5.3.2.3. Лексическая эволюция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

По мере расширения у людей их жизненного пространства и освоения ими всё новых и новых областей культуры всё больше и больше у них рос их словарь. Лексическая эволюция в большей мере, чем какая-либо иная отражает культурную. Объяснение здесь очень простое: лексика превосходит по своим возможностям все другие уровни языка в членении мира. Лексика его осуществляет с помощью слов. Этот процесс Лео Вайсгербер (1899–1985) назвал ословливанием мира (Worten der Welt). Его можно также назвать вербализацией мира.

Членение мира, вместе с тем, может осуществляться не только с помощью слов, но и с помощью морфем. Так, в акте словообразования оно может осуществляться не только с помощью производящих слов, но и с помощью словообразовательных морфем. Как те, так и другие позволяют членить предмет первичной номинации на определённые фрагменты. Так, при создании слова «читатель» говорящий членил предмет первичной номинации с помощью производящего слова «читать» и словообразовательной морфемы «-тель».

Членение мира может осуществляться не только с помощью словообразовательных морфем, но и морфологических. Это происходит в акте фразообразования, заключающемся в построении нового предложения. Если в процессе создания нового слова наряду со словами участвуют словообразовательные морфемы, то в процессе создания нового предложения наряду со словами участвуют морфологические морфемы. С помощью последних говорящий переводит слова, отобранные им для создаваемого предложения, из их лексических форм в морфологические. Морфологические аффиксы (например, нулевая флексия у существительного «читатель» или личное окончание у глагола «размышляет») продолжают фрагментацию ситуации, описываемой предложением (например, «Читатель размышляет»), которая была начата в лексический период фразообразования, когда говорящий членил эту ситуацию лишь с помощью лексем, т. е. слов, взятых в их исходных формах («читатель» и «размышлять»).

Мы видим, таким образом, что членение мира осуществляется не только с помощью слов, но и с помощью морфем — словообразовательных и морфологических. Однако ведущая роль в этом процессе, бесспорно, принадлежит не морфемам, а словам. Морфемы лишь продолжают фрагментацию действительности, начатую с помощью слов. Первые не могут конкурировать в своих номинативных возможностях со вторыми, поскольку лексических единиц в любом языке неизмеримо больше, чем словообразовательных и морфологических.

Категория ословливания мира связана с количеством слов, имеющемся в том или ином языке. «Миросозидательная» роль количественной стороны ословливания мира бросается в глаза. В самом деле, с детских лет человек воспринимает мир сквозь призму слов, которые он слышит от других людей и с помощью которых он сам его осмысливает. Чем больше слов в его родном языке, тем более конкретным становится его представление о мире, тем больше возможностей он имеет для духовного и практического освоения мира. Если мы имеем дело с языками, имеющим обширный запас слов, а таким запасом обладают языки цивилизованных народов, тем большими возможностями располагают их носители для познания мира в его конкретной полноте. Напротив, языки примитивных народов, словарный запас которых не столь богат, как у народов высокой культуры, не располагают подобными возможностями.

Знакомство со словарями цивилизованных народов создаёт впечатление, что на белом свете уже не осталось «уголка», который не получил бы в них лексических обозначений. Язык высокой культуры стремится к тотальному ословливанию мира. Этот неостанавливающийся процесс охватывает все сферы мира — унисферу, физиосферу, биосферу, психику и культуру. Каждая из них — благодаря вербализации её континуума — оказывается всё более и более расчленённой на соответственные фрагменты. Но было бы величайшим заблуждением считать, что языки современных цивилизованных народов уже близки к завершению вербализации мира, в котором они живут и которому они принадлежат и сами. Процесс ословливания мира так же бесконечен, как бесконечно его познание и практическое преобразование. Расширение границ познавательной и практической деятельности человека неминуемо ведёт и к увеличению словарного запаса в языках.

Результатом ословливания мира являются лексические поля, система которых и составляет лексическую картину мира в том или ином языке, которая занимает в нём ведущее место по отношению ко всем его другим картинам мира — словообразовательной, морфологической или синтаксической. С помощью лексических полей любой язык осуществляет моделирование мира в целом. Вот почему их система предполагает родо-видовую организацию лексических полей, изображающих в языке все сферы мира — физиосферу, биосферу, психику и культуру. Особое место в этой системе принадлежит унисфере — сфере универсальных категорий — части и целому, общему и индивидуальному, внутреннему и внешнему и т. п. Эти категории являются астракциями от универсальных свойств как физических, биологических, психологических, так и культурологических объектов.

Система лексических полей в том или ином языке составляет лексическую картину мира, заключённую в этом языке. В любом языке эта картина мира имеет свою национальную специфику. Так, индейские языки осуществили словесное членение поля мытья намного более детально, чем это сделали индоевропейские языки. Если в русском языке, например, мы употребляем глагол «мыть» и по отношению к лицу и по отношению к полу, то североамериканские индейцы пошли по пути раздельной вербализации мытья: они стали употреблять разные слова для его различных видов — мытья рук и мытья лица, мытья посуды и мытья пола и т. д.

Лексическая картина мира исторически изменчива. Так, в средневерхненемецком языке, в отличие от современного немецкого, отсутствовала лексема, обозначающая животное вообще, но имелись наименования различных видов животных: Tier — бегающее, Vogel — летающее, Wurm — ползающее, Fisch — плавающее. В современном же немецком языке указанные лексемы имеют иное значение: Tier — животное, Vogel — птица, Wurm — червь, Fisch — рыба. Мы наблюдаем здесь явную смену картины мира в истории немецкого языка в области животного царства: на смену классификации животных в средневерхненемецком пришла классификация, которую закрепил в этой области современный немецкий.

Отвечая на вопрос о том, как этническая картина мира попадает в конкретный язык, Л. Вайсгербер писал: «Очевидно, посредством труда языкового сообщества, содействия всех тех, кто был носителем языка в течение тысячелетий. Именно особое бытие и действенность языка как культурного достояния в конкретном народе позволяет такое сотрудничество бесчисленного количества людей в общем деле: здесь, в языке, каждое поколение заложило свой опыт, каждое сохранило, приумножило, усовершенствовало то, что оставили предки… И таким образом народ строил свой язык в течение своей истории, закладывал в него то, что оказывалось пригодным в его внешних и внутренних судьбах, в его исторических и географических условиях, в процессе становления и эволюции духовной и материальной культуры, для того, чтобы осмыслить и освоить мир» (Радченко О.А. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства. Т. 1. М.: Метатекст, 1997, с. 251).

Причины лексических изменений кроются в изменении мира, в котором живут носители того или иного языка. Особенно быстро меняется та часть лексики, которая ословливает явления культуры, поскольку культура меняется намного быстрее других частей мира — физиосферы, биосферы и психики.

Религиозные причины.

Изменения, происходящие в религиозной жизни того или иного общества, влекут за собою и изменения лексико-семантические. С одной стороны, переход общества от одной официальной религии к другой заставляет всё больше и больше отступать на второй план той части лексики, которая обслуживала прежнюю религию, всё больше превращая её в архаическую, а с другой, этот переход заставляет изменять семантику у старой религиозной терминологии, обогащая её за счёт новых религиозных представлений. Так, христианизация славян, с одной стороны, повлекла за собою архаизацию языческой терминологии, которую в XIX–XX вв. приходилось восстанавливать историкам. Но и до сих пор мы воспринимаем как устаревшие имена славянских богов — Перуна, Стрибога, Сварога, Дажьбога, Хорса, Велеса, Ярилу, Ладу, Лель, Мокошь и т. п. С другой стороны, некоторые слова, связанные с язычеством, вообще исчезли из русского языка. Так, только благодаря академику Б.А. Рыбакову, мы узнали, что древнейшим верховным богом у славян был не Перун, как принято считать, а Род. Исчезают из языка чаще всего слова, которые подвергаются запрету (табу). Так, в 622 г. Мухаммад, основатель ислама, бежал в город Ясриб. Это событие послужило основанием для табуирования названия этого города: он был переименован в Мединат-аль-Наби (город пророка).

Но бывают и более сложные процессы в области лексико-семантических изменений: старое слово может сохраниться, но при этом приобрести обновленное звучание и значение. Так, Велес был у славян в их языческие времена «скотним богом», но по мере их христианизации он стал превращаться в святого Власия (Власа). Как видим, здесь сыграл немаловажную роль тот факт, что «Велес» и «Влас» похожи по звучанию. Переозвученный Велес, вместе с тем, превратившись во Власа, объединил в себе черты, как первого, так и второго. На учёном языке подобное явление называется контаминацией.

Научные причины.

Развитие науки — мощнейший фактор, лежащий в основе лексико-семантических изменений. Прежде всего, он заявляет о себе в области научной терминологии.

Чем более цивилизованным становится тот или иной народ, тем в большей мере он осваивает научную терминологию. Неслучайно об уровне развития культуры у определённого народа мы можем во многом судить по степени распространения в нём терминологических словарей.

Существует два типа таких словарей — алфавитные и идеографические. В первых термины располагаются по алфавиту. Таких словарей у нас очень много: и философские, и физические, и биологические, и психологические, и культурологические. Но до сих пор мало освоен идеографический тип терминологического словаря. В таком словаре научная терминология располагается в соответствии с картиной мира (см. подр.: Даниленко В.П., Даниленко Л.В. Эволюция в духовной культуре: свет Прометея. М.: КРАСАНД, 2012, с. 581–604).

В современной науке о составлении идеографических словарей — идеографии — различают две тенденции — научную и ненаучную (обыденную). Представители первой тенденции настаивают на том, что дело идеографии — классифицировать лексику в соответствии с языковой (обыденной) картиной мира, а представители другой тенденции — на том, что идеографические словари должны отображать научную картину мира.

История идеографии, вместе с тем, показывает, что составители идеографических словарей стремились исходить не столько из обыденных представлений о мире, которые заключены в языковой картине мира, сколько из научных представлений о мире. При этом они были детьми своего времени, а следовательно, при составлении идеографических схем они ориентировались на науку своего времени.

В странах западной Европы идеографические словари получили распространение лишь в XX в. Но это не значит, что идеография — детище XX столетия. В древнем Китае — в силу иероглифической специфики его национального письма — идеографический словарь был создан ещё в III–I вв. до н. э. Это словарь «Эръя».

«Эръя» делится на девятнадцать тематических глав. «Каждая глава, — пишет Ю.В. Рождественский, — есть тематический свод толкований одной из категорий мира. Вот эти категории мира (отраженные в названиях глав): наименования (гу), речения (янь), истолкования (сюнь), родство (цин), правление (гун), орудия (ци), музыка (юэ), небо (тянь), земля (ди), холмы (цю), горы (шань), воды (шуй), травы (цао), деревья (му), гады (чунь), рыбы (юй), птицы (няо), животные (шоу), скот (чу)» (Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. М., 1975, с. 66).

Далее Ю.В. Рождественский делает важный вывод: «Легко видеть, что группировка тем и последовательность их составляет эмбриологическую картину происхождения и дифференциации вселенной от абстрактного творящего слова к человеку, что может быть сравнено, например, с библейской „Книгой Бытия“. „Эръя“ даёт философскую картину мира и количественный состав тематических группировок, отражает порядок развёртывания так называемых мистических чисел» (там же, с. 66–67).

Следует уточнить: философская картина мира в словаре «Эръя» соединена с мифологической, что естественно для столь древнего словаря.

Первые подступы к идеографии у нас сделал Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765). Вот как выглядит ломоносовская картина мира в общем виде: «Свойства материальные суть: величина, фигура, тягость, твёрдость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, внутренняя сила, тепло и стужа. Жизненные свойства принадлежат к одушевлённым вещам, из которых первые суть главные душевные: понятие, память, мечтание, рассуждение, произволение. 2) Страсти: радость, печаль, удовольствие, раскаяние, величавость, стыд, надежда, боязнь, гнев, милосердие, любовь, ненависть, удивление, гнушательство, подражание, отчуждение, благодарность, зависть, мщение. 3) [Добродетели]: мудрость, благочестие, воздержание, чистота, милость, тщивость, великодушие, терпение, праводушие, простосердечие, искренность, кротость, постоянство, трудолюбие, послушание, вежливость. 4) Пороки: нечестие, роскошь, нечистота, бесстудие, лютость, скупость, малодушие, нетерпеливость, лукавство, лицемерие, ласкательство, продерзливость, непостоянство, леность, сварливость, упрямство, самохвальство, грубость. 5) Приобретенные дарования: благородие, счастие, богатство, слава, власть, вольность и им противные. 6) Телесные дарования и свойства: возраст, пол, сила, красота, здравие, проворность. 7) Чувства: зрение, слышание, обоняние, вкушение, осязание» (Ломоносов М.В. Краткое руководство к риторике. § 16–17: http://feb-web.ru/feb/lomonos/texts/lo0/lo7/LO7-0192.htm).

Мы находим здесь по существу все четыре части мира — физиосферу, биосферу, психику и культуру. Правда, они ещё не выстроены в эволюционную цепочку строго. Но даже и в таком виде они свидетельствуют о склонности «нашего первого университета» (А.С. Пушкин) к целостному, энциклопедическому, системному взгляду на мир. Совершенно справедливо об этом писал автор прекрасной книги о М.В. Ломоносове Евгений Лебедев: «Несмотря на то, что в каждой отдельной области Ломоносову приходилось решать задачи весьма специальные, требующие основательных специальных же познаний, эта отличительная черта его творческой индивидуальности, эта органичная целостность взгляда на мир и человеческую культуру сопутствовали ему во всех его общих и частных просветительных начинаниях» (Лебедев Е. Михаил Васильевич Ломоносов. Ростов-на-Дону, 1997, с. 158).

Первый идеографический словарь в Европе вышел в 1852 г. Его автором был физик Питер Марк Роже. Этот словарь многократно переиздавался (см., например: Roget Р.М. Thesaurus of English Words and Phrases. New York., 1978). В его основе лежит следующая идеографическая схема:

I. Абстрактные отношения:

A. Бытие

Б. Отношения

B. Количество

Г. Порядок

Д. Число

Е. Время

Ж. Изменение

3. Причинность

II. Пространство:

A. Пространство вообще

Б. Мера

B. Форма

Г. Движение

III. Материя:

A. Материя вообще

Б. Неорганическая материя

B. Органическая материя

IV. Разум:

А. Образование понятий

Б. Сообщение понятий

V. Воля:

А. Индивидуальная воля

Б. Общественная воля

VI. Чувства:

A. Чувства вообще

Б. Индивидуальные чувства

B. Общественные чувства

Г. Моральные чувства

Д. Религиозные чувства

П. Роже задал хороший тон европейской идеографии: в двух первых разделах его картины мира помещена философская лексика, в третьем разделе представлена физическая природа и жизнь, в трёх последних разделах — психика и культура. Разумеется, по поводу данной идеографической схемы может быть высказано много замечаний, которые связаны со смешением, прежде всего, психических и культурных явлений, но не нужно забывать, что тезаурус П. Роже был первым опытом идеографического словаря в Европе.

В начале XX в. швейцарский языковед Шарль Балли обнародовал свою идеографическую схему:

I. Априорное:

A. Бытие

Б. Отношение

B. Причинность

Г. Порядок

Д. Время

Е. Количество, число, интенсивность

Ж. Пространство. Положение в пространстве

3. Изменение

И. Движение

II. Материя. Чувственный мир:

A. Созидание

Б. Мир, природа, существа

B. Свойства материи

Г. Восприятие чувственных объектов

III. Мышление и его выражение:

А. Свойства мышления

Б. Операции мышления

В. Выражение и коммуникация мышления

IV. Воля:

A. Свойства воли

Б. Операции воли

B. Воля по отношению к другому

Г. Воля взаимная или внешне ограниченная

V. Действие:

A. Необходимые действия; потребности, источники, средства

Б. Свойства объекта действия; ценность, полезность

B. Состояния и качества, относящиеся к результату действия

Г. Свойства предмета действия

Д. Мотивы действия

Е. Подготовка действия

Ж. Модусы действия

3. Взаимодействие или действие внешне ограниченное

VI. Собственность:

А. Приобретение и владение

Б. Пользование, передача, мена

VII. Чувства:

A. Чувства вообще

Б. Чувство удовольствия и неудовольствия

B. Инстинктивные чувства

Г. Чувства эгоцентрические

Д. Эстетические чувства

Е. Чувства и действия альтруистические

VIII. Общество:

A. Общественная жизнь

Б. Место индивида в обществе

B. Права и обязанности; закон, суд

IX. Нравственность:

А. Форма долга; поведение

Б. Оценка поведения. Репутация

X. Религия.

Как видим, Ш. Балли следовал за П. Роже, но он чуть ли не в два раза по сравнению со своим предшественником увеличил число рубрик (разделов) и подрубрик в своей схеме. С одной стороны, это оправдано (это касается рубрик «Общество», «Нравственность» и «Религия», которые у П. Роже входили в раздел «Чувства»), а с другой стороны, это вызывает множество вопросов. Почему, например, «мир» оказался втиснутым в одну из подрубрик второго раздела («Материя. Чувственный мир»)? Более того, он почему-то отделён от всех других рубрик и поставлен в один ряд с «природой» и «существами», как будто «мир» не покрывает собою «материю», «мышление», «волю» и т. д.

Зачем понадобилось выделять в особые разделы (или, как говорит Ю.В. Рождественский, категории мира) «мышление», «волю» и «чувства», предварительно не объединив их в рубрику «Психика»? Почему эгоцентризм и альтруизм попали в чувства, а не в нравственность? Почему в рубрику «Действие» помещены лишь человеческие действия? Почему выделены на особое положение такие сферы духовной культуры, как нравственность и религия, но нет других её сфер — языка, науки, искусства? И т. д., и т. п.

Эти и подобные вопросы свидетельствуют о том, что философская картина мира у Ш. Балли представлена в его идеографической схеме весьма туманно. Она лишь слегка «просвечивает» через его идеографическую схему (так, удачно помещены философские категории, хорошо, что нравственность и религия вычленены из чувств), но в целом, эта схема весьма далека от философской картины мира, как она понимается в настоящей работе. Схема Ш. Балли отдалилась от философской картины мира даже в большей мере, чем схема П. Роже. Неслучайно Л.В. Щерба связывал словарь Ф. Дорнзайфа, о котором речь ещё впереди, непосредственно с П. Роже, а не с Ш. Балли.

Ещё дальше, чем у Ш. Балли, от философской картины мира отстоят идеографические схемы Г.М. Майера и М. Молинер (см. эти схемы у Ю.Н. Караулова) (Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М., 1976, с. 252–253). Несмотря на то, что они были разработаны сравнительно недавно, они, с моей точки зрения, не соответствуют ни языковой, ни научной картинам мира. Иначе говоря, они не отражают ни массовое сознание, ни научное, а отражают сознание их составителей. Так, в основе идеографической схемы Г.М. Майера лежат следующие «категории мира»:

1. Основные элементы для построения предложений и соединения идей (соединять, противопоставлять, приравнивать и т. п.).

2. Предпосылки всего мыслимого и сущего (данное, время, пространство, причинность и т. п.).

3. Основные понятия душевной и духовной жизни (психики и ума: опыт, мышление, речь, интеллект, талант, эмоция, чувство прекрасного, темперамент, желание, свобода, вера и т. д.).

4. Основы общественных отношений (положение личности, семья, дружба, вражда, добродетели, препятствия, спорт и т. д.).

5. Определяющие понятия жизни (государство в мире, отдельное государство, война, школа, наука, искусство, правосудие и т. д.).

6. Главные понятия из мира вещей (человек, жилье, погода, животные, растения, химические вещества, орудия, пища, одежда, медицина, техника и т. д.).

Легко увидеть, что подобные идеографические схемы способны окончательно затуманить наше представление о мире, но отнюдь его не прояснить. Схема Г.М. Маейра даже не может претендовать на статус системной, поскольку только структура объективного мира может выступать в идеографической схеме в качестве системообразующего фактора. В данной схеме эта структура искажена до неузнаваемости. Вот почему философская картина мира в ней чуть ли не целиком теряется в авторском субъективизме.

Наибольшую известность получили три идеогрфических словари — немецкого языка Ф. Дорнзайфа (Dornseiff F. Der deutsche Wortschats nach Sachgruppen. Berline., 1933), испанского языка X. Kacapeca (Casares J. Diccionario ideologoco de la lengua espanola. Barselona, 1959) и французского языка P. Халлига и В. Вартбурга (Hallig R., Wartburg W. Begriffssystem als Grundlage ftir Lexigraphie. Berlin, 1963) (см. подр. об идеографических словарях в 6-ой главе книги: Даниленко В.П., Даниленко Л.В. Эволюция в духовной культуре: свет Прометея. М., 2012).

В наибольшей мере к научной картине мира приближен словаря Франца Дорнзайфа. Его первое издание вышло в Берлине в 1933 г. Идеографическая схема, лежащая в основе этого издания, начиналась с философских категорий времени, пространства и т. п. В более поздних изданиях автор стал исходить из следующей идеографической схемы:

1. Неорганический мир. Вещества.

2. Растительный мир. Животный мир. Человек как физическая сущность.

3. Пространство. Положение в пространстве. Форма.

4. Величина. Масса. Число. Степень.

5. Существование. Отношение. Причинность.

6. Время.

7. Свет. Цвет. Звук. Температура. Вес. Состояние. Обоняние.

8. Движение.

9. Желания и поступки.

10. Ощущения.

11. Чувства. Аффекты. Черты характера.

12. Мышление.

13. Знаки. Сообщение. Язык.

14. Письменность. Знание (наука).

15. Искусство.

16. Общество и общественные отношения.

17. Инструменты. Техника.

18. Хозяйство.

19. Право. Этика.

20. Религия. Сверхъестественное.

Выскажу здесь некоторые соображения по поводу приведённой схемы:

1) философскую лексику было бы целесообразнее возвратить в начало словаря, поскольку категории, с ним связанные, отражают универсальные свойства предметов. Естественно начать идеографический словарь с такого рода категорий, поскольку их диапазон позволяет охватить мир в целом. Но именно в этом состоит первейшая задача идеографического словаря;

2) рубрики, относящиеся к универсальным категориям (3–6,7), логичнее объединить в одну;

3) в 7-й рубрике оказалась физическая (Свет. Цвет. Звук. Температура. Вес. Состояние) и психологическая (Обоняние. Вкус) лексика. Первую, очевидно, следует отнести к неорганическому миру, а другую — к психическому;

4) рубрики 9-12 включают слова, относящиеся к психическим явлениям, поэтому их разумнее было бы объединить в соответственный раздел («Психика»);

5) рубрики 13–20 следовало бы рассматривать как подрубрики одного раздела — «Культура»;

6) в рамках этого раздела рубрики 17 и 18 следует отделить от остальных, поскольку первые имеют отношение к материальной культуре, а другие — к духовной;

7) принцип историзма требует рассматривать религию перед наукой;

8) словарь Ф. Дорнзайфа в целом имеет эволюционную направленность, что выгодно отличает его от других идеографических словарей.

В основе терминологического словаря идеографического типа лежит научная картина мира. Она должна быть преобразована в его идеографическую схему. К её построению целесообразно подходить с позиций универсально-эволюционного мировоззрения.

Мир, как он существует сейчас, представляет собою более или менее устойчивую систему четырёх видов объектов — физических, биологических, психологических и культурологических. Но эта система — результат долгой эволюции нашего мира, которая осуществлялась в направлении от неживой природы (физиосферы) — к живой, от живой природы (биосферы) — к психике, от психики — к культуре. Наряду с продуктами четырёх частей мира, мы должны выделить ещё и онтологические категории: бытие (сущее) — небытие, пространство — время, предмет — свойство, часть — целое и т. п. Они составляют унисферу.

В самом абстрактном виде модель мира может быть представлена такой идеографической схемой:

Унисферу составляют всеобщие онтологические категории. В чём их своеобразие? В том, что они универсальны, т. е. имеют объективную основу в любом виде объектов — физических, биологических, психологических и культурологических, поскольку любой из этих объектов — бытие (сущее) и небытие (не-сущее), пространство и время, предмет и свойство, часть и целое и т. д.

Если физические, биологические, психологические и культурологические объекты изучаются в соответственных частных науках — физике, биологии, психологии и культурологии, то универсальные — в философии — в том её разделе, который называется онтологией.

Как систематизировать универсальные онтологические категории? Как привести их в систему, чтобы они не воспринимались как разрозненные, не связанные друг с другом, а вытекали из самой реальной действительности?

Это можно сделать, исходя из универсально-эволюционной точки зрения. Современный мир, с этой точки зрения, — результат его многомиллионной эволюции. Она включает в себя четыре звена — физиогенез, биогенез, психогенез и культурогенез.

Универсально-эволюционная точка зрения на мир, взятый на этапе его физического развития, предполагает бытие (существование) только этого, неживого, мира и небытие будущих «миров» — живого, психического и культурного. Следовательно, на первое место в системе онтологических категорий логично поставить категории бытия (сущего) и небытия.

Термины бытие и сущее следует расценивать как синонимы: как бытие, так и сущее — это то, что существует (что есть). Небытие и не-сущее, напротив, — это то, что не существует (или, говоря языком Аристотеля, не есть).

На синонимическое употребление терминов бытие и сущее, с одной стороны, и небытие и не-сущее, с другой, указывают такие слова Аристотеля: «Итак, сущее, когда оно есть, необходимо есть; точно так же и не-сущее, когда его нет, необходимо не есть» (Аристотель. Сочинения в четырёх томах. Т. 2. М., 1978, с. 102).

Г. Гегель подчёркивал диалектическую природу отношений между небытием и бытием: в небытии имеется начало бытия. Он писал: «Становление есть единство бытия и ничто (небытия. — В.Д.). Другим ближайшим примером служит начало. Вещи ещё нет, когда она начинается, но в начале содержится не только её ничто, но уже также и её бытие» (Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М., 1975, с. 224).

Одним словом, ничего не возникает из ничего: в физиосфере было начало («инобытие») биосферы, в биосфере — начало («инобытие») психики и в психике — начало («инобытие») культуры.

Следующее место в предлагаемой системе могут занять категории пространства и времени, поскольку вне пространства и времени бытия не существует.

На третье место в системе онтологических категорий, очевидно, претендуют категории предмета и свойства, поскольку они представляют бытие в его более конкретном виде: говорить о бытии — значит говорить о бытии каких-либо предметов и их свойств.

На четвёртом месте в системе, о которой идёт речь, могли бы оказаться категории части и целого. Выражаясь по-гегелевски, часть — это «бытие-для-другого», а целое — это «для-себя-бытие» или «для-себя-сущее» (там же, с. 229; 236).

Любой предмет, с одной стороны, часть, а с другой, — целое. Так, физиосфера, биосфера, психика и культура, с одной стороны, — части мира (бытие-для-другого), а с другой, каждая из этих частей — целое (для-себя-бытие).

Без категорий части и целого невозможно объяснить эволюционное движение глобальных компонентов мира. В самом деле, жизнь зародилась в недрах неорганического мира как часть в целом, подобно тому, как психика зародилась в недрах живой материи. В свою очередь культура появилась благодаря достаточно высокому уровню психического развития наших животных предков. Во всех этих случаях мы наблюдаем отношения части и целого, если иметь в виду момент зарождения одного эволюционного звена в недрах другого.

Категории части и целого тесно связаны с категориями старого и нового, поскольку эволюция всегда движется от старого к новому.

Появление нового звена в эволюционном движении мира свидетельствует о переходе части в целое. Но новое целое сохраняет в себе нечто общее со старым целым. Так, живое существо сохраняет в себе мёртвую материю. Приходит время, когда последняя берёт в нём верх над его жизнью. «Живое умирает, — читаем у Г. Гегеля, — и умирает именно потому, что оно как таковое носит в себе зародыш смерти» (там же, с. 232). Таким образом, этот мир чреват не только движением вперёд — эволюцией, но и возвращением в прошлое — инволюцией.

Между эволюцией и инволюцией имеется существенная разница. Первая движется от простого к сложному (биосфера, например, сложнее физиосферы), а вторая — в обратном направлении. Вот почему в моделировании мира никак нельзя обойтись без категорий простое и сложное, эволюция и инволюция.

После категорий «часть — целое», «старое — новое», «простое — сложное», «эволюция — инволюция» мы не можем не поставить категории единства и борьбы противоположностей, качества и количества, поскольку без этих категорий невозможно объяснить механизмы эволюции и инволюции.

Вслед за категориями, связанными с законами диалектики, вполне резонно поставить категории общего и индивидуального, поскольку в каждом новом эволюционном звене, с одной стороны, сохраняется нечто общее со старым, а с другой стороны, в нём появляется нечто индивидуальное.

Дальше могли бы следовать категории сущности и явления, поскольку эволюционная теория не может объяснить природу того или иного явления без определения его сущности (например, сущности жизни в её конкретных проявлениях).

Переход одного эволюционного звена в другое нельзя объяснить без категорий внутреннего и внешнего, поскольку этот переход предполагает накопление в предшествующем эволюционном звене значительного количества новых качеств, благодаря которому новое эволюционное звено выходит из внутреннего состояния во внешнее.

В таком случае категории внутреннего и внешнего близки к категориям причины и следствия: накопление значительного количества новых качеств внутри предшествующего эволюционного звена может расцениваться как причина появления последующего эволюционного звена.

Подобным образом мы можем систематизировать и другие философские категории — необходимости и случайности, возможности и действительности, единства и многообразия, структуры и системы и т. д.

При этом важно усвоить, что последовательность онтологических категорий в универсально-эволюционном моделировании мира имеет в определённой мере условный характер, поскольку эти категории, с одной стороны, семантически пересекаются друг с другом, а с другой, отражают не только диахронические процессы, но и синхронические.

Так, с одной стороны, эволюционно-категориальное моделирование мира нельзя не начинать с категорий бытия (сущего) и небытия, поскольку эволюция начинается с бытия (сущего) и небытия и движется в пространстве и времени, а с другой стороны, движение от одного эволюционного звена к другому связано одновременно с категориями части и целого, старого и нового, простого и сложного и т. д. Вытягивание этих категорий в строгую временную линию — насилие над реальным процессом эволюции. Старое, например, является одновременно простым, а новое — одновременно сложным. Что первее?

Эта оговорка, вместе с тем, не отменяет безусловной ценности самой системы онтологических категорий, ориентированной на процесс глобальной эволюции. Ценность такой системы состоит в том, что онтологические категории рассматриваются при таком подходе не разрозненно и не в отрыве от эволюции, а как вытекающие из неё. В систематизированном виде они отображают унисферу — то общее, что объединяет физические, биологические, психологические и культурологические объекты. Эти категории, вместе с тем, чересчур абстрактны, чтобы ограничить картину мира только их системой.

Очень хороший обзор работ по систематизации философских категорий даётся в книге Е.Д. Гражданникова «Метод систематизации философских категорий». Автор этой книги ещё много лет тому назад наметил путь, соединяющий философию с тем разделом лингвистики, который связан с составлением идеографических (тезаурусных) словарей. Он писал: «Лингвисты решают задачу, сходную с проблемой систематизации категорий, при составлении так называемых тезаурусных, или идеографических, словарей. Построить систему философских категорий — значит составить небольшую, но важную часть идеографического словаря» (Гражданников Е.Д. Метод систематизации философских категорий. Новосибирск, 1985, с. 7).

Художественные причины.

Художники слова существенным образом влияют на развитие словарного состава языка. К сожалению, авторских слов, принадлежащих писателям, установлено немного. Известно только, что Н.М. Карамзин ввёл в русский язык слова влюблённость, будущность, промышленность, трогательный, Ф.М. Достоевский — стушеваться, М.Е. Салтыков-Щедрин — головотяп.

Намного больше известны индивидуально-авторские слова (окказионализмы), созданные поэтами. Примеры из В. Хлебникова:

Бобэоби пелись губы,

Вээоми пелись взоры,

Пиээо пелись брови,

Лиэээй — пелся облик,

Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.

Так на холсте каких-то соответствий

Вне протяжения жило Лицо.

Кузнечик

Крылышкуя золотописьмом тончайших жил,

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много трав и вер.

«Пинь-пинь-пинь!» — тарарахнул зинзивер.

О, лебедиво!

О, озари!

Подобные окказионализмы, как правило, остаются за пределами национального языка. Они обречены быть вечными речевыми неологизмами. К их созданию поэты прибегают неслучайно, поскольку обычные слова за счёт их частого употребления утрачивают свежесть. Вот как об этом сказал А.Т. Твардовский в стихотворении «Слово о словах»:

Все есть слова — для каждой сути,

Все, что ведут на бой и труд.

Но, повторяемые всуе,

Теряют вес, как мухи мрут.

Нравственные причины.

Эволюция нравственности влечёт за собой эволюцию языка. Однако эволюция в нравственности противоборствует с инволюцией. Если первая ведёт язык к прогрессу, то другая — к регрессу. При этом регрессивные процессы в языке могут затормаживать прогрессивные на целые века. Яркий пример — матерщина.

В русском языке, как и в других языках, имеется богатый выбор для цензурной брани. Мы можем оскорблять друг друга как словами, употребляемыми в прямом смысле (подлец, сволочь, мерзавец и т. д.), так и с помощью метафор и метонимий (идиот, кретин, шизофреник и т. п., когда речь идёт о здоровом собеседнике). Скверных, оскорбительных, уничижительных слов, которые возникают в нашем озлобленном сознании благодаря его способности находить сходства (в этом случае мы используем метафоры) или устанавливать те или отношения (в этом случае мы используем метонимию) между людьми и другими явлениями, намного больше, чем аналогичных слов, употребляемых в прямом смысле. Примерам несть числа. Так, мужчины оскверняют женщин с помощью таких метафор, как швабра, подстилка, змея (подколодная), обезьяна, свинья, тёлка, корова, собака, сука и т. д. Некоторые из этих метафор перепадают и нашему брату, но для него имеются и особые метафоры (заяц, медведь, волк [более внушительный вариант — волчара], баран, козёл, кобель и т. п.). Но цензурного сквернословия людям мало. В их распоряжении имеется ещё и нецензурное сквернословие — матерщина.

Матерное слово (мат) есть не что иное, как нецензурное обозначение довольно ограниченного числа органов тела и всего того, что связано с их функционированием. Речь идёт о тех органах тела, которые составляют, как говорил М.М. Бахтин, «телесный низ». У него есть задняя часть и передняя. Матерные обозначения задней части уже давно гуляют по нашему телевидению, а вот до матов, обозначающих органы его передней части, слава богу, пока дело не дошло. Зато в художественных произведениях некоторых самых «раскованных» авторов и они получили права гражданства (у Э. Лимонова, В. Ерофеева, В. Пелевина и др.). Матерная лексика может употребляться как в прямом значении, так и в переносном. Нетрудно, однако, заметить, что чаще она используется в переносном смысле. С чем мы имеем дело — с метафорой или метонимией, когда человека обзывают матом, обозначающим мужской или женский половой орган? С синекдохой, которая является одной из разновидностей метонимии. В этом случае часть обозначает целое.

Каковы источники матерщины? В работе «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии» Борис Андреевич Успенский связывал происхождение матерной фразеологии с язычеством. «Поскольку те или иные представители нечистой силы генетически восходят к языческим богам, — писал Б.А. Успенский, — можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим молитвам или заговорам, заклинаниям; с наибольшей вероятностью следует видеть в матерщине именно языческое заклинание, заклятие» (Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 2: Язык и культура. М., 1994, с. 62).

Но матерщина живёт и процветает до сих пор. В чём феномен матерщины? Почему она так живуча? Ответ напрашивается сам собой: она обладает богатейшими эмоционально-экспрессивными возможностями. Опираясь на довольно ограниченное число производящих слов, она использует эти возможности в довольно большом числе производных слов. Словообразовательные гнёзда, в основе которых лежит тот или иной мат, отличаются завидной широтой. Кроме того, матерщина полифункциональна. Смею предположить, что у неё всего пять основных функций.

Первая функция у матерщины может быть обозначена как словесно-паразитическая (или «смазочная»). Подобно тому как многие люди не могут обходиться в своей речи без таких слов-паразитов, как значит, ну, типа, как бы, это самое и т. п., в качестве «смазки» для своих ржавеющих мозгов, производящих речь, используют матерщину.

Вторая функция у матерной лексики может быть названа генерализирующей (от слова генерализация, что значит обобщение). Недостаточный лексический запас многие люди компенсируют использованием матов. Возьмём, например, слово хреновина. Оно является мягким синонимом к более жёсткому мату, который начинается с того же звука. С помощью этого слова можно обозначить что угодно — любую субстанцию. Генерализационная широта у этого слова, как и у других матов, под стать философской терминологии. Скажем, термин субстанция применим к любому предмету, но ведь любой предмет может быть назван и хреновиной. Подобным образом обстоит дело и с другими матами. Слово, которым нецензурно обозначают половой акт, например, тоже в переносном смысле может обозначать самые разные виды деятельности.

Третья функция у матерщины может быть названа компенсационной (оздоровительной). Её суть состоит в снятии эмоционального напряжения, которое может быть вызвано самыми разными причинами (обида, унижение, болезнь и т. п.). Неслучайно психотерапевты прибегают к снятию стресса, провоцируя больных на нецензурную брань.

Четвёртая функция у матерщины может быть названа социально-объединительной. В далёкие времена эта функция объединяла людей социальных («подлых») низов, но с некоторых пор она стала, так сказать, надклассовой. Она объединяет людей самых разных классов — не только представителей рабоче-крестьянской массы, но и представителей буржуазии. Захватывает она и чрезвычайно широкие круги нашей интеллигенции. Привлекательность матерной лексики в этой функции состоит в том, что она выступает как средство, позволяющее сблизиться друг с другом самым разным людям. Очевидно, с помощью этой функции подростки внедряются в мир взрослых, а также и в мир своих сверстников. С её помощью они социализируются.

Пятая функция у матерной лексики является противоположностью предшествующей. Если предшествующая объединяет людей, то данная функция, напротив, их разобщает. Её можно назвать социально-разъединительной, или бранной. В этой функции она позволяет людям дистанцироваться друг от друга, заявлять о своей независимости от кого-либо. Именно эту функцию имел в виду Владимир Даль в своём словаре. Он определял матерщину как «похабную, непристойно мерзкую брань».

Среди перечисленных функций матерной лексики самой отвратительной является последняя — бранная. Она бросает свет и на другие её функции, которые сами по себе тоже вызывают активное и справедливое осуждение со стороны тонких и воспитанных людей. Их не может не возмущать её лавинное распространение в обществе. Они справедливо воспринимают её как свидетельство нашей культурной деградации.

1 июля 2014 г. у нас вступил в силу «Закон о запрете ненормативной лексики в искусстве и СМИ». Какой же была реакция на этот закон со стороны нашей творческой интеллигенции? Неоднозначная. Вот что по этому поводу сказал Геннадий Берёзов: «Слава богу, может быть, начнётся освобождение нашего культурного пространства от скверны. Пора показать себе и миру, что Россия — страна культуры, а не источник бескультурья и безобразия» (http://www.lgz.ru/article/-27-6470-9-07-2014/mat-tonkaya-materiya).

Подобным образом отреагировал на закон о ненормативной лексике С.Г. Кара-Мурза: «Этот вопрос стоял ещё во времена Пушкина. Русская интеллигенция XIX века сошлась на том, что на ненормативную лексику должна быть цензура. Иначе мат превращается в инструмент разрушения норм культуры. Если материться можно с экрана и со сцены, то почему нельзя это делать в других местах? Это, во-первых. Во-вторых, использование ненормативной лексики в действительности является признаком беспомощности автора, исчерпания его художественных ресурсов. В широком смысле это признак „дефицита мощности“. Если художник вынужден использовать мат, это знак того, что он достиг предела своих возможностей. Само требование узаконить это средство — признак кризиса культуры» (http://lgz.ru/article/-36-6478-17-09-2014/nadezhdy-ostayutsya).

Другая реакция на закон, о котором идёт речь, была у Никиты Михалкова: «Мат — одно из самых тонких и изощрённых изобретений русского народа. Я служил на флоте, и как вспомню разговор мичмана Криворучко с моряками… Это была песня! Тютчев по красоте, витиеватости и изощренности! У многих есть знакомые, которые матюгаются, — и это обаятельно, вы даже этого не замечаете… Мат в кино запрещать глупо» (http://www.kp.ru/daily/26251.3/3130751).

He буду приводить здесь слова других поклонников матерного искусства. Наша творческая интеллигенция сплошь и рядом — не только жертва культурной деградации, наступившей у нас в постсоветские времена, но и её активный участник. Они забыли даже о такой школьной истине: искусство имеет воспитательно-образовательную функцию. Оно должно способствовать, в частности, распространению литературного, а не матерного языка.

Литературный язык — вот идеал, к которому движется языковая эволюция. Цивилизованные народы продвинулись к нему на значительное расстояние. Однако, как и к любому идеалу, путь к литературному языку бесконечен. Главная проблема здесь — уровень культуры, на котором находятся носители того или иного языка. Именно от него зависит степень распространения литературного языка в народной массе.

Политические причины.

Эволюционные и инволюционные процессы противоборствуют и в политике. Их борьба, с одной стороны, идёт на пользу языку, а с другой стороны, вредит его развитию. Так, заимствованная лексика (варваризмы), с одной стороны, обогащает язык, а с другой, засоряет. Мы стали свидетелями по преимуществу инволюционных процессов в этой области. Их принёс в нашу жизнь возрождённый капитализм. Так, за последние десятилетия на наши головы обрушилась целая лавина таких заимствований, как приватизация, ваучер, дефолт, коррупция, стагнация; олигарх, консенсус, саммит, плюрализм, рейтинг, мониторинг, брифинг, спикер, имплементация, истеблишмент, спичрайтер, имиджмейкер, ньюсмейкер, мэр, префект и т. д.

Мы обнаруживаем здесь любопытную закономерность: Россия пережила три эпохи варваризации своего языка, каждая из которых была связана с поворотными события в её политической истории — во времена Петра I, после революции 1917 года и после реставрации капитализма в нашей стране. Закономерность, о которой здесь идёт речь, заключается в том, что сначала наш язык подвергается нашествию варваризмов в политической сфере, а затем, когда это нашествие оказывается успешным, подобному нашествию подвергаются и другие сферы жизни.

Конкурировать с политикой у нас может только бизнес (правда, их трудно отделить друг от друга): аккредитив, бонус, брокер, брэнд, денонсация, депозит, дивиденд, дилер, дисконт, дистрибьютер, ипотека, инвестор, клиринг, котировка, консорциум, ликвидность, лизинг, маркетинг, менеджмент, ноу-хау, риэлтор, секвестр, форс-мажор, фьючерс, чартер, холдинг, эмиссия и т. д.

Нашествие политической и рыночной терминологии на современный русский язык в последние годы проложило дорогу его повсеместной варваризации. В области спорта теперь фигурируют такие варваризмы, как виндсерфинг, скейтборд, армрестлинг, кикбоксинг, фристайл и др. Они доступны только профессиональным спортсменам. Совсем непонятно, зачем добавочное время при игре в футбол или хоккей называть овертайм, а повторную игру после ничьей — плей-офф. Более оправданными представляются заимствования в области компьютерной техники: дисплей, монитор, файл, интерфейс, принтер и т. п., поскольку русские эквиваленты здесь, как правило, отсутствуют (в число редких исключений попал термин мышь).

Мы живём в эпоху языкового чужебесия. На нашу голову продолжает сыпаться целая бездна варваризмов по преимуществу американского происхождения. Они — весьма эффективное средство разобщения бывших советских людей, поскольку многие из них не знают их значений.

В русском языке имеется множество иностранных слов, получивших права гражданства. Они стали органической частью его лексики. Сейчас мало кто знает, что слова артель, лапша, базар, болван, кутерьма, чулок пришли к нам из тюркских языков, наивный, серьёзный, солидный, массивный, партизан, кошмар, блуза, котлета — из французского и т. д., и т. д. Возникает вопрос: существуют ли критерии, позволяющие определять, стоит то или иное слово заимствовать или не стоит? Очевидно, здесь должны действовать прежде всего два критерия: первый состоит в отсутствии в родном языке исконного слова для обозначаемого понятия, а второй — в необходимости (ценности, пользе) самого понятия, претендующего на заимствование из другой культуры вместе со словом, которое им обозначается.

Выдерживают ли эти критерии такие, например, заимствования в современном русском языке, как имидж, офис, презентация, грант, эксклюзив, номинация, спонсор, продюсер, видео, шоу, видеоклип, видеосалон, прайм-тайм, шоу-бизнес, шлягер, ток-шоу, ток-реалити-шоу, шоумен, триллер, трикстер, хит, дискотека, диск-жокей, топ, топ-модель, сити, бутик, шоп, путана, топлес, бомонд, ремикс, ди-джей, VIP-персона, VIP-кортеж, топ-менеджер, хай-тек, консалтинг, биллборд, клинч, гастербайтер, геймер, тинейджер, мейнстрим?

История русского языка оставила нам примеры и неудачных переводов иностранных слов на русские. Так, в XIX в. ученики И.С. Шишкова призывали тротуар заменить на топталище, эгоизм — на ячество, инстинкт — на побудку, брильянты — на сверкальцы, бильярд — на шаротык, архипелаг — на многоостровие и т. п.

В объяснении причин, лежащих в основе удачной или неудачной судьбы того или иного заимствования, должны учитываться оба критерия целесообразности словесного заимствования. Опираясь на эти критерии, мы можем в какой-то мере понять, почему одни заимствованные слова в эпоху петровских реформ, например, прижились (транспорт, офицер, матрос, церемония, триумф и т. п.), а другие превратились в архаизмы (баталия, фортеция, виктория, политес и т. п.).

Более того, опора на указанные критерии даёт нам возможность в какой-то мере прогнозировать судьбу заимствуемого слова. Отрицательный прогноз судьбы заимствуемого слова должен приводить, по идее, к отказу от него. Понятие, ставшее актуальным для данного народа в определённый момент времени, в этом случае должно обозначаться на основе внутренних резервов родного языка, на основе его исконных словообразовательных единиц.