ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ДЕЙСТВУЮЩЕГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА О ВЫКУПЕ

ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ДЕЙСТВУЮЩЕГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА О ВЫКУПЕ

Кёльн, 4 августа. Берлинское собрание время от времени вытаскивает на свет всякую старо-прусскую грязь, и как раз теперь, когда черно-белое рыцарство с каждым днем становится все наглее, такого рода разоблачения весьма полезны.

На заседании 21 июля снова зашла речь о феодальных повинностях. Центральная комиссия, исходя из предложения одного депутата, высказалась зато, чтобы приостанавливать по требованию властей или по требованию одной из заинтересованных сторон неоконченные переговоры и судебные процессы по вопросам выкупа и по вопросам раздела общинных земель.

Депутат Диршке остановился на действующих до сих пор условиях выкупа. Сперва он подробно рассказал о том, как уже самый порядок выкупа приводит к обману крестьян.

«Так, например, возмещение за барщину» (Frohndienste^{109}) «установлено очень односторонне. Совсем не принято во внимание то, что оплата барщинного труда, которая в предыдущие столетия была установлена в размере 1 или 2 зильбергрошей, соответствовала тогдашним ценам на продукты и тогдашним отношениям; эта оплата могла считаться надлежащим эквивалентом производимой работы, так что ни помещик, ни обязанный крестьянин не получали особой выгоды. Но свободному наемному рабочему приходится платить теперь, вместо 2 зильбергрошей, 5–6 зильбергрошей в день. И вот, если от одной из заинтересованных сторон поступает заявление о выкупе, то после предварительного сведения барщинных дней к дням наемного труда получается разница, по крайнем мере, в 3 зильбергроша в день, — следовательно, за 50 дней в год должна быть установлена рента в 4–5 талеров, которая не под силу бедному крестьянину, так как часто он владеет едва лишь ¹/₄ моргена земли, а заработать достаточно на стороне не имеет возможности».

Это место речи г-на Диршке наводит на всякого рода размышления, которые говорят далеко не в пользу столь прославленного либерального законодательства 1807–1811 годов[184].

Из этого прежде всего следует, что барщина (особенно в Силезии, о которой говорит г-н Диршке) вовсе не является вносимой в натуре рентой или платой за наследственную аренду, вовсе не является возмещением за пользование землей; вопреки гг. Патову и Гирке, барщина прямо «вытекает из сеньериальной власти и наследственной крепостной зависимости», и поэтому, на основании собственных принципов этих великих государственных мужей, она должна быть отменена безвозмездно.

В чем состояли повинности крестьянина? В том, что он должен был быть к услугам помещика в определенные дни года или для определенных работ. Но отнюдь не безвозмездно — он получал за это плату, которая первоначально целиком равнялась поденной плате за свободный труд. Выгода помещика состояла, таким образом, вовсе не в бесплатном или хотя бы более дешевом труде крестьянина, а в том, что в его распоряжении за обычную плату всегда находились необходимые ему рабочие, причем он не обязан был давать им работу, когда они ему не были нужны. Выгода помещика заключалась не в денежной стоимости натуральной повинности, а в принудительном характере последней; она заключалась не в экономической невыгодности для крестьянина, а в его несвободном состоянии. И такие обязательства не «вытекают из сеньориальной власти и наследственной крепостной зависимости»! Не подлежит никакому сомнению, что, в силу первоначального характера барщины, она должна быть отменена безвозмездно, если только Патов, Гирке и К° хотят быть последовательными.

Но как обстоит дело, если подвергнуть рассмотрению нынешний характер барщины?

В продолжение столетий барщина оставалась неизменной, и оплата за барщинный труд тоже не изменялась. Но цены на жизненные средства повышались, а вместе с ними и оплата свободного труда. Барщина, которая первоначально была экономически одинаково выгодна обеим сторонам и которая часто даже давала крестьянину хорошо оплачиваемую работу в те дни, когда у него не было дела, превратилась для него постепенно, говоря языком г-на Гирке, в «настоящую поземельную повинность», а для г-на помещика — в прямой денежный доход. К уверенности его в том, что у него всегда имеется в распоряжении достаточное количество рабочих, прибавился еще изрядный куш, который он урывал из заработка этих рабочих. Путем такого постоянного, столетиями длившегося надувательства крестьян обсчитывали на все большую часть их заработка, так что в конце концов они стали получать едва лишь третью или даже только четвертую его часть. Предположим, что крестьянский двор обязан поставлять только одного рабочего только на 50 дней в году и что поденная заработная плата возросла за 300 лет в среднем только на 2 зильбергроша, — тогда окажется, что г-н помещик заработал на одном этом рабочем целую тысячу талеров, а на процентах с 500 талеров за 300 лет из 5 %—7500 талеров, всего 8500 талеров на одном рабочем. И это — по расчету, который и наполовину не достигает действительной суммы!

Что из этого следует? Что не крестьянин должен платить помещику, а помещик — крестьянину, что не крестьянский двор должен платить ренту поместью, а поместье — крестьянскому двору.

Однако прусские либералы 1848 г. рассуждают не так. Па-оборот, прусская совесть наших юристов толкует это так, что не дворянин крестьянину, а крестьянин дворянину должен возмещать разницу между оплатой барщины и оплатой свободного труда. Именно потому, что помещик так долго крал у крестьянина разницу в оплате, именно поэтому крестьянин должен уплатить помещику за уворованное этим господином. Ведь имущему дано будет, а у неимущего и последнее отнимется!

Итак, исчисляется разница в оплате, годовая сумма этой разницы рассматривается как земельная рента и в таком виде перекачивается в карман помещика. Если крестьянин захочет произвести выкуп этой ренты, она капитализируется из 4 % (даже не из 5 %!), и этот капитал, равный 25-кратному размеру ренты, он уплачивает. Отсюда видно, что с крестьянами дела ведутся чисто по-купечески, и наш вышеприведенный расчет прибылей дворянства был, таким образом, вполне обоснован.

Вдобавок крестьяне часто платят за ¹/₄ моргена плохой земли 4–5 талеров ренты, в то время как целый морген хорошей, свободной от барщины земли можно приобрести за 3 талера годовой ренты!

Выкуп может быть также осуществлен путем уступки участка земли, стоимость которого равна подлежащей уплате сумме. Это в состоянии сделать, разумеется, только более крупные крестьяне. В этом случае помещик получает участок земли в виде премии за ту ловкость и последовательность, с какой они его предки обкрадывали крестьян.

Такова теория выкупа. Она полностью подтверждает то, что происходило во всех других странах, где феодальные отношения были отменены постепенно, в первую очередь в Англии и Шотландии, а именно: превращение феодальной собственности в буржуазную, сеньориальной власти в капитал всякий раз является новым вопиющим обманом несвободного в пользу феодала. Несвободный должен каждый раз выкупать свою свободу и выкупать дорогой ценой. Буржуазное государство поступает по принципу: даром — только смерть. Теория выкупа доказывает, однако, еще больше. Неизбежным следствием подобных чудовищных требований, предъявляемых к крестьянам, является, как заметил депутат Дане, то, что они попадают в руки ростовщиков. Ростовщичество, как доказывает пример Франции, Пфальца и Рейнской провинции, — неизбежный спутник класса свободных мелких крестьян. Прусское учение о выкупе привело к тому, что мелкие крестьяне старых провинций стали испытывать радости ростовщического гнета еще до того, как они стали свободными. Прусское правительство вообще всегда умело подчинять угнетенные классы одновременному гнету феодальных и современных буржуазных отношений и таким образом делать ярмо вдвое тяжелее. К этому присоединяется еще одно обстоятельство, на которое депутат Дане также обращает внимание: огромные расходы, которые возрастают тем больше, чем ленивее и непригоднее повременно оплачиваемый комиссар.

«Город Лихтенау в Вестфалии заплатил за 12000 моргенов 17000 талеров, и расходы этим еще не покрыты!!»

Далее следует практическое проведение выкупа, еще больше подтверждающее сказанное. Поместные комиссары [Oekonomiekommissarien], т. е. чиновники, подготовляющие выкуп, — говоритдалее г-н Диршке, —

«выступают в троякой роли. Во-первых, они выступают в качестве чиновников, производящих расследование; в качестве таковых они выслушивают обе стороны, устанавливают фактические основы выкупа и вычисляют размер возмещения. Часто они подходят при этом к делу весьма односторонне, не принимают во внимание существующих правовых отношений, так как иногда им просто не хватает юридических знаний. Затем они играют роль экспертов и свидетелей и совершенно самостоятельно устанавливают стоимость того, что подлежит выкупу. Наконец, они представляют свое заключение, которое почти равносильно решению, так как главная комиссия должна, как правило, опираться на их мнение, основанное на знании местных условий.

Наконец, поместные комиссары не пользуются доверием крестьян, так как часто причиняют ущерб сторонам тем, что часами заставляют себя ждать, пока они угощаются за столом помещика» (который сам является стороной), «и этим особенно вызывают К себе недоверие Сторон. Когда, наконец, после трехчасового ожидания, Dreschgartner[185] принимают, поместные комиссары, часто кричат на них и грубо отвергают все их возражения. Я знаю это по собственному опыту, так как я был уполномоченным судебного ведомства и защищал интересы крестьян при проведении выкупа. Поэтому диктаторская власть поместных комиссаров должна быть отменена. Ничем не оправдывается соединение в одном лице трех функций — чиновника, производящего расследование, свидетеля и судьи».

Депутат Мориц защищает поместных комиссаров. Г-н Диршке отвечает: Могу сказать, что среди них есть много таких, которые действовали в ущерб интересам крестьян; я сам даже доносил о некоторых из них в целях расследования дела и могу, если потребуется, привести доказательства этого.

Министр Гирке, разумеется, опять выступает в качестве защитника старопрусской системы и возникших на ее основе институтов. Поместных комиссаров опять, конечно, надо похвалить:

«Предоставляю Собранию решить, допустимо ли пользоваться трибуной для подобных, лишенных всяких доказательств, совершенно необоснованных упреков!»

А ведь г-н Диршке предлагает привести доказательства?

Но так как его превосходительство Гирке придерживается, по-видимому, того мнения, что общеизвестные факты можно опровергнуть министерскими утверждениями, мы в ближайшее время приведем кое-какие «доказательства» того, что г-н Диршке не только ничего не преувеличил, но даже весьма недостаточно осудил деятельность поместных комиссаров.

Таковы прения. Предложенные поправки были столь многочисленны, что отчет вместе с поправками пришлось вернуть в центральную комиссию. Окончательное решение Собрания состоится, таким образом, позже.

Среди этих поправок имеется поправка г-на Морща, в которой обращается внимание еще на одно поучительное распоряжение прежнего правительства. Он предлагает приостановить все переговоры, относящиеся к поборам за помол.

Когда в 1810 г. было решено отменить баналитеты [Zwangs-und Bannrechte], была одновременно назначена комиссия на предмет возмещения мельникам убытков, связанных с тем, что они отдавались во власть свободной конкуренции. Это само по себе уже было нелепым решением. Разве цеховые мастера получили возмещение за отмену своих привилегий? Но в данном случае были особые основания. Мельницы выплачивали чрезвычайный побор за пользование баналитетами, и, вместо простой отмены всего этого, им было Выплачено возмещение, но побор был сохранен. Форма сама по себе нелепа, однако в этом есть хоть видимость права.

Но в присоединенных с 1815 г. провинциях побор за помол был сохранен, а баналитеты были отменены, и тем не менее не было выплачено никакого возмещения. Таково старопрусское равенство перед законом. Хотя закон о промыслах отменяет все промысловые пошлины, по промысловому уставу 1845 г. и по закону о возмещении все поборы за помол рассматриваются в спорных случаях не как промысловые, а как поземельные поборы. На почве этой путаницы и этих правонарушений возникли бесчисленные процессы, различные судебные палаты в своих постановлениях противоречили друг другу, и даже верховный трибунал выносил самые противоречивые постановления. Какие поборы бывшая законодательная власть рассматривала как «поземельные поборы», видно из приведенного г-н ом Морицем случая: одна мельница в Саксонии, к которой, кроме мельничных построек, может быть отнесена еще сила воды, но не земля, обложена «поземельным побором» в размере четырех виспелей[186] зерна!

Поистине, что бы там ни говорили, Пруссия искони была государством, которое управлялось наимудрейшим, наисправедливейшим, наилучшим образом!

Написано Ф. Энгельсом 4 августа 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 67, 6 августа 1848 г.

Перевод с немецкого