О стихотвореніяхъ г. Языкова. (1834).

О стихотвореніяхъ г. Языкова.

(1834).

Тому два года, Французскій журналъ Преній торжественно объявилъ Европ?, что въ Россіи скончался одинъ изъ первоклассныхъ ея поэтовъ, г. Державинъ. Въ конц? прошедшаго года издано во Франціи Собраніе Русскихъ пов?стей, выбранныхъ изъ Булгарина, Карамзина и другихъ (Le Conteur Russe, par Bulgarine, Karamsin et autres...).

Скажите, что странн?е: говорить о Русской литератур?, не зная Державина, или ставить вм?ст? имена Булгарина, Карамзина и другихъ? Который изъ двухъ прим?ровъ доказываетъ б?льшее незнаніе нашей словесности?

Чтобы р?шить этотъ вопросъ, надобно им?ть особенно тонкую проницательность, которою я не см?ю гордиться, и потому предоставляю это д?ло моимъ читателямъ. Но во всякомъ случа? кажется мн? несомн?ннымъ одно, что Русская литература изв?стна во Франціи почти столько-жъ, сколько Персидская или Татарская.

И мысль, что ни одна т?нь нашей мысли, ни одинъ звукъ нашего голоса, не дойдутъ до народовъ образованныхъ, — это тяжелая мысль; и кром? грусти, она должна им?ть еще другое вредное вліяніе на нашихъ писателей. Литераторъ нашъ невольно ст?сняетъ кругъ своей умственной д?ятельности, думая о своихъ читателяхъ, между т?мъ какъ писатель Французскій, при мысли о печатаніи, расширяетъ свои понятія; ибо при каждомъ счастливомъ движеніи ума, при каждомъ чувств? поэтически-самобытномъ, при каждомъ слов? удачно сказанномъ, является ему надежда, вдохновительная надежда на сочувствіе со вс?мъ, что въ мір? есть просв?щеннаго и славнаго.

Вотъ почему каждое покушеніе познакомить образованныхъ иностранцевъ съ нашею словесностью должно встр?чать въ насъ отзывъ благодарности и возможно в?рную оц?нку.

Но между вс?ми переводчиками съ Русскаго языка три особенно зам?чательны удачею своихъ переводовъ. Баурингъ, который одинъ изъ трехъ былъ оц?ненъ и, можетъ быть, даже перец?ненъ иностранными и Русскими критиками; Карлъ фонъ-деръ-Боргъ, котораго переводы им?ютъ безъ сравненія большее достоинство, но который не смотря на то изв?стенъ весьма не многимъ и еще ни въ одномъ журнал? не нашелъ себ? справедливаго суда; и, наконецъ, Каролина фонъ-Янишъ, которой зам?чательная книга явилась на посл?дней Лейпцигской ярмарк? и обнаруживаетъ, кажется, талантъ еще превосходн?йшій[18].

Но, какъ ни ут?шительно это начало дружескаго сближенія нашей словесности съ литературою Н?мецкою, признаюсь, однако, что мн? было больше досадно, ч?мъ пріятно вид?ть, какъ одного изъ первоклассныхъ поэтовъ нашихъ лучше вс?хъ Русскихъ понялъ и оц?нилъ — писатель Н?мецкій!

Г. ф.-д.-Боргъ, въ одномъ изъ посл?днихъ нумеровъ Дерптскихъ л?тописей[19] **) въ н?сколькихъ строчкахъ сказалъ больше справедливаго о сочиненіяхъ Языкова, нежели сколько было сказано о нихъ во вс?хъ нашихъ періодическихъ и неперіодическихъ изданіяхъ. Впрочемъ и то правда, что до сихъ поръ у насъ еще не говорили объ Языков?, а только вскрикивали. Одинъ Телеграфъ высказалъ свое мн?ніе, и тотъ, судя о Языков?, не былъ, кажется, свободенъ отъ такихъ предуб?жденій, съ которыми истина не всегда уживается.

При начал? статьи своей г. ф.-д.-Боргъ жалуется на тяжелое чувство, которое возбуждаютъ въ немъ нов?йшія поэтическія произведенія Европы, и при этомъ случа? говоритъ о томъ ут?шеніи, которое доставляетъ ему созерцаніе литературы св?жей, юношеской, которая еще не достигла времени своего полнаго процв?танія, но уже даетъ его предчувствовать.

Кто не разд?литъ съ г. Боргомъ того ощущенія, которое возбуждаетъ въ немъ современная поэзія Европы? Но чт? касается до особеннаго ут?шенія, которое доставляетъ ему литература Русская, то въ этомъ случа? — почему намъ не пов?рить г. Боргу на слово? Можетъ быть, со стороны такъ и должно казаться.

„Это ут?шительное чувство, — продолжаетъ г. Боргъ, — похоже на то, которое возбуждаетъ въ насъ весна, когда надежда еще рисуетъ намъ будущее въ лучшемъ св?т?, — между т?мъ какъ самые прекрасные дни осени внушаютъ невольную грусть... Когда же поэтъ, принадлежащій юношеской литератур?, самъ еще находится въ пор? юности и надежды, тогда изъ созданій его нав?ваетъ намъ двойною весною, такъ что ея д?йствіе на душу становится уже неотразимымъ.

„Такое дыханіе весны встр?тилъ я въ сочиненіяхъ Языкова, которыя для Дерптскихъ Л?тописей им?ютъ еще тотъ особенный интересъ, что молодой поэтъ н?сколько л?тъ принадлежалъ Дерптскому университету и ему обязанъ своимъ высшимъ образованіемъ. Къ тому же и стихотворенія его напитаны большею частію во время его жизни въ Дерпт?, или наполнены воспоминаньями объ этой жизни. Они принадлежатъ почти исключительно лирическому роду и большею частію сложены въ тон? элегическомъ... Впрочемъ и застольныя и эротическія п?сни не исключены изъ собранія и многія изъ нихъ особенно счастливы. Отечество, любовь, дружба и братское житье веселыхъ юношей-товарищей — вотъ любимые предметы поэта. Вообще стихи его пл?няютъ какою-то св?жестью и простодушіемъ, и врядъ ли есть одно стихотвореніе, которое бы можно было назвать неудавшимся. Но особенная прелесть заключена въ его язык?, отличающемся силою, новостью и часто дерзостью выраженій, между т?мъ какъ стихъ его исполненъ самой р?дкой благозвучности. Если же мы прибавимъ къ сказанному еще то, что въ этихъ гармоническихъ стихахъ выражается чувство всегда благородное, душа вся проникнутая любовью къ прекрасному и великому, то конечно возбудимъ любопытство вс?хъ, принимающихъ участіе въ усп?хахъ Русской словесности”[20].

Таково мн?ніе г. Борга. Оно показалось намъ особенно зам?чательнымъ въ томъ отношеніи, что изо вс?хъ рецензентовъ Языкова до сихъ поръ, одинъ онъ постигнулъ поэтическую и нравственную сторону т?хъ изъ стихотвореній поэта, которыя у насъ навлекли ему столько странныхъ упрековъ.

Слыша безпрестанные упреки Языкову, я всегда вспоминаю одного Русскаго барина, который ?здилъ отдавать своего сына въ какой-то Н?мецкій университетъ; но встр?тивъ на улиц? студента безъ галстука и съ длинными волосами, тотчасъ же понялъ изъ этого всю безнравственность Н?мецкихъ университетовъ, и возвратился домой воспитывать своего сына въ Саратов?.

Вообще многіе изъ насъ еще сохранили несчастную старообрядческую привычку: судить о нравственности бол?е по наружному благочинію, ч?мъ по внутреннему достоинству поступка и мысли. Мы часто считаемъ людьми нравственными т?хъ, которые не нарушаютъ приличій, хотя бы впрочемъ жизнь ихъ была самая ничтожная, хотя бы душа ихъ была лишена всякаго стремленія къ добру и красот?. Если вамъ случалось встр?чать челов?ка, согр?таго чувствами возвышенными, но одареннаго при томъ сильными страстями, то вспомните и сочтите: сколько нашлось людей, которые поняли въ немъ красоту души, и сколько такихъ, которые зам?тили одни заблужденія! Странно, но правда, что для хорошей репутаціи у насъ лучше совс?мъ не д?йствовать, ч?мъ иногда ошибаться, между т?мъ какъ, въ самомъ д?л?, скажите: есть ли на св?т? что-нибудь безнравственн?е равнодушія?

Конечно, я повторяю зд?сь мысли старыя, вс?мъ изв?стныя; но почему не повторять иногда старой истины? Есть мысли, которыя всякій знаетъ, но только въ теоріи; чтобы понимать ихъ въ ежедневномъ прим?неніи, для этого, кром? просв?щенія умственнаго, нужна еще просв?щенная жизнь, устроенная посреди просв?щеннаго общества, гд? мысли изъ отвлеченнаго умозаключенія обратились въ неприм?тную привычку: до т?хъ поръ истина еще не пошлость.

Вотъ почему Н?мецкій ученый, отличающійся самою щекотливою чопорностью, скор?е пойметъ нравственность стиховъ Языкова, ч?мъ многіе изъ самыхъ снисходительныхъ его Русскихъ читателей.

А между т?мъ, если мы безпристрастно вникнемъ въ его поэзію, то не только найдемъ ее не безнравственною, но врядъ ли даже насчитаемъ у насъ многихъ поэтовъ, которые могли бы похвалиться большею чистотою и возвышенностью. Правда, онъ восп?ваетъ вино и безъименныхъ красавицъ; но упрекать ли его за то, что т? предметы, которые д?йствуютъ на другихъ нестройно, внушаютъ ему гимны поэтическіе? — Правда, пьянство есть вещь унизительная и гадкая; но если найдется челов?къ, на котораго вино д?йствуетъ иначе, то вм?сто безнравственности, не будетъ ли это напротивъ доказательствомъ особенной чистоты и гармоніи его души? — Положимъ, что на васъ производятъ д?йствіе чистое и поэтическое только весна, цв?ты и музыка, а все другое, что возбуждаетъ ваши нервы, внушаетъ вамъ мысли нечистыя, — въ этомъ случа? вы хорошо д?лаете, воздерживаясь отъ всего возбудительнаго. Однако это не должно м?шать вамъ быть справедливыми къ другимъ. И виноватъ ли Языковъ, что т? предметы, которые на душ? другихъ оставляютъ сл?ды грязи, на его душ? оставляютъ перлы поэзіи, перлы драгоц?нные, огнистые, круглые?

Изберите самыя предосудительныя, по вашему мн?нію, изъ напечатанныхъ стихотвореній Языкова (ибо о ненапечатанныхъ, какъ о непризнанныхъ, мы не им?емъ права судить), и скажите откровенно: производятъ ли они на васъ вліяніе нечистое?

Когда Анакреонъ восп?ваетъ вино и красавицъ, я вижу въ немъ веселаго сластолюбца; когда Державинъ славитъ сладострастіе, я вижу въ немъ минуту нравственной слабости; но, признаюсь, въ Языков? я не вижу ни слабости, ни собственно сластолюбія; ибо гд? у другихъ минута безсилія, тамъ у него избытокъ силъ; гд? у другихъ простое влеченіе, тамъ у Языкова восторгъ, а гд? истинный восторгъ, и музыка, и вдохновеніе — тамъ пусть другіе ищутъ низкаго и грязнаго; для меня восторгъ и грязь кажутся такимъ же противор?чіемъ, какимъ огонь и холодъ, красота и безобразіе, поэзія и вялый эгоизмъ.

Впрочемъ судить такимъ образомъ о сочиненіяхъ Языкова могли бы мы только въ такомъ случа?, когда бы изо вс?хъ стихотвореній его мы знали одни застольныя и эротическія. Но если, при всемъ сказанномъ, мы сообразимъ еще то, что, можетъ быть, н?тъ поэта, глубже и сильн?е проникнутаго любовью къ отечеству, къ слав? и поэзіи; что, можетъ быть, н?тъ художника, который бы ощущалъ бол?е святое благогов?ніе передъ красотою и вдохновеніемъ, то тогда вс? упреки въ безнравственности покажутся намъ странными до комическаго, и намъ даже трудно будетъ отв?чать на нихъ, ибо мудрено будетъ понять ихъ возможность.

Но довольно. Уже слишкомъ много останавливались мы на предмет? и безъ того слишкомъ ясномъ. Есть предуб?жденія, которыя не признаютъ и очевидности; есть близорукость, которой не поможетъ никакой телескопъ. Мы пишемъ для людей зрячихъ и безпристрастныхъ.

Стихотворенія Языкова внушаютъ намъ другой вопросъ, бол?е д?льный и бол?е любопытный, и въ этомъ случа? особенно желалъ бы я найти сочувствіе моихъ читателей.

Благословенны т? мгновенья,

Когда въ виду грядущихъ л?тъ,

Предъ ?иміамомъ вдохновенья

Священнод?йствуетъ поэтъ.

Д?ло критики, при разбор? стихотворцевъ, заключается обыкновенно въ томъ, чтобы опред?лить степень и особенность ихъ таланта, оц?нить ихъ вкусъ и направленіе, и показать, сколько можно, красоты и недостатки ихъ произведеній. — Д?ло трудное, иногда любопытное, часто безполезное, и почти всегда неудовлетворительное, хотя и основано на законахъ положительныхъ.

Но когда является поэтъ оригинальный, открывающій новую область въ мір? прекраснаго и прибавляющій такимъ образомъ новый элементъ къ поэтической жизни своего народа, — тогда обязанность критики изм?няется. Вопросъ о достоинств? художественномъ становится уже вопросомъ второстепеннымъ; даже вопросъ о талант? является неглавнымъ; но мысль, одушевлявшая поэта, получаетъ интересъ самобытный, философическій; и лицо его становится идеею, и его созданія становятся прозрачными, такъ что мы не столько смотримъ на нихъ, сколько сквозь нихъ, какъ сквозь открытое окно; стараемся разсмотр?ть самую внутренность новаго храма и въ немъ божество, его освящающее.

Отъ того, входя въ мастерскую живописца обыкновеннаго, мы можемъ удивляться его искусству; но предъ картиною художника творческаго забываемъ искусство, стараясь понять мысль, въ ней выраженную, постигнуть чувство, зародившее эту мысль, и прожить въ воображеніи то состояніе души, при которымъ она исполнена. Впрочемъ и это посл?днее сочувствіе съ художникомъ свойственно однимъ художникамъ же; но вообще люди сочувствуютъ съ нимъ только въ томъ, что въ немъ чисто челов?ческаго: съ его любовью, съ его тоской, съ его восторгами, съ его мечтою-ут?шительницею, однимъ словомъ, съ т?мъ, чт? происходитъ внутри его сердца, не заботясь о событіяхъ его мастерской.

Такимъ образомъ на н?которой степени совершенства искусство само себя уничтожаетъ, обращаясь въ мысль, превращаясь въ душу.

Но эта душа изящныхъ созданій, — душа н?жная, музыкальная, которая трепещетъ въ звукахъ и дышетъ въ краскахъ, неуловима для разума. Понять ее можетъ только другая душа, ею проникнутая. Вотъ почему критика произведеній образцовыхъ должна быть не столько судомъ, сколько простымъ свид?тельствомъ; ибо зависитъ отъ личности, и потому можетъ быть произвольною, и основана на сочувствіи, и потому должна быть пристрастною.

Чт? же д?лать критикамъ систематическимъ, которые хотятъ доказывать красоту и заставляютъ васъ наслаждаться по правиламъ, указывая на то, чт? хорошо, и на то, чт? дурно? — Имъ въ ут?шеніе остаются произведенія обыкновенныя, для которыхъ есть законы положительные, ясные, не подлежащіе произвольному толкованію, — и надобно признаться, что это ут?шеніе огромное; ибо въ литератур? каждаго народа встр?чаете вы немногихъ поэтовъ-двигателей, тогда какъ вс? другіе только сл?дуютъ данному ими направленію, подлежа критик? однимъ искусствомъ исполненія, но не душею созданія.

Н?сколько св?тильниковъ, окруженныхъ тысячью разбитыхъ зеркальныхъ кусковъ, гд? тысячу разъ повторяется одно и тоже, — вотъ образъ литературы самыхъ просв?щенныхъ народовъ. Сколько же пріятныхъ занятій для того, кто захочетъ исчислять вс? углы отраженій св?та на этихъ зеркальныхъ обломкахъ.

Но если вообще то, чт? мы называемъ душею искусства, не можетъ быть доказано посредствомъ математическихъ доводовъ, но должно быть прямо понято сердцемъ, либо просто принято на в?ру, — то еще мен?е можно требовать доказательствъ строго-математическихъ тамъ, гд? д?ло идетъ о поэт? молодомъ, котораго произведенія хотя и носятъ на себ? признаки поэзіи оригинальной, но далеко еще не представляютъ ея полнаго развитія.

Вотъ почему, стараясь разр?шить вопросъ о томъ: чт? составляетъ характеръ поэзіи Языкова, мн? особенно необходимо сочувствіе моихъ читателей; ибо оно одно можетъ служить оправданіемъ для мыслей, основанныхъ единственно на внушеніяхъ сердца, и частію даже на его догадкахъ.

Мн? кажется, — и я повторяю, что мое мн?ніе происходитъ изъ одного индивидуальнаго впечатл?нія, — мн? кажется, что средоточіемъ поэзіи Языкова служитъ то чувство, которое я не ум?ю опред?лить иначе, какъ назвавъ его стремленіемъ къ душевному простору. Это стремленіе зам?тно почти во вс?хъ мечтахъ поэта, отражается почти на вс?хъ его чувствахъ, и можетъ быть даже, что изъ него могутъ быть выведены вс? особенности и пристрастія его поэтическихъ вдохновеній.

Если мы вникнемъ въ то впечатл?ніе, которое производитъ на насъ его поэзія, то увидимъ, что она д?йствуетъ на душу какъ вино, имъ восп?ваемое, какъ какое-то волшебное вино, отъ котораго жизнь двоится въ глазахъ нашихъ: одна жизнь является намъ т?сною, мелкою, вседневною; другая — праздничною, поэтическою, просторною. Первая угнетаетъ душу; вторая освобождаетъ ее, возвышаетъ и наполняетъ восторгомъ. И между сими двумя существованіями лежитъ явная, бездонная пропасть; но черезъ эту пропасть судьба бросила н?сколько живыхъ мостовъ, по которымъ душа переходитъ изъ одной жизни въ другую: это любовь, это слава, дружба, вино, мысль объ отечеств?, мысль о поэзіи и, наконецъ, т? минуты безотчетнаго, разгульнаго веселья, когда собственные звуки сердца заглушаютъ ему голосъ окружающаго міра, — звуки, которыми сердце обязано собственной молодости бол?е, ч?мъ случайному предмету, ихъ возбудившему.

Но не одна жизнь, и сама поэзія съ этой точки зр?нія является намъ вдвойн?: сначала какъ пророчество, какъ сердечная догадка, потомъ какъ исторія, какъ сердечное воспоминаніе о лучшихъ минутахъ души. Въ первомъ случа?, она увлекаетъ въ міръ неземной; во второмъ, — она изъ д?йствительной жизни извлекаетъ т? мгновенія, когда два міра прикасались другъ друга, и передаетъ сіи мгновенія какъ в?рное, чистое зеркало. Но и та и другая им?ютъ одно начало, одинъ источникъ, — и вотъ почему намъ не странно въ сочиненіяхъ Языкова встр?тить веселую застольную п?снь подл? святой молитвы, и отблескъ разгульной жизни студента подл? высокаго псалма. Напротивъ, при самыхъ разнородныхъ предметахъ лира Языкова всегда остается в?рною своему главному тону, такъ что вс? стихи его, вм?ст? взятые, кажутся искрами одного огня, блестящими отрывками одной поэмы, недосказанной, разорванной, но которой ц?лость и стройность понятны изъ частей. Такъ иногда въ немногихъ поступкахъ челов?ка съ характеромъ открывается намъ вся исторія его жизни.

Но именно потому, что господствующій идеалъ Языкова есть праздникъ сердца, просторъ души и жизни, потому господствующее чувство его поэзіи есть какой то электрическій восторгъ; и господствующій тонъ его стиховъ — какая-то звучная торжественность.

Эта звучная торжественность, соединенная съ мужественною силою, эта роскошь, этотъ блескъ и раздолье, эта кипучесть и звонкость, эта пышность и великол?піе языка, украшенныя, проникнутыя изяществомъ вкуса и граціи — вотъ отличительная прелесть и вм?ст? особенное клеймо стиха Языкова. Даже тамъ, гд? всего мен?е выражается господствующій духъ его поэзіи, нельзя не узнать его стиховъ по особенной гармоніи и яркости звуковъ, принадлежащихъ его лир? исключительно.

Но эта особенность, такъ р?зко отличающая его стихъ отъ другихъ Русскихъ стиховъ, становится еще зам?тн?е, когда мы сличаемъ его съ поэтами иностранными. И въ этомъ случа? особенно счастливъ Языковъ т?мъ, что главное отличіе его сл?ва есть вм?ст? и главное отличіе Русскаго языка. Ибо, если языкъ Итальянскій можетъ спорить съ нашимъ въ гармоніи вообще, то, конечно, уступитъ ему въ мужественной звучности, въ великол?піи и торжественности, — и сл?довательно поэтъ, котораго стихъ превосходитъ вс? Русскіе стихи, именно т?мъ, ч?мъ языкъ Русскій превосходитъ другіе языки, — становится въ этомъ отношеніи поэтомъ-образцомъ не для одной Россіи.

Но сія наружная особенность стиховъ Языкова потому только и могла развиться до такой степени совершенства, что она, какъ мы уже зам?тили, служитъ небходимымъ выраженіемъ внутренней особенности его поэзіи. Это не просто т?ло, въ которое вдохнули душу, но душа, которая приняла очевидность т?ла.

Любопытно наблюдать, читая Языкова, какъ господствующее направленіе его поэзіи оставляетъ сл?ды свои на каждомъ чувств? поэта, и какъ вс? предметы, его окружающіе, отзываются ему т?мъ же отголоскомъ. Я не представляю прим?ровъ потому, что для этого надобно бы было переписать все собраніе его стихотвореній; напомню только выраженіе того чувства, которое всего чаще восп?вается поэтами, и потому всего ясн?е можетъ показать ихъ особенность:

А вы, п?вца внимательные други,

Товарищи, — какъ думаете вы?

Для васъ я п?лъ Н?мецкіе досуги,

Сп?сивый хм?ль ученой головы,

И праздникъ тотъ, шумящій ежегодно,

Тамъ у пруда, на бархат? луговъ,

Гд? обогнулъ заливъ голубоводный

Зеленый скатъ л?систыхъ береговъ? —

Луна взошла, древа благоухали,

Зефир? весны струилъ ночную т?нь,

Костеръ пылалъ — мы долго пировали

И, бурные, прив?тствовали день!

Товарищи! не правда ли? на пир?

Не рознилъ вамъ лирическій поэтъ?

А этотъ пиръ не на обумъ восп?тъ,

И вы моей порадовались лир? !...

Н?тъ, не для васъ! — Она меня хвалила,

Ей нравились разгульный мой в?нокъ,

И младости заносчивая сила,

И пламенныхъ восторговъ кипятокъ.

Когда она игривыми мечтами,

Радушная, пресл?довала ихъ;

Когда она, веселыми устами,

Мой счастливый произносила стихъ —

Торжественна, полна очарованья,

Св?жа, и гд? была душа моя!

О, прочь мои грядущія созданья,

О, горе мн?, когда забуду я

Огонь ея прив?тливаго взора,

И на чел? избытокъ стройныхъ думъ,

И сладкій звукъ р?чей, и св?тлый умъ

Въ ліющемся кристалл? разговора.

Ее ужъ н?тъ! Все было въ ней прекрасно!

И тайна въ ней великая жила,

Что юношу стремило самовластно

На видный путь и чистыя д?ла;

Онъ чувствовалъ: возвышенныя блага

Есть на земл?! — Есть ц?лый міръ труда

И въ немъ — надеждъ и помысловъ отвага,

И бытіе привольное всегда!

Блаженъ, кого любовь ея ласкала,

Кто п?лъ ее подъ небомъ лучшихъ л?тъ....

Она всего поэта понимала —

И гордъ, и тихъ, и трепетенъ поэтъ

Ей приносилъ свое боготворенье;

И радостно, во имя божества,

Сбирались въ хоръ созвучныя слова!

Какъ ?иміамъ, гор?ло вдохновенье!

Не знаю, усп?лъ ли я выразить ясно мои мысли, говоря о господствующемъ направленіи Языкова; но если я былъ столько счастливъ, что читатели мои разд?лили мое мн?ніе, то мн? не нужно продолжать бол?е. Опред?ливъ характеръ поэзіи, мы опред?лили все; ибо въ немъ заключаются и ея особенныя красоты, и ея особенные недостатки. Но пусть, кто хочетъ, пріискиваетъ для нихъ соотв?тственные разряды и названія, — я ум?ю только наслаждаться и, признаюсь, слишкомъ л?нивъ для того, чтобы играть словами безъ ц?ли, и столько ожидаю отъ Языкова въ будущемъ, что не могу въ настоящихъ недостаткахъ его вид?ть что-либо существенное.

Теперь, судя по н?которымъ стихотвореніямъ его собранія, кажется, что для поэзіи его уже занялась заря новой эпохи. В?роятно, поэтъ, проникнувъ глубже въ жизнь и д?йствительность, разовьетъ идеалъ свой до большей существенности. По крайней м?р?, надежда принадлежитъ къ числу т?хъ чувствъ, которыя всего сильн?е возбуждаются его стихотвореніями, — и если бы поэзіи его суждено было остаться навсегда въ томъ кругу мечтательности, въ какомъ она заключалась до сихъ поръ, то мы бы упрекнули въ этомъ судьбу, которая, даровавъ намъ поэта, послала его въ міръ слишкомъ рано или слишкомъ поздно для полнаго могучаго д?йствованія; ибо въ наше время вс? важн?йшіе вопросы бытія и усп?ха таятся въ опытахъ д?йствительности и въ сочувствіи съ жизнію обще-челов?ческою: а потому поэзія, не проникнутая существенностью, не можетъ им?ть вліянія довольно обширнаго на людей, ни довольно глубокаго на челов?ка.

Впрочемъ, если мы желаемъ б?льшаго развитія для поэзіи Языкова, то это никакъ не значитъ, чтобы мы желали ей изм?ниться; напротивъ, мы повторяемъ за нимъ, — и въ этомъ присоединятся къ намъ вс?, кто понимаютъ поэта и сочувствуютъ ему, — мы повторяемъ отъ сердца за него его молитву къ Провид?нію:

Пусть, неизм?ненъ, жизни новой

Придетъ къ таинственнымъ вратамъ,

Какъ Волги валъ б?логоловый

Доходитъ ц?лым къ берегамъ!