II
II
Кёльн, 11 августа. В первой статье мы подвергли разбору «историческое обоснование» доклада Штенцеля в той его части, которая касается положения Познани до революции. Сегодня мы переходим к истории революции и контрреволюции в Познани в толковании г-на Штенцеля.
«Немецкий народ, неизменно преисполненный участия ко всякому несчастному» (пока это участие ничего не стоит), «всегда глубоко чувствовал большую несправедливость, которую его государи совершили в отношении поляков».
Разумеется, он «глубоко чувствовал» спокойным немецким сердцем, где чувства запрятаны настолько «глубоко», что они никогда не проявляются в действиях! Разумеется, он выражал «участие» в виде кое-каких подаяний в 1831 г., в виде банкетов и польских балов, поскольку дело сводилось к тому, чтобы поплясать в пользу поляков, выпить шампанского и спеть:
«Еще Польша не погибла!»[194]. Но совершить что-нибудь действительно серьезное, действительно принести какую-нибудь жертву — когда же это считалось делом немцев!
«Немцы чистосердечно протянули братскую руку, чтобы искупить преступления, совершенные в прошлом их государями».
Разумеется, если бы чувствительные фразы и вялое переливание из пустого в порожнее могли что-нибудь «искупить», то ни один народ не был бы столь чист перед историей, как именно немцы.
«Но в тот самый момент, когда поляки пошли навстречу немцам» (именно, приняли братски протянутую им руку), «интересы и цели обеих наций уже разошлись. Поляки думали только о восстановлении своего старого государства, по крайней мере в границах, существовавших до первого раздела в 1772 году».
Воистину, лишь бессмысленный, пустой, беспредметный энтузиазм, искони бывший главным украшением немецкого национального характера, мог привести к тому, что немцы были ошеломлены требованием поляков! Немцы хотели «искупить» несправедливость, причиненную Польше. С чего началась эта несправедливость? Не говоря уже о прежних предательствах, во всяком случае, с первого раздела в 1772 году. Как это можно было «искупить»? Только восстановлением status quo{113} до 1772 г. или, по крайней мере, возвращением Польше всего того, что немцы награбили у поляков с 1772 года. По это противоречило интересам немцев? Хорошо, уж если заговорили об интересах, то тогда не может быть и речи о сентиментальностях вроде «искупления» и т. п.; тогда уж говорите языком холодной, бессердечной практики и избавьте нас от застольных речей и великодушных чувствований.
Впрочем, во-первых, поляки «думали» отнюдь не «только» о восстановлении Польши в границах 1772 года. Вообще, о чем «думали» поляки, это нас в данном случае не касается. Они требовали прежде всего лишь реорганизации всей Познани и заговаривали о дальнейших возможностях лишь на случай германо-польской войны против России.
Во-вторых, «интересы и цели обеих наций разошлись» лишь постольку, поскольку «интересы и цели» революционной Германии в области отношений между народами остались совершенно теми же самыми, что и у старой, абсолютистской Германии. Конечно, пока союз с Россией или, по крайней мере, мир с ней, достигнутый любой ценой, является «интересом и целью» Германии, — до тех пор в Польше все должно оставаться по-старому. Но мы увидим дальше, насколько действительные интересы Германии тождественны интересам Польши.
Далее следует пространное, запутанное, неясное место, где. г-н Штенцель распространяется о том, насколько правы были польские немцы, когда они, хотя и воздавали должное Польше, но хотели в то же время остаться пруссаками и немцами. Что это «хотя» исключает «но», а «но» исключает «хотя», — до этого г-ну Штенцелю, разумеется, нет никакого дела.
Сюда примыкает столь же пространное и запутанное историческое повествование, в котором г-н Штенцель, вдаваясь в подробности, пытается доказать, что при наличии «расходящихся интересов и целей обеих наций», при все усиливающемся из-за этого взаимном ожесточении неизбежно было кровавое столкновение. Немцы крепко держались за «национальный» интерес, поляки — за чисто «территориальный». Это означает, что немцы требовали раздела великого герцогства по национальностям, а поляки добивались всей своей прежней области для себя.
Это опять-таки неверно: поляки требовали реорганизации, но тут же заявляли, что они совершенно согласны на уступку тех смешанных пограничных округов, где большинство населения немецкое и где оно желает присоединиться к Германии. Только не следует по произволу прусских чиновников превращать жителей в немцев или поляков, а надо дать им возможность выявить собственную волю.
Миссия Виллизена, продолжает г-н Штенцель, должна была, естественно, потерпеть неудачу вследствие (мнимого, нигде не существующего) противодействия поляков уступке округов с преобладающим немецким населением. В распоряжении г-на Штенцеля имелись заявления Виллизена о поляках и поляков о Виллизене. Эти опубликованные заявления доказывают обратное. Но так бывает, если, — как говорит г-н Штенцель, — «являешься человеком, который в течение многих лет занимается историей и вменил себе в обязанность никогда не говорить неправды и никогда не замалчивать истины»!
С той же правдивостью, которая никогда не замалчивает истины, г-н Штенцель легко проходит мимо разгула каннибализма в Познани, мимо гнусного, вероломного нарушения Ярославецкой конвенции[195], мимо резни в Тшемешно, Милославе и Врешене{114}, мимо опустошительного неистовства солдатни, достойной Тридцатилетней войны, не упоминая обо всем этом ни единым словом.
Г-н Штенцель переходит теперь к четырем новым разделам Польши, совершенным прусским правительством. Сначала был отторгнут Нетцкий округ вместе с четырьмя другими округами (14 апреля); к этому прибавили еще некоторые части других округов с общим количеством населения в 593390 душ и включили всю эту область в Германский союз (22 апреля). Затем были захвачены город и крепость Познань вместе с остатком левого берега Варты — еще, стало быть, 273500 душ, т. е. вместе с прежними вдвое больше того числа немцев, которые, даже по прусским данным, проживают во всей Познани. Это сделано было по королевскому указу от 29 апреля, а уже 2 мая последовало принятие в Германский союз. Г-н Штенцель слезно убеждает Собрание, до какой степени необходимо, чтобы в немецких руках осталась Познань, эта важная, мощная крепость, где проживает свыше 20000 немцев (из коих большинство — польские евреи), которым принадлежат 2/3 всех земельных владений и т. д. То обстоятельство, что Познань расположена среди чисто польских земель, что она была насильственно германизирована и что польские евреи вовсе не являются немцами, — все это в высшей степени безразлично для людей, которые «никогда не говорят неправды и никогда не замалчивают истины», т. е. для историков калибра г-на Штенцеля!
Итак, по военным соображениям нельзя было выпустить из рук Познань. Как будто нельзя было срыть эту крепость, являющуюся, по словам Виллизена, одной из величайших стратегических ошибок, а вместо этого укрепить Бреславль{115}! Но на укрепление Познани ухлопали десять миллионов (между прочим, опять неверно — едва ли пять миллионов), и, разумеется, выгоднее удержать это драгоценное произведение искусства в своих руках, а заодно прихватить 20–30 квадратных миль польской земли.
Но если уж владеешь «городом и крепостью» Познань, то представляется самая естественная возможность захватить еще больше.
«Но чтобы удержать за собой крепость, неизбежно придется обеспечить подступы к ней со стороны Глогау, Кюстрина и Торна{116}, равно как и крепостной район к востоку от нее» (которому вполне достаточно было бы простираться лишь на 1000–2000 шагов, как крепостному району Маастрихта в направлении Бельгии и Лимбурга). «Тем самым», — продолжает г-н Штенцель, ухмыляясь, — «одновременно закрепляется беспрепятственное владение Бромбергским каналом, но вместе с тем многочисленные полосы земли с преобладающим польским населением приходится включить в Германский союз».
И вот на основании всего этого известный друг человечества Пфуль-Адский камень предпринял два новых раздела Польши, которые удовлетворяют все пожелания г-на Штенцеля и присоединяют три четверти всего великого герцогства к Германии. Г-н Штенцель признает эти деяния с тем большей благодарностью, что он как историк должен был увидеть в этом возрождении — к тому же в усугубленном виде — «присоединительных палат» Людовика XIV[196] наглядное доказательство того, что немцы научились извлекать пользу из уроков истории.
Поляки, полагает г-н Штенцель, должны утешиться тем, что оставленные им земли плодороднее, чем земли присоединенной области, что земельных владений у них гораздо меньше, чему немцев, и что «ни один беспристрастный человек не станет отрицать, что польский земледелец будет гораздо более сносно чувствовать себя под властью германского правительства, нежели немец под властью польского правительства»!! Это замечательно подтверждается историей.
В заключение г-н Штенцель взывает к полякам, убеждая их в том, что и того маленького клочка земли, что у них остался, им будет достаточно, чтобы путем упражнения во всех гражданских добродетелях
«достойно подготовиться к тому моменту, который теперь — еще скрыт от них завесой будущего и который они, весьма простительным образом, хотя, быть может, и слишком бурно, пытаются приблизить. «Есть корона, — как выразился весьма удачно один из самых дальновидных их сограждан, — которая также достойна возбудить ваше честолюбие — это корона гражданина!» Немец может присовокупить: она не блестит, но зато она достойнее!»
«Она достойнее»! Но еще «достойнее» действительные причины новых четырех разделов Польши, совершенных прусским правительством.
Добрый немец! Ты думаешь, что эти разделы предприняты, чтобы спасти твоих немецких братьев от польского господства? Чтобы крепость Познань служила тебе защитой от всякого нападения? Чтобы охранить дороги Кюстрина, Глогау и Бромберга{117} или Нетцкий канал? Какое заблуждение!
Тебя постыдным образом обманули. Новые разделы Польши были совершены не по каким-либо другим причинам, а лишь для того, чтобы пополнить казну прусского государства.
Первые разделы Польши до 1815 г. были вооруженным грабежом территории; разделы 1848 г. — это кража.
А теперь посмотри, добрый немец, как тебя обманули!
После третьего раздела Польши Фридрих-Вильгельм II конфисковал в пользу государства польские казенные и принадлежащие католическому духовенству имения. В частности, церковные имения составляли «весьма значительную часть всей земельной собственности», как говорится в самой декларации о конфискации владений от 28 марта 1796 года. Эти новые домены управлялись на королевский счет или сдавались в аренду; они были так велики, что для ведения хозяйства в них пришлось учредить 34 управления доменами и 21 главное лесничество. В ведении каждого такого управления доменами находилось множество деревень; например, к 10 управлениям Бромбергского округа было отнесено всего 636 деревень, ак одному только управлению доменами Могильно — 127 деревень.
Кроме того, в 1796 г. Фридрих-Вильгельм II конфисковал имения и леса женского монастыря в Овиньске и продал купцу фон Трескову (предку Трескова — храброго предводителя прусских банд в последнюю героическую войну[197]); эти имения состоят из 24 деревень вместе с мельницамии 20000 моргенов леса стоимостью по меньшей мерев 1000000 талеров.
Затем управления доменами Кротошина, Роздражева, Орпишева и Адельнау{118} стоимостью по меньшей мере в два миллиона талеров были уступлены в 1819 г. князю Турн-унд-Таксису в возмещение за почтовую привилегию в некоторых присоединенных к Пруссии провинциях.
Все эти имения были присвоены Фридрихом-Вильгельмом II якобы с целью лучшего управления ими. Однако имения эти, являющиеся собственностью польской нации, были раздарены, уступлены, распроданы, и вырученные деньги потекли в прусскую государственную казну.
Домены Гнезно, Скоженцин, Тшемешно были раздроблены и проданы.
В руках прусского правительства остаются, таким образом, еще 27 управлений доменами и главных лесничеств общей стоимостью самое меньшее в двадцать миллионов талеров. Мы готовы доказать с картой в руках, что все эти домены и леса — за немногими или даже без всяких исключений — находятся в присоединенной части Познани. Чтобы спасти это неоценимое сокровище и ни в коем случае не возвращать его польской нации, необходимо было принять его в Германский союз; но так как оно само не могло прийти к Германскому союзу, то последний должен был пойти к этому сокровищу— и три четверти Познани были включены в Германский союз.
Такова действительная причина четырех знаменитых разделов Польши, произведенных в течение двух месяцев. Решающее значение имели не требования той или иной национальности и не так называемые стратегические соображения; расположение доменов, алчность прусского правительства — это единственное, что определило пограничную линию.
В то самое время как немецкие бюргеры проливали кровавые слезы по поводу вымышленных страданий их бедных братьев в Познани; в то время как они пылали желанием обеспечить безопасность немецкой Восточной марки; в то время как они позволяли ожесточать себя против поляков вымышленными сообщениями о совершаемых поляками варварствах, — прусское правительство, действуя втихомолку, устраивало свои делишки.
Беспочвенный и бесцельный немецкий энтузиазм пригодился лишь на то, чтобы прикрыть самое грязное деяние в новейшей истории.
Вот какую шутку, добрый немец, сыграли с тобой твои ответственные министры!
Но, в сущности, ты мог бы знать это наперед. Там, где замешан г-н Ганземан, дело никогда не идет о немецкой национальности, военной необходимости и тому подобных пустых фразах, а всегда только о чистогане и барыше.