II

II

Кёльн, 14 июня. Депутат Берендс из Берлина открывает прения, внося следующее предложение:

«Признавая революцию, Собрание заявляет, что борцы 18 и 19 марта имеют большие заслуги перед отечеством».

Форма предложения — заимствованная великой французской революцией у древних римлян лаконичность — была вполне уместна.

Тем более неуместным был способ, с помощью которого г-н Берендс обосновывал свое предложение. Его речь была не революционной, а примирительной. Он должен был бы выразить гнев оскорбленных баррикадных борцов перед собранием реакционеров, а вместо этого он спокойно и сухо поучал, как будто выступал еще в качестве учителя в берлинском союзе ремесленников. Ему нужно было защищать совершенно простое, совершенно ясное дело, а между тем его рассуждения — верх путаницы.

Г-н Берендс начинает так:

«Господа! Признание революции совершенно в порядке вещей (!). Само наше Собрание представляет собой красноречивое признание великого движения, охватившего все цивилизованные страны Европы. Собрание порождено этой революцией, его существование, таким образом, представляет фактическое признание революции».

Во-первых, дело совсем не в том, чтобы вообще признать как факт «великое движение, охватившее все цивилизованные страны Европы», — это было бы излишне и ничего не говорило бы. Нет, дело в том, чтобы признать настоящей, действительной революцией уличные бои в Берлине, которые изображаются как мятеж.

Во-вторых, Берлинское собрание, конечно, с одной стороны, представляет «признание революции», поскольку, не будь уличных боев в Берлине, не было бы никакой «согласованной» конституции, а в лучшем случае получилась бы октроированная конституция. Но благодаря способу своего созыва, благодаря мандату, данному ему Соединенным ландтагом и министерством, Собрание стало в то же время и отрицанием революции. Собрание, стоящее «на почве революции», не вступает в соглашение, оно декретирует.

В-третьих, Собрание признало теорию соглашения уже своим голосованием по поводу адреса, а голосованием против шествия к могилам павших борцов оно уже отреклось от революции.[49] Оно отреклось от революции, поскольку вообще продолжало «заседать» наряду с Франкфуртским собранием.

Таким образом, предложение г-на Берендса фактически было уже дважды отвергнуто. Тем более оно должно было провалиться на этот раз, когда Собрание вынуждено было высказаться открыто.

Раз уж Собрание было реакционным, раз было ясно, что народу больше нечего ждать от него, то левые должны были быть заинтересованы в том, чтобы меньшинство в пользу предложения оказалось возможно более незначительным и включало в себя только самых решительных депутатов.

А поэтому г-ну Берендсу совершенно незачем было церемониться. Ему следовало выступить возможно более решительно, возможно более революционно. Вместо того чтобы цепляться за иллюзию, будто Собрание является учредительным и хочет быть таковым, будто Собрание стоит на почве революции, он должен был заявить этому Собранию, что оно косвенно уже отреклось от революции, и потребовать, чтобы оно сделало это теперь открыто.

Однако не только он, но и вообще ни один из ораторов левой не последовал этой политике, единственной, которая подобает демократической партии. Они поддались иллюзии, будто могут уговорить Собрание сделать революционный шаг. Они шли поэтому на уступки, сглаживали острые углы, говорили о примирении и таким образом сами отреклись от революции.

И вот г-н Берендс продолжает в высшей степени хладнокровно и в высшей степени невыразительно распространяться по поводу революций вообще и берлинской революции в частности. Развивая свою мысль, он касается возражения, что революция была излишней, так как король уже раньше согласился на все. На это он отвечает:

«Конечно, его величество король многое пожаловал… но разве народ удовлетворен этим пожалованием? Разве нам была дана гарантия, что это обещание действительно воплотится в жизнь? Я полагаю, что эта гарантия… была получена только после борьбы!.. Установлено, что подобно города государственное преобразование может родиться и прочно укорениться только в результате великих катастроф борьбы. Одна важная уступка не была еще сделана 18 марта: это — вооружение народа… Только поело того как народ вооружился, он почувствовал себя гарантированным от возможных недоразумений… Борьба, следовательно (!), есть, конечно, своего рода стихийное явление (!), но явление неизбежное… катастрофа, в которой становится действительностью, осуществляется преобразовании государственной жизни».

Из этого длинного, путаного, изобилующего повторениями рассуждения совершенно ясно видно, что г-ну Берендсу абсолютно неясны результаты и необходимость революции. Из ее результатов он знает только «гарантию» обещаний 18 марта и «вооружение народа»; ее необходимость он конструирует философским путем, еще раз в высоком стиле описывая «гарантию», и кончает торжественным заверением, что никакая революция не может быть осуществлена без революции.

Революция была необходима — это означает, по-видимому, только, что она была необходима для достижения того, чего мы теперь достигли. Необходимость революции прямо пропорциональна ее результатам. Но так как г-ну Берендсу результаты эти неясны, то он, естественно, вынужден прибегать к многословным торжественным заверениям, чтобы сконструировать ее необходимость.

Каковы были результаты революции? Отнюдь не «гарантия» обещаний 18 марта, а, напротив, ниспровержение этих обещаний.

18-го была обещана монархия, в которой дворянство, чиновничество, военщина и попы сохраняют в своих руках бразды правления, но предоставляют при этом крупной буржуазии право контроля посредством дарованной конституции и свободы печати, обусловленной залогами. Для народа — германские знамена, германский флот вместо прусских, воинская повинность в рамках Германского союза, а не в рамках Пруссии.

Революция ниспровергла все силы абсолютной монархии — дворянство, чиновничество, военщину и попов. Она привела к власти одну только крупную буржуазию. Она дала народу оружие свободы печати без залогов, право союзов и, по крайней мере отчасти, также и материальное оружие — винтовку.

Но это еще не главный результат. Народ, сражавшийся и победивший на баррикадах, — это совсем не тот народ, который 18 марта шествовал к дворцу, чтобы только поело нападения драгун понять истинное значение полученных уступок. Он способен совсем на другие дела, он совершенно иначе относится к правительству. Важнейшее завоевание революции — это сама революция.

«Как берлинец, я могу с полным правом сказать, что мы испытали прискорбное чувство» (и ничего больше!)… «видя, как поносят эту борьбу… Я напомню слова г-на министра-президента, который… доказывал, что перед великим народом и всеми народными представителями стоит задача действовать в духе терпимости и примирения. К этой терпимости я и призываю, предлагая вам, в качестве представителя Берлина, признать 18 и 19 марта. Народ Берлина все время после революции несомненно держался, в общем, весьма порядочно и достойно. Возможно, что имели место отдельные эксцессы… И потому я полагаю уместным, чтобы Собрание заявило и т. д. и т. д.»

К этому трусливому заключению, которое является отречением от революции, нам остается лишь добавить, что после такой мотивировки предложение заслуживало того, чтобы его провалили.