БЕРЛИНСКИЕ ДЕБАТЫ О РЕВОЛЮЦИИ

БЕРЛИНСКИЕ ДЕБАТЫ О РЕВОЛЮЦИИ

I

Кёльн, 13 июня. Согласительное собрание, наконец-то, высказалось определенно. Оно отреклось от революции и признало теорию соглашения.

Суть дела, по которому должно было высказаться Собрание, такова.

18 марта король обещал конституцию, ввел свободу печати, обусловленную залогами, и сделал ряд заявлений в том смысле, что единство Германии должно быть осуществлено путем растворения ее в Пруссии.

Таковы были уступки 18 марта, к этому сводилось их действительное содержание. То обстоятельство, что берлинцы удовлетворились этим, что они устроили шествие к дворцу, чтобы выразить королю благодарность за это, доказывает нагляднейшим образом необходимость революции 18 марта. Не только государство, но и граждане государства должны были быть революционизированы. Лишь в кровавой освободительной борьбе они могли избавиться от верноподданнического духа.

Известное «недоразумение» вызвало революцию. Впрочем, недоразумение действительно имело место. Нападение солдат, 16-часовой бой, необходимость для народа добиться отступления войск, — все это служит достаточным доказательством того, что народ совершенно не уразумел уступок 18 марта.

Результатами революции были: с одной стороны, народное вооружение, право союзов, фактически завоеванный суверенитет народа; с другой стороны, сохранение монархии и министерство Кампгаузена — Ганземана, т. е. правительство представителей крупной буржуазии.

Таким образом, революция имела двоякого рода результаты, которые неизбежно должны были прийти к разрыву. Народ победил; он завоевал свободы решительно демократического характера, но непосредственное господство перешло не в его руки, а в руки крупной буржуазии.

Одним словом, революция была не доведена до конца. Народ предоставил представителям крупной буржуазии образование министерства, а эти представители крупной буржуазии доказали свои стремления тотчас же тем, что предложили союз старопрусскому дворянству и бюрократии. В министерство вступили Арним, Каниц и Шверин.

Крупная буржуазия, антиреволюционная с самого начала, заключила оборонительный и наступательный союз с реакцией из страха перед народом, то есть перед рабочими и демократической буржуазией.

Объединенные реакционные партии начали свою борьбу против демократии с того, что поставили революцию под вопрос. Они отрицали победу народа, сфабриковали пресловутый список «семнадцати убитых солдат», всячески старались оклеветать баррикадных борцов. Но и этого мало. Министерство решило действительно созвать Соединенный ландтаг, о созыве которого было объявлено до революции, и post festum^{30} инсценировать законный переход от абсолютизма к конституции. Тем самым оно прямо отреклось от революции. Затем министерство изобрело теорию соглашения и тем самым снова отреклось от революции, а заодно и от народного суверенитета.

Таким образом, революция действительно была поставлена под вопрос, и она могла быть поставлена под вопрос, потому что она была лишь половинчатой революцией, лишь началом длительного революционного движения.

Мы не можем здесь подробно останавливаться на том, почему и в каком отношении теперешнее господство крупной буржуазии в Пруссии является необходимой переходной ступенью к демократии и почему крупная буржуазия после своего воцарения сейчас же стала на сторону реакции. Мы констатируем пока лишь самый факт.

Согласительное собрание должно было заявить теперь, признает оно революцию или нет.

Но признать при данных обстоятельствах революцию значило признать демократическую сторону революции в противовес крупной буржуазии, которая стремилась эту сторону революции свести на нет.

Признать революцию означало в данный момент признать именно половинчатость революции и тем самым признать демократическое движение, которое направлено против некоторой части результатов революции. Это значило признать, что в Германии происходит революция, в процессе которой министерство Кампгаузена, теория соглашения, косвенные выборы, господство крупных капиталистов и результаты деятельности самого Собрания хотя и могут быть неизбежными промежуточными этапами, но ни в коем случае не являются конечными результатами.

Во время прений в палате о признании революции обе стороны выступали весьма многословно и весьма активно, но обнаружили удивительную бедность мысли. Редко приходится читать нечто более безотрадное, чем эти расплывчатые прения, поминутно прерываемые шумом или спорами по поводу тонкостей регламента. Вместо великой страстности партийной борьбы — холодное спокойствие духа, поминутно грозящее перейти в тон благодушного собеседования; вместо разящей остроты аргументации — пространная и запутанная болтовня, перескакивающая с пятого на десятое; вместо метких возражений — скучное морализирование о существе и природе нравственности.

Левая также не особенно отличилась в этих дебатах. Большинство ее ораторов повторяют друг друга; никто не осмеливается решительно высказаться по существу вопроса и выступить открыто революционно. Они все время боятся кого-нибудь оттолкнуть, оскорбить, отпугнуть. Если бы борцы 18 марта проявили в борьбе не больше энергии и страстности, чем господа левые в дебатах, — то плохо обстояло бы дело в Германии.