5.2.3. Допустима ли культурно-эволюционая оценка по отношению к языкам?

В своих размышлениях об эволюции языка я не могу оставить в стороне очень болезненный вопрос — вопрос о применении к тем или иным языкам определённой культурно-эволюционной оценки. Мало кто сомневается в том, что к любому языку применима идея прогресса. Но как только дело доходит до вопроса о культурно-эволюционной оценке конкретных языков, мы сплошь и рядом встречаемся с людьми, обвиняющих тех, кто отвечает на этот вопрос положительно, в расизме. В отстаивании идеи равенства между народами и их языками они не останавливаются ни перед чем. Из борцов с этнической дискриминацией они превращаются в борцов с эволюционизмом.

Б. Бичакджан писал в связи с этим: «К сожалению, идеология слишком часто правит бал, и, конечно, это происходит в лингвистике, когда дело доходит до эволюции языка. Эволюция безоговорочно отвергается, поскольку, доказывая, что переход от эргативности к номинативности или от конечного положения вершины к начальному представляет собой эволюционный шаг вперёд, якобы может обидеть тех, кто говорит на современных языках с предковыми чертами и открыть дорогу дискриминации и неподобающему обращению. В самом деле, в ныне существующих языках встречаются архаические черты. Это факт, и бессмысленно скрывать это или оспаривать их архаичность. Эргативность — архаическая черта, так же, как в биологии холоднокровность — архаическая черта. Однако нет никаких сомнений, что и холоднокровные крокодилы, и эргативные языки типа баскского функционируют с определённой степенью адекватности. Баскский выражает действия и состояния, крокодилы ловят добычу, спариваются и размножаются. Но нет сомнений и в том, что номинативность и теплокровность имеют адаптивные преимущества перед своими эволюционными предшественниками» (Бичакджан Б. Эволюция языка: демоны, опасности и тщательная оценка // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А.Д. Кошелев, Т.В. Черниговская. М. Языки славянских культур, 2008, с. 64–65).

Мы должны быть благодарны автору этих слов за его многолетнюю деятельность, связанную с защитой эволюционизма вообще и в его применении к изучению языковой истории в частности. Но я позволю здесь не согласиться с ним в другом отношении — в его интерпретации позиции Эдварда Сепира (1884–1939) в решении вопроса, обсуждаемого в данном параграфе.

Нет сомнения в том, что при решении вопроса о культурноречевой оценке в отношении к языкам американский учёный ощущал себя борцом за равенство и братство между народами. По мнению же Б. Бичакджана, Э. Сепир вовсе не был против применения культурно-эволюционной оценки по отношению к языкам. Он лишь «имел в виду, что эволюция культуры и эволюция языка необязательно идут рука об руку» (там же, с. 63).

Б. Бичакджан упрощает ситуацию, в которую поставил себя Э. Сепир в решении вопроса о возможности культурной оценки по отношению к языкам. Как эта ситуация выглядит на самом деле?

Э. Сепир, с одной стороны, справедливо критиковал раннего В. Гумбольдта и А. Шляйхера за признание ими флективного типа языка за высший продукт языковой эволюции, а с другой, он заходил в этой критике чересчур далеко, что привело его в конечном счёте к полному отказу от культурно-эволюционного взгляда на языковую историю. Так, с одной стороны, он развенчивал «эволюционный предрассудок», состоящий в признании флективного типа языка за «наивысшее достижение в развитии человеческой речи» (Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс, Универс, 1993, с. 119), но с другой стороны, при решении вопроса о культурно-эволюционной оценке не того или иного языкового типа, а того или иного конкретного языка Э. Сепир со сверхэволюционистской водой выплеснул и эволюционистского ребёнка, поскольку он и в этом случае полностью отказался от подобной оценки.

Э. Сепир писал: «…если мы стремимся понять язык в его истинной сущности, мы должны очистить наш ум от предвзятых „оценок“ и приучить себя взирать на языки английский и готтентотский с одинаково холодным, хотя и заинтересованным, беспристрастием» (там же, с. 120).

Ещё более подкупающе звучат по этому поводу такие слова Э. Сепира: «Поскольку дело касается языковой формы, Платон шествует с македонском свинопасом, а Конфуций — с охотящимся за черепахами дикарем из Асама» (там же, с. 194). Иначе говоря, их языки, по мнению автора этих строк, абсолютно равны.

За этими внешне подкупающими соображениями кроется по существу взгляд, который полностью уравнивает языки высококультурных и первобытных народов. Доказывать ошибочность этого взгляда — значит ломиться в открытую дверь. Всякий знает, что язык, как и любой другой продукт культуры, эволюционирует, т. е. продвигается от менее совершенного состояния к более совершенному. Вот почему культурно-эволюционная оценка в отношении к любому языку вполне закономерна. Она столь же правомочна, как, например, в отношении к технике, которая эволюционировала от примитивных орудий труда к компьютерам.

Разумеется, культурный прогресс в языке не так заметен, как в технике, но отсюда не следует, что мы должны вообще закрыть на него глаза. А между тем именно к этому и призывал Э. Сепир. Чтобы доказать полное равенство между языками, он прибегал и к таким подкупающим своей гуманностью словам: «Многие первобытные языки обладают богатством форм и изобилием выразительных средств, намного превосходящими формальные и выразительные возможности языков современной цивилизации» (там же, с. 4).

Никто не спорит с тем, что у каждого языка — в том числе и первобытного — могут быть обнаружены свои достоинства. Но отсюда не следует, что между языками народов первобытных и цивилизованных мы должны поставить в культурно-эволюционном отношении абсолютный знак равенства.

Культурный прогресс в развитии языка бросается в глаза на лексическом и текстуальном уровнях языка. Это и понятно: эти уровни легко впитывают в себя все достижения культуры её создателей и тем самым поднимают на новую эволюционную ступеньку и язык, которому принадлежат. Неслучайно Э. Сепир при обсуждении вопроса о культурно-эволюционной оценке языка отодвинул словарь в сторону. Он писал: «Я разумею оценки формы (в языке. — В.Д.) как таковой. Обладает ли язык или не обладает обширным и удобным словарем — вопрос иного порядка. Действительный объём словаря данного языка в данное время не представляет реального интереса для лингвиста» (там же, с. 120).

Между тем культурный прогресс в языке осуществляется не только на его лексическом и текстуальном уровнях. Он охватывает все его уровни. В противном случае было бы бессмысленно говорить об эволюции по отношению к языку в целом.

Культурно-эволюционную оценку по отношению к языкам не следует путать с расизмом по отношению к ним. Настоящий расизм по отношению к языкам продемонстрировали национал-социалистические языковеды в Германии Третьего рейха.

Что такое расизм вообще? Социал-дарвинистская квазимораль, выдающая за главный источник «неполноценности» того или иного народа его биофизические особенности (например, особое строение черепа или чёрный цвет кожи). Эти особенности, по мнению расистов, с роковой неизбежностью заявляют о себе в непреодолимой психической и культурной отсталости «неполноценных» наций. Вот почему «благородный» народ не должен смешиваться с «чужими». Основателями социал-дарвинистской лженравственности стали Жозеф Гобино (1816–1882), Людвиг Вольтман (1871–1907) и др. (см. подр.: Даниленко В.П. От животного — к Человеку. Введение в эволюционную этику. СПб., 2015).

Ещё Эрнст Арндт (1769–1860) писал: «Ни половодье сокровищ и богатств, ни опасности пышности и вожделений, проявляющиеся в нашем потомстве, не воздействуют столь смертельно на благородный народ, как слишком сильное смешение с чужими, из-за чего в конечном итоге все инстинкты и задатки этого народа становятся тщеславными, поверхностными, дикими и дисгармоничными, а все те глубинные силы и добродетели души, из коих изначально произрастают и только и могут произрастать всё великое и божественное, а также политическое достоинство и божественная свобода, исчезают» (Радченко О.А. Язык и раса: немецкая философия языка в плену национал-социализма: http://radcenko.ru/?page_id=157).

Какое отношение расизм имеет к языку? Прямое, поскольку он — один из продуктов культуры, а следовательно, он, как и другие продукты культуры, по мнению расистов, зависит от расовых особенностей его носителей. У «неполноценного» народа — «неполноценный» язык. Более того, евреи, даже если они в совершенстве овладели немецким языком, всё равно останутся «неполноценными».

Г.Р.Ф. Банница фон Бацан (1904–1950), главный теоретик расовой лингвистики в гитлеровской Германии, писал в 1935 г.: «При сегодняшнем состоянии расовой науки языковое сообщество нельзя рассматривать более без расового фона. Существует истинное языковое сообщество, несущее на себе народную целостность. Но к нему относятся не все те, кто пользуется языком. В то время как одни культивируют его как лучшее наследие, другие позаимствовали его на время, не будучи способными стать когда-либо правомочными владетелями» (там же). К «ложным языковым сообществам» автор этих слов относил в первую очередь немецкоязычных евреев.

Немецкие языковеды после прихода А. Гитлера к власти оказались в трудном положении. Некоторые из них сумели быстро перестроиться. Таким оказался Георг Шмидт-Рор (1890–1945). До 1933 г. он был антирасистом, а после — одним из его теоретиков. В 1935 г. он писал: «Без сомнения, особость нашего языка соопределяется в существенной мере расой. Язык — не только созидатель, но и творение… Если мы посмотрим на народную целостность как нечто совокупное, то язык, во всяком случае, является намного более творением, сущность которого определяется расой» (там же).

Не все немецкие языковеды склонили голову перед нацистами. Кое-кто выстоял. К ним относится Лео Вайсгербер (1899–1985). В 1934 г. он писал: «Биологические данности и законы формирования расы недостаточны, чтобы участвовать в качестве решающего фактора в формировании языка. Очевидное влияние расы на язык вообще ещё не доказано. Во многих сферах влияние расы вообще исключено» (там же).

Л. Вайсгербер остался верным своему кумиру — Вильгельму фон Гумбольдту (1767–1835). Последний указывал: «Каким различным не был бы человек по росту, цвету, физическому строению и чертам лица, духовные задатки его те же самые… Язык же целиком происходит из духовной натуры человека» (там же).