться на нём, мимикрируя (шпионя, становясь резидентом и желая иметь взаимовыгодные отношения). Понимание языка других (даже «слов») — выгодно. Например, использование обезьяны в качестве защитника других видов, использование чужих сигналов — не только уберегает от опасности целую группу, но и позволяет экономить энергию и время.

• Способность к генерализации сигналов! — использование примерно одинаковой частоты акустических сигналов тревоги разными, но живущими вместе, видами. Подражание сигналам другого вида, например при выпрашивании пищи.

• Использование языков разных модальностей одними и теми же особями, например, акустической, химической и тактильной (а ведь принято считать, что многоканальность — свойство человеческого языка).

• Разная степень владения символическим поведением (одно из наивысших — язык танца пчел) (там же, с. 40–41).

У высших обезьян коммуникативные успехи так велики, что к их «языку» приложимы некоторые характеристики человеческих языков, выделенные Ч. Хоккетом. Каких именно?

• Семантичностъ — присваивание значения определённому объекту или действию и использование его вместо действия или манипуляций с предметом.

• Продуктивность — способность порождать новые сообщения по усвоенным правилам. Интересно отметить, что последовательность элементов может меняться и в долгих криках естественного языка шимпанзе.

• Перемещаемость — наименование находящегося вне поля зрения объекта, передача только с помощью знаков информации о прошлых и будущих событиях. Использование лексикограмм «сейчас» и «потом». Это отмечается и в природе (когнитивные карты шимпанзе, планирование маршрута и последующих действий).

• Культурная преемственность (знания передаются не за счёт генетики): способность и желание учить друг друга и детей, с исправлением ошибок, всегда считалось привилегией людей. Возможность использовать язык амслен при коммуникации друг с другом, а не только с человеком.

• Метафорический перенос — использование слов в переносном смысле, шутливо или бранно, что показывает понимание обобщённого значения.

• Способность к диалогу и обмену ролями и очередностью.

• Восприятие устной речи и перевод на амслен — без участия самих объектов (референтов) (там же, с. 42).

Но почему же обезьяны не сумели создать язык, аналогичный человеческому? Всё дело в том, что люди совершили в своей когнитивной и языковой эволюции такой путь, какой и не снился их животным собратьям. Т.В. Черниговская в связи с этим пишет в своей статье «Что делает нас людьми: почему непременно рекурсивные правила? Взгляд лингвиста и биолога»: «Таким образом, на вопрос, вынесенный в название (что делает нас людьми?), можно ответить так: способность к семиозису высокого порядка, к абстрактному мышлению и формированию концептов, способность к рекурсивным синтаксическим процедурам, обеспечивающим открытость грамматической и семантической систем, что тесно связано и со способностью к построению высокого уровня модели сознания „другого“ и является серьёзным шагом в эволюции когнитивных возможностей. Комбинирование слогов из фонем, слов из слогов, фраз из слов и т. д. (в этом и состоит рекурсия речевых единиц, т. е. включённость одних в другие. — В.Д.) может быть сопоставлено, к примеру, с построением сложных моторных актов из более простых, однако многоступенчатые моторные акты у приматов присутствуют, а „языковые“ — нет» (там же. 42–43).

Вроде, казалось бы, всё у нас хорошо. Между тем, мы дожили до таких времён, что наша дальнейшая эволюция ставится под вопрос. В чём дело? «Клод Леви-Стросс, — отвечает Т.В. Черниговская, — писал, что XXI век будет веком гуманитарной мысли или его не будет вообще. Все мы помним, что XX век — век физики, XXI — век нейробиологии… Но ясно, что не будет вообще ничего, если мы не очнёмся и не осознаем, куда мы попали. А попали мы в цивилизационный слом, в ситуацию, когда разруха в головах настолько перекрыла все остальные проблемы, что является едва ли не самым главным фактором, определяющим наше существование» (там же, с. 16).

И уж совсем апокалиптическую картину в нашей судьбе Т.В. Черниговская рисует такими словами: «Эволюция не торопится! Вопрос „кто победил“ — не надо ставить. Потому что варианты ответов малоприятны: „вирусы“, „насекомые“. Судя по всему, человечество — если будет продолжать в том же духе — вполне может себя уничтожить вместе со всеми своими достижениями — и галереей Уффици, и музыкой Моцарта и достижениями математической и философской мысли. А простейшие останутся себе жить-поживать, как, например, организмы на дне океана, живущие при температуре + 400 °C и обходящиеся без фотосинтеза. Есть над чем подумать» (там же, с. 36).

Но всё-таки заканчивает Т.В. Черниговская упомянутую статью словами А.А. Ухтомского, который не сомневался в том, что дальнейшее наше очеловечение ни в чём ином, как в творческом труде: «„Мы — не наблюдатели, а участники бытия. Наше поведение — труд… Природа наша делаема“, — писал великий А.А. Ухтомский, опередивший своё время больше, чем на век» (там же, с. 44).