ГЛАВА I.

ГЛАВА I.

На Средиземномъ мор?, между острововъ, окружающихъ Грецію, давно уже изв?стна мореходцамъ одна скала, уединенно возвышающаяся посреди моря.

Эта скала зам?чательна мореплавателямъ особенно потому, что она служитъ для нихъ спасительнымъ предостереженіемъ отъ опасныхъ подводныхъ камней и совершенно непроходимой мели, которая окружаетъ ее со вс?хъ сторонъ на н?сколько верстъ. Потому, кормчій, какъ скоро завидитъ ее вдалек?, уже сп?шитъ повернуть корабль въ ту или другую сторону, чтобы миновать опасное м?сто.

И не одни большія суда, даже мелкія лодки рыбаковъ, иногда занесенныя бурею отъ ближнихъ острововъ въ сос?дство опасной скалы, всегда погибали тамъ безъ возврата, застрявая въ вязкомъ песку или разбиваясь объ острые камни, такъ что ни одинъ, в?роятно, живой челов?къ не приближался къ подошв? неприступнаго утеса, — а вершина его была знакома только хищнымъ птицамъ, которыя прилетали туда съ?дать свою добычу.

Но достигнуть до скалы людямъ было не только невозможно, но и не нужно, и даже не любопытно. Она не представляла ничего, кром? голаго, безплоднаго камня, впрочемъ довольно живописно исковерканнаго, и въ н?которыхъ м?стахъ орошеннаго гремящими, дробящимися потоками, вытекавшими, в?роятно, изъ средины самой скалы.

Но для чего же природа образовала это безполезное явленіе? Или нужно челов?ку, на вс?хъ дорогахъ земли и моря, на вс?хъ путяхъ жизни и мышленія, встр?чать безпрестанныя затрудненія и опасности, чтобы не заснуть прежде ночлега въ разслабляющей душу безпечности?

Въ ту ночь, когда въ Греціи случилось изв?стное землетрясеніе, отъ котораго многіе города уничтожились, многія горы изм?нили свой видъ, р?ки — теченіе, и особенно потерп?ли острова, а на с?веръ отъ Кандіи, около Санторино, даже явился на св?тъ новый, небывалый островокъ, тогда — кажется, это было въ 1573 году — и въ каменной скал? произошло н?которое изм?неніе. Мель вокругъ нея распространилась еще бол?е; самъ утесъ еще выросъ изъ моря и много расширился въ своемъ объем?.

Посл? того, л?тъ черезъ тридцать, два Греческіе монаха, занимаясь рыбною ловлею, въ тихую погоду, на легкой плоскодонной лодочк?, плавали около береговъ Анатоліи. Утро было ясное; море, какъ зеленое стекло, лежало недвижимо; рыба играла на поверхности воды, и они, пресл?дуя ея движенія, мало по малу удалились отъ берега. Но неожиданно поднялся в?теръ, и сила волненія увлекла ихъ еще дал?е въ море. Видя опасность, они начали прилежно работать веслами; но буря увеличивалась; земля исчезла изъ виду; лодочка ихъ, прыгая по волнамъ, уносилась все дал?е. Воздухъ сталъ теменъ отъ тучъ; вокругъ не было ничего, кром? разорваннаго моря, которое, казалось, за каждою волною раскрывается до самаго дна. Страхъ, ужасъ и холодъ проникали ихъ до самыхъ костей. Но скоро они почувствовали, что продолжать дол?е споръ свой съ бурею было бы имъ и безполезно, и невозможно. Сберегая силы на всякій случай, они сложили весла въ лодку и отдались на волю Божію.

Между т?мъ, усп?ли они принять другъ отъ друга испов?дь, получили разр?шеніе, обнялись, и тихимъ, но согласнымъ голосомъ зап?ли псалмы, глядя, уже почти равнодушно, на свою безпрестанно раскрывающуюся могилу.

Долго легкая лодочка носилась съ п?ньемъ по ревущему морю, увлекаясь то въ ту, то въ другую сторону.

Наконецъ, сквозь тучи проглянуло солнце; потомъ скоро все небо очистилось, в?теръ утихъ, и только одно раскачавшееся море не переставало еще волноваться.

Сами не в?ря безвредности своего долгаго плаванія, они начали уже над?яться на спасеніе; но надежда ихъ скоро изчезла, когда, осматриваясь вокругъ себя, они зам?тили, что находятся далеко отъ земли, и прямо въ виду той опасной скалы, которая, какъ имъ было изв?стно, со вс?хъ сторонъ окружена мелью и камнями, и куда неодолимо стремило ихъ морское волненіе. Въ средин? моря еще была имъ возможность случайно наплыть на островъ или встр?тить корабль. Зд?сь не было и этой надежды; они неслись на скалу и уже видимо плавали надъ самою мелью. Но вотъ другое удивленіе: между желтаго песку, едва покрытаго водою, показалось темное углубленіе, какъ бы тропинка для лодки посреди непроходимаго моря. Снова взялись они за весла, стараясь удержаться на этой узкой полоск?, которая своимъ темнымъ цв?томъ ясно отличалась отъ окружающей равнины. Мало по малу морская тропинка привела ихъ къ самой подошв? скалы, — они спасены.

Между т?мъ день склонялся къ вечеру. Море успокоилось. Но возвращаться уже было поздно. Они р?шились встащить лодку на камни и, взойдя на скалу, дожидаться тамъ до сл?дующаго утра.

По неровнымъ уступамъ огромныхъ, разбитыхъ камней, кое-какъ взобрались они на верхъ утеса: но тамъ нашли они зр?лище неожиданное.

Скала, казавшаяся безплоднымъ камнемъ, въ самомъ д?л? была цв?тущій, плодоносный островъ. Голые кремни, которые окружали его со вс?хъ сторонъ, составляли только высокую ограду, внутри которой, въ таинственномъ углубленіи, скрывалась пространная, зеленая равнина, ус?янная живописными пригорками, перер?занная живыми потоками, густыми и разнообразными перел?сками. Высокіе кедры не достигали, однако же, до вершины ограды. Л?са лавровые и финиковые м?шались съ оливковыми и лимонными деревьями, осыпанными плодами, съ апельсинами и персиками, съ ор?ховыми рощами, съ миртовыми кустами и виноградными лозами, вокругъ нихъ обвивающимися. Невыразимое чувство овлад?ло спасенными спутниками посреди этой роскошной природы. Молча стали они на кол?ни и долго не могли найти голоса для словъ, смотря на св?тлый востокъ, озаренный заходящимъ солнцемъ.

Окончивъ молитву и утоливъ голодъ древесными плодами, они пошли осматривать островъ.

Нигд? не зам?тно было сл?довъ челов?ка. Все было дико, но все прекрасно; садъ, устроенный безъ трудовъ и работы; все ярко и стройно, все наполнено красоты и благоуханія. Особенно вниманіе ихъ остановилось на теченіи одного красиваго потока, который б?жалъ съ вершины небольшой горы и, живописно извиваясь по ней, безпрестанно падалъ съ камня на камень громкими порогами. Въ одномъ м?ст?, гд? паденіе его было значительн?е другихъ, сгибаясь въ широкую дугу, подъ которой, какъ подъ прозрачнымъ покрываломъ, зелен?лись кусты и растенія, они зам?тили, что подъ этимъ радужнымъ сводомъ образовалась круглая пещера, у входа заросшая гибкими розгами винограда. Природа, казалось имъ, нарочно создала, въ этой жаркой стран?, это отрадное уб?жище, и занав?сила его прохладною струею отъ солнца, и убрала его ст?ны разноцв?тными кристаллами, и устлала его подъ мягкимъ мохомъ и густою травою. Но что-то звонкое попалось имъ подъ ноги. Это былъ женскій браслетъ, украшенный драгоц?нными каменьями. Какъ зашелъ онъ сюда? Птица ли занесла его? или былъ зд?сь челов?къ? Но вотъ явный признакъ челов?ка: прямой Греческій мечъ, весь покрытый ржавчиною. Не далеко отъ него яшмовая курильница, обвитая искусственными рельефами, съ остатками благовонной смолы и н?сколькихъ недогор?вшихъ углей. Вотъ и еще: шлемъ и мужскія латы. Подл? нихъ блест?ли въ трав? женскія ожерелья и кованный поясъ, а въ темномъ углу пещеры два б?лые челов?ческіе остова лежали обнявшись. Но истл?вшія кости, при первомъ прикосновеніи, разлет?лись въ пыль, такъ что отъ нихъ остались только два маленькіе крестика, изъ чистаго золота, и два кольца, на которыхъ выр?заны были дв? Греческія буквы, на одномъ I., на другомъ H. Больше не было никакой надписи.

На другой день, когда солнце выкатилось на небо, маленькая лодочка уже плыла вдаль отъ острова, по той же темной тропинк?.

Легко было путникамъ, вчера зам?тивши дорогу, отыскать ее опять. Скоро выбрались они въ открытое море и, держась все прямо, достигли одного изъ острововъ Архипелага. Тамъ с?ли они на корабль и благополучно прибыли въ свой монастырь, во все продолженіе пути храня кр?пкую тайну о своемъ странномъ открытіи. Но въ монастыр? они обо всемъ разсказали настоятелю, который, чувствуя, при б?дственномъ состояніи Востока, всю важность независимаго уб?жища, также втайн? сообщилъ объ немъ патріарху. Такимъ образомъ, изв?стіе о новомъ остров? сберегалось между избраннымъ духовенствомъ Востока, и только не многимъ, мужамъ испытанной жизни и характера, передавалось оно вм?ст? съ другими важными преданіями, которыя всегда хранились и теперь еще хранятся въ ц?лости, у изв?стной части Восточнаго монашества.

Между т?мъ, многіе пустынники удалились на тайный островъ, навсегда скрываясь тамъ отъ св?та и людей. Вскор?, подл? таинственнаго грота, въ т?ни кипарисовой рощи, основанъ Греческій монастырь и возвысилась церковь во имя Св. Георгія, отъ чего и весь островъ получилъ то же названіе между знавшими о его существованіи.

Въ теченіе времени, переселялись туда многіе изъ учен?йшихъ людей Греціи и Палестины, такъ что, наконецъ, монастырь Св. Георгія, хотя изв?стный не многимъ, сд?лался, однако же, однимъ изъ первыхъ на Восток? и по духовной зам?чательности людей, его составляющихъ, и по богатству своей библіотеки, и по своему счастливому м?стоположенію, и бол?е всего — по тому особенному духу глубины, который долженъ былъ возникнуть въ отд?ленномъ и сомкнутомъ кругу людей необыкновенныхъ.

Впрочемъ, не одни монахи населяли таинственную скалу; многія и св?тскія семейства, пресл?дуемыя нев?рными, уходили туда, желая лучше сокрыться въ в?чномъ уединеніи, ч?мъ пром?нять на Латинскую чужбину свою Православную родину.

Часто, на Греческихъ островахъ или въ Константинопол?, когда отъ паши или отъ султана угрожала опасность какому-нибудь важному фанаріоту, за его подозрительную приверженность къ христіанамъ, или богатому купцу, за его завидныя сокровища, — то прежде, ч?мъ б?да настигнетъ несчастнаго, у порога его жилища являлся какой-нибудь неизв?стный прохожій, въ разорванномъ рубищ?, и просилъ его гостепріимства. И получивъ его, за чашей меду, онъ разсказывалъ хозяину про свои далекія странствія, про Святую землю, угнетенную варварами; про А?онскую гору, св?тильникъ христіанскаго просв?щенія на Восток?; про н?которыхъ Святыхъ мужей, скрывавшихся въ пустыняхъ Азіи и Африки, — а между т?мъ, тайно передавалъ ему изв?стіе объ опасности и приготовленныхъ средствахъ къ спасенію. Но н?которымъ, особенно испытаннымъ, открывалось также о существованіи неизв?стнаго острова.

По этой причин?, островъ разд?ленъ былъ на дв? части: въ одной стоялъ монастырь, и жили монахи; въ другой — семейства изгнанныхъ.

На этой посл?дней части острова образъ жизни былъ совс?мъ необыкновенный. Земля была общая, труды совм?стные, деньги безъ обращенія, роскошь неизв?стна; а между т?мъ, вся образованность древней и новой Греціи хранилась между жителями во всей глубин? своей особенности, неизв?стной Западу и забытой на Восток?. Въ ихъ занятіяхъ работа т?лесная см?нялась умственною д?ятельностію. Въ собраніяхъ правдивость, доброжелательство и стремленіе къ возвышеннымъ наслажденіямъ духа. Въ семейномъ кругу глубокій миръ и чистота. Въ воспитаніи д?тей развитіе душевныхъ силъ безъ насильственныхъ напряженій, — ненависть къ притворству и презр?ніе къ нелюбовному чувству соперничества. Высоко ц?нили они всякое достоинство, всякую способность; но для д?тей своихъ скор?е бы предпочли ихъ совершенное отсутствіе, ч?мъ, при н?которомъ достоинств?, еще больше лукавое его выказываніе. И они росли весело, юноши кр?пкіе духомъ и т?ломъ, д?вы стыдливыя, глубоколюбящія и во всей прелести неизн?женнаго здоровья и Греческой красоты.

Не р?дко, однако же, получали островитяне изв?стія объ остальномъ мір?, и часто туда, гд? нужна была помощь, тайно посылали деньги изъ своихъ сокровищъ, имъ не нужныхъ и только хранимыхъ для добрыхъ д?лъ и н?которыхъ далекихъ предположеній. Не тревожила ихъ наружная мишура Европейской образованности, ни газетныя знаменитости, ни чужедворныя сплетни; но моремъ отд?ленные отъ міра, любовью къ челов?честву съ нимъ соединенные, всегда съ любопытствомъ сердечнаго участія сл?дили они за судьбами просв?щенія и народовъ, и съ трепетомъ ожидали, не воскреснетъ ли Греція, и не блеснетъ ли гд?-нибудь лучь надежды къ избавленію Христіанства.

Такъ было на неизв?стномъ остров?, посреди нев?жественныхъ земель, угнетенныхъ варварами. Между т?мъ, въ просв?щенной стран? челов?чества, въ образованной Европ?, все, казалось, идетъ своимъ установленнымъ, твердымъ порядкомъ. Люди живутъ какъ обыкновенно, одинъ не заботясь о другомъ; каждый думаетъ, считаетъ, страдаетъ и ут?шается за себя. Т? не многіе, на которыхъ лежитъ бремя общей заботы, также сл?дуютъ обыкновеннымъ правиламъ: въ прошедшемъ ищутъ уроковъ для будущаго, судятъ о завтра по вчера; смотря на заходящее солнце, разсчитываютъ о грядущемъ утр?. И въ самомъ д?л?, разсчеты ихъ в?рны: по изв?стнымъ законамъ, изв?стныя силы играютъ и равнов?сятся, какъ играетъ въ парусахъ постоянный и попутный в?теръ.

Но вдругъ на Запад? переломился порядокъ: взволновался народъ, разыгралися страсти, рухнулъ престолъ, полилась кровь, падаетъ Церковь, законы ломаются, все устройство вещей ниспровергнуто, новое устройство возникаетъ и снова рушится, уставы см?няются другими, все зыблется, все падаетъ, все подымается и снова падаетъ; топоръ работаетъ день и ночь, кровь льется р?ками, народъ пляшетъ, страсти не знаютъ границъ, клики восторга м?шаются съ крикомъ отчаянія, съ громомъ пушекъ и барабановъ, съ отзывомъ славы и поб?дъ, воплями кровожаднаго зв?рства, съ глубокими воздыханіями глубокой любви къ челов?честву, съ хохотомъ распутства и самозабвенія.

Вся Европа дрожитъ отъ волнующагося народа; вс? царства соединились противъ него войною и не могутъ одол?ть его напряженныхъ силъ. Что-то будетъ съ просв?щеннымъ челов?чествомъ?

На уединенномъ остров? слухъ о переворотахъ Европейскихъ особенно занималъ одного изъ потомковъ древнихъ Греческихъ императоровъ, фанаріота Палеолога, прежде служившаго драгоманомъ при Порт? и отъ того бол?е другихъ опытнаго въ д?лахъ Запада. Но эти изв?стія ни сколько не изм?няли его мирныхъ занятій и стройной, д?ятельной жизни, разд?ленной между ихъ дружескимъ обществомъ и его небольшою семьею, которую составляли: его молодая жена, маленькій сынъ и маленькая д?вочка, у нихъ воспитывавшаяся.

Олимпіада Палеологъ была одною изъ т?хъ женъ, любимыхъ Небомъ, которыя видимо приводятъ благословеніе Божіе на душу ими любимаго. Чистая правильная красота была только св?тлою т?нью св?тлаго, внутренняго существа ея. Со всею теплотою полнаго, не засыпающаго сердца, разд?ляла она съ мужемъ опред?ленныя заботы дня, и произвольныя мысли отдыха, и далекія надежды будущаго, и едва зам?тныя сердечныя думы, — и все въ его жизни, въ сердц? и въ мысляхъ, получало новый, заманчивый видъ отъ ея гармоническаго прикосновенія. Неистощимая глубина ихъ душевнаго согласія могла только сравниться съ глубокою синевою теплаго неба надъ ихъ тихимъ островомъ.

Общими силами, общими радостными заботами, занимались они воспитаніемъ своего маленькаго Александра, — и это чувство наполняло въ ихъ сердц? тоже отд?ленное м?сто, на которомъ лежала и мысль о будущемъ избавленіи ихъ народа.

Д?вочка, которая у нихъ воспитывалась, была дочь фанаріота Наттарры, искренняго друга Палеолога и погибшаго въ Константинопол? насильственною смертію, вм?ст? со вс?мъ своимъ семействомъ. Маленькая Елена, спасенная челов?колюбіемъ варваровъ, въ маленькой колыбели, забрызганной кровью ея родныхъ, тайно перенесена была въ другой городъ къ одной б?дной христіанк?. Скоро потомъ какой-то монахъ, зная прежнюю связь ея отца съ Палеологомъ, въ одну темную ночь, поставилъ люльку въ узкую лодочку и съ тихою молитвою надъ прекраснымъ младенцемъ, по спокойному морю между мелей и камней, привезъ ее спящую на островъ Св. Георгія. —

Но на Запад? долго еще не р?шался вопросъ о судьб? взволнованнаго народа. Поколеблетъ ли онъ другія царства, или сгоритъ въ собственномъ огн?? Ч?мъ кончится этотъ взрывъ? Чего над?яться? Чего бояться?

И для чего Провид?ніе послало или, по крайней м?р?, допустило это страшное явленіе? Какая польза произойдетъ изъ него для челов?чества? Или даромъ пролито столько крови, легло столько жертвъ, и между жертвами столько чистыхъ?

Изъ броженія безпорядка выйдетъ ли лучшій порядокъ? Изъ дорогихъ опытовъ устройствъ и законовъ родится ли лучшее устройство, лучшіе законы? Или все это волненіе окончится одною горячею страницею въ исторіи, однимъ холоднымъ урокомъ для челов?чества?

Или, можетъ быть, эта кровь, эти жертвы — только страшное наказаніе просв?щенному челов?честву за ложь въ его просв?щеніи, — очистительное наказаніе челов?ку за разслабленіе его сердечныхъ силъ, за вялость и ограниченность его стремленій, за притворство въ в?р?, за корыстное искаженіе святыни, за несочувствіе къ угнетеннымъ, за презр?ніе правъ безсильныхъ, за легкомысліе, за коварство, за изн?женность, за забытіе меньшей братіи Сына Челов?ческаго, за оскуд?ніе любви?...

Отдыхая на дерновой скамейк?, въ т?ни лавровой рощи, однажды Палеологъ, въ минуту душевнаго волненія, говорилъ жен? своей: „За твою чистую душу, другъ мой сердечный, посылаетъ намъ Небо то небывалое счастіе, которое другіе знаютъ только во сн?. Когда твоя стройная рука меня обнимаетъ, и я гляжу въ твои глубокіе, блестящіе глаза, тогда мн? кажется, что внутри моего сердца раскрывается другое зр?ніе, и я вижу насквозь все безт?лесное существо твое, и вижу еще т?мъ же чувствомъ сердца, какъ будто вокругъ насъ струится что-то прекрасное, что-то охранительное, родное и непонятное. Какъ будто небо въ эту минуту раскрывается надъ нами. А съ н?котораго времени еще новая радость прибавилась къ моему счастью. Одна мысль тревожила меня за маленькую Елену, когда ее привезли къ намъ. Я зналъ всегда, что ты будешь любить ее, что со всею заботливостью матери ты окружишь ея д?тство самыми н?жными попеченіями; но я боялся, чтобы любовь къ нашему сыну не увлекла тебя невольно хотя къ какому-нибудь различію въ чувствахъ къ двумъ д?тямъ. И мн? грустно было предвид?ть посл?дствія этого для маленькой сироты, зная, какъ прозорливо несчастіе и, еще больше, какъ оно подозрительно. Но теперь я спокоенъ совершенно. Я снова уб?дился, что для тебя чувство доброд?тели то-же, что чувство природы. Я вижу ясно, какъ ты внутри сердца не разд?ляешь обоихъ д?тей, какъ ты равно и полно любишь ихъ одною материнскою любовью. Трудно выразить, какое сладкое ощущеніе даетъ мн? эта ув?ренность. Часто я думаю, что если изъ-за могилы можно вид?ть нашу землю, то в?рно съ благодарностію, в?рно съ радостными благословеньями молится за тебя ея б?дный отецъ”.

— „Я вид?ла твое сомн?ніе, — отв?чала Олимпіада — и молчала, ожидая, покуда время тебя успокоить. Могла ли я не любить дочь твоего друга? И, впрочемъ, кто бы она ни была, можно ли не чувствовать особенной привязанности къ этому прекрасному ребенку? Посмотри, какая кротость, какой умъ въ этихъ черныхъ, задумчивыхъ глазкахъ! Посмотри, какъ въ эти л?та на ея миломъ личик? уже обозначилась вся будущая красота! Какая стройность, какія тихія, легкія движенія, и какое любящее сердце! Однако, я не скрою отъ тебя, что, можетъ быть, начало моего чувства было не совс?мъ безкорыстное. Когда привезли ее къ намъ, и я взяла ее на руки еще спящую, и потомъ она открыла свои большіе глаза съ длинными, черными р?сницами, и потянулась маленькими ручками, и улыбнулась мн? прекрасною улыбкою, тогда мн? живо пришло на сердце, что этотъ ребенокъ нарочно посланъ намъ для того, чтобы со временемъ составить счастье нашего Александра. Съ т?хъ поръ эта мысль лежитъ неотвязно у меня на ум?, и я невольно смотрю на Елену, какъ на свою дочь, посланную мн? Богомъ для радости всей нашей семьи”.

„Ты говоришь мн? мою же мысль, — отв?чалъ Палеологъ, — и, кажется, надежда насъ не обманетъ. Смотри, какъ сильно ростетъ между ними ихъ д?тская дружба, основаніе будущаго согласія и залогъ неминутной, разумной любви”.

Между т?мъ, какъ они говорили, д?ти ихъ, кудрявыя, веселыя, б?гали вокругъ нихъ, играя между цв?тущими лаврами. Солнце садилось; въ монастыр? раздался тихій благов?стъ; и взоры ихъ, устремившись на небо, были полны счастія и благодарности.

Впрочемъ, это счастіе, эта тихая жизнь возможна была только для нихъ, отд?ленныхъ отъ міра. Но для челов?ка, окруженнаго безпрестаннымъ волненіемъ интересовъ, страховъ, заботъ, удовольствій и страданій другихъ людей, — н?тъ отд?льной судьбы и, сл?довательно, н?тъ безмятежнаго счастія. Когда умъ его, встревоженный любопытствомъ, хотя разъ пришелъ въ живое соприкосновеніе съ движеніями челов?чества, то уже насильно и навсегда обреченъ онъ разд?лять его общую судьбу, если не д?ломъ руки, то по крайней м?р? колебаніемъ сердечнымъ, волненіемъ мыслей, сочувствіемъ, пристрастіями, ошибками и вообще вс?ми страданіями челов?ческаго рода. Тогда ему счастье одно: если жизнь его, для него потерянная, будетъ не совс?мъ потеряна для другихъ! —

Все больше разгорался кровавый пожаръ на Запад?. Страшно смотр?ть, какъ Небо караетъ народъ. Но кто знаетъ? Можетъ быть, какъ буря очищаетъ воздухъ, такъ волненіе народное должно очистить жизненную атмосферу челов?чества? Можетъ быть, б?дствія царствъ и людей посылаются имъ для того, чтобы разбудить заснувшія силы ума, настроить въ гармонію разстроенные звуки души и натянуть новыя струны на ослаб?вшее сердце челов?ка?

Или, можетъ быть, эти судороги народной жизни предсказываютъ только смерть прошедшему, безъ надежды для будущаго? Можетъ быть, этими страшными движеніями отжившіе народы роютъ себ? могилу, приготовляя м?сто для колыбели новыхъ?

Но вотъ р?шается задача Европы.

Пришелъ челов?къ, задумчивый и упрямый; въ глазахъ — презр?нье къ людямъ, въ сердц? — бол?знь и желчь; пришелъ одинъ, безъ имени, безъ богатства, безъ покровительства, безъ друзей, безъ тайныхъ заговоровъ, безъ всякой видимой опоры, безъ всякой силы, кром? собственной воли и холоднаго разсчета, и — разсчетомъ и волею — остановилъ колесо переворотовъ, и нагнулъ передъ собою вольнолюбивыя головы — и, кланяясь ему, народъ утихъ. И онъ заковалъ его въ ц?пи, и поставилъ передъ собою въ послушные ряды, и повернулъ ихъ красиво при звук? барабановъ, и повелъ ихъ за собою далеко отъ отечества, и приказалъ имъ умирать за его имя, за его прихоти, за богатство его низкой родни; и народъ шелъ стройно, подъ звуки его барабановъ, и умиралъ отважно за его прихоти, и, умирая, посылалъ д?тей своихъ ему на службу, и благословлялъ его имя, и восторженнымъ кликамъ не было конца!

И не было границъ его сил?. Царства падали предъ нимъ, — онъ создавалъ новыя; троны рушились, — онъ ставилъ другіе; чужимъ народамъ давалъ онъ свои законы; сильныхъ властителей сгибалъ въ своей прихожей. Вся Европа страдала подъ его могуществомъ и съ ужасомъ называла его Великимъ!

И онъ былъ одинъ.

Безъ правъ на власть — самодержецъ; вчера затерянный въ толп? простолюдинъ, нынче — судьба всего просв?щеннаго міра. Какимъ волшебствомъ совершилъ онъ чудеса свои?

Когда другіе жили, онъ считалъ; когда другіе развлекались въ наслажденіяхъ, онъ смотр?лъ все на одну ц?ль и считалъ; другіе отдыхали посл? трудовъ, онъ складывалъ руки на груди своей и считалъ; другой, въ упоеніи счастія, сп?шилъ бы воспользоваться своими усп?хами, насладиться своею силою, забыться, хотя минуту, на лаврахъ своихъ, — онъ помнилъ все одинъ разсчетъ и смотр?лъ все на одну ц?ль. Ни любовь, ни вино, ни поэзія, ни дружеская бес?да, ни состраданіе, ни блескъ величія, ни даже слава, — ничто не развлекало его: онъ все считалъ, все шелъ впередъ, все шелъ одною дорогой и все смотр?лъ на одну ц?ль.

Вся жизнь его была одна математическая выкладка, такъ что одна ошибка въ разсчет? могла уничтожить все гигантское построеніе его жизни. —

Между т?мъ, на остров? Св. Георгія случилось происшествіе, новое посреди его однообразной жизни. Въ мор? показалась маленькая лодка, плывшая къ острову; въ лодк? сид?ли два челов?ка: одинъ монахъ, другой въ Европейской одежд?, еще никогда невиданный на остров?. Монахъ давно былъ знакомъ островитянамъ, часто для ихъ потребностей пере?зжая со скалы на землю; но кто же другой? Черты лица его ясно обнаруживали Грека; круглая шляпа надвинута на глаза; станъ зам?тно высокій, хотя весь обвитый длиннымъ плащемъ. Съ любопытствомъ и недоум?ніемъ ожидали они его приближенія. Но когда лодка подъ?хала къ утесу, прежде Европейца монахъ одинъ взошелъ на островъ, прося собравшихся жителей, чтобы они, изъ осторожности, скрылись отъ минутнаго гостя, хотя въ ближній л?съ. Жители тотчасъ же исполнили сов?тъ старца; но многіе, спрятавшись въ кустахъ, съ д?тскимъ любопытствомъ смотр?ли оттуда, ожидая, что будетъ? а н?которыя д?ти легли въ густую траву недалеко отъ самой дороги. Въ томъ числ? былъ и дв?надцатил?тній Александръ.

Посреди шумной Европейской жизни, кипящей разнообразіемъ перем?нъ, мудрено понять, какъ сильно въ уединеніи зажигается любопытство челов?ка самыми безд?льными обстоятельствами, которыя сколько-нибудь нарушаютъ обыкновенный порядокъ тишины. Въ этомъ положеніи находились жители острова. Съ мужественною кр?постію ума обнимали они самыя глубокія соображенія отвлеченнаго мышленія; но самому ничтожному явленію изъ живой д?йствительности поддавались со всею воспріимчивостію ребенка. Отъ того, напрягая вниманіе, гляд?ли они изъ-за кустовъ своихъ, к?къ незнакомецъ вышелъ на островъ, к?къ онъ, вм?ст? съ монахомъ, пошелъ по дорог? въ монастырь, и к?къ они, улыбаясь, переглянулись между собою, когда лежавшій въ трав? Александръ выставилъ изъ нея свою кудрявую голову, чтобы лучше разсмотр?ть прі?зжаго, проходившаго мимо.

Подойдя къ монастырю, Европеецъ снялъ шляпу, перекрестился, но, не останавливаясь, проб?жалъ путь свой. „Куда?” думали они.

Любопытство ихъ еще увеличилось, когда они зам?тили, что путники избрали дорогу къ той отдаленной кипарисовой рощ?, гд? таилась въ глуши кедровъ и деревьевъ небольшая пещера одного пустынника, который уже многіе годы скрывался тамъ отъ взоровъ людей, ни для кого не отворяя дверей своего подземелья.

Но когда путники подошли къ нему, и незнакомецъ постучался у входа, произнеся н?сколько неслышныхъ имъ словъ, тогда, къ удивленію жителей, загрем?лъ внутри жел?зный затворъ, и дверь растворилась. Незнакомецъ взошелъ туда одинъ; провожавшій монахъ остановился у входа; дверь снова заперлась изнутри.

Долго оставался незнакомецъ въ подземель?; но жители не уставали смотр?ть туда, ожидая его появленія.

Наконецъ, показался онъ изъ пещеры, а вм?ст? съ нимъ и самъ отшельникъ, столько времени невид?нный ни к?мъ.

Старецъ былъ низкаго роста, и еще бол?е согнутый постомъ и годами; черную рясу опоясывалъ ременный поясъ, на голов? низкій Греческій клобукъ, лицо почти заросло с?дыми волосами; но въ св?тлыхъ глазахъ его сіяла св?жесть молодости, печать строгой жизни и чистоты душевной.

Отъ непривычки, можетъ быть, или отъ л?тъ, онъ съ трудомъ, казалось, передвигалъ свои ноги; однако, опираясь на посохъ, безъ отдыха шелъ съ незнакомцемъ, провожая его до самаго берега, и что-то во всю дорогу говорилъ ему съ видимымъ жаромъ. Европеецъ молчалъ, изр?дка отв?чая.

Никто не слыхалъ ихъ любопытнаго разговора. Иногда только отд?льныя слова старца долетали до т?хъ, кто былъ ближе къ дорог?. Эти слова были: „Греція... Божья помощь... война... избранный челов?къ... еще не готово... великое д?ло... теб?...”, и тому подобныя. Иногда слышались и ц?лыя реченія, какъ наприм?ръ: „государственныя д?ла мн? чужды, только сердце болитъ за братію.” Или же: „велика опасность отъ нев?рныхъ, не меньше отъ инов?рныхъ, а больше отъ своихъ.” Или еще: „великое д?ло готовится; только начать его безвременно, все тоже, что стать за противниковъ.” Но самая длинная р?чь изъ его разговора, которую удалось поймать н?которымъ, была сл?дующая: „Остановись не много: посмотри на этотъ прекрасный островъ! Еще Богъ бережетъ его; жизнь на немъ не похожа на вашу грязную; люди не знаютъ его; но если бы узнали, какъ бы удивились они! А, кажется, чему бы? Что тутъ новаго? Въ душ? каждаго челов?ка есть такой же незам?тный, такой же потерянный островокъ, снаружи камень, внутри рай! Только ищи его. Только душа часто сама не знаетъ объ немъ. А еще хуже, если...” Тутъ старецъ повернулъ въ другую сторону, продолжая путь свой, и больше не слышно было его словъ.

Когда же дошелъ онъ до края скалы, то провожавшій монахъ былъ уже внизу и сид?лъ въ лодк?, приготовляя весла. Старецъ остановился на самомъ утес?, и видно было, что онъ съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ поднялъ къ небу глаза, блестящіе слезами, и потомъ указалъ рукою на ту сторону, гд? далеко на небосклон?, на подобіе неясныхъ облаковъ, едва видн?лись горы Греціи. Незнакомецъ сталъ на кол?ни и поднялъ руки къ небу, какъ бы произнося какую-то клятву. Потомъ, получивъ благословеніе отъ старца, онъ скорыми шагами сошелъ къ морю, с?лъ въ лодку и, еще разъ поклонившись отшельнику, отплылъ отъ берега.

Согбенный старецъ долго стоялъ на скал?, облокотившись на свой посохъ и не сводя взоровъ отъ удаляющейся лодки. Но когда она совс?мъ скрылась изъ виду, онъ посмотр?лъ на небо, отеръ глаза и тихими шагами пошелъ въ подземелье, гд? снова затворился отъ людей.

Тогда на остров? начались разспросы и догадки; но в?рнаго жители могли узнать только то, что незнакомецъ былъ Грекъ, который еще въ д?тств? зналъ старца, жившаго прежде на А?онской гор?. —

Прошло н?сколько л?тъ; уже на остров? давно перестали говорить объ этомъ происшествіи; но на воображеніе молодаго Александра оно положило неизгладимое впечатл?ніе.

Все, что слыхалъ онъ прежде отъ своего отца о земл? за моремъ, все, что читалъ онъ въ его книгахъ о жизни людей и народовъ, все разомъ проснулось въ его ум?, все заиграло новою жизнью и скип?лось въ одну пеструю, блестящую, волшебную картину, при одномъ взгляд? на странную заморскую одежду, на стройную походку чужеземца, на его Европейскія движенія.

„Кто былъ этотъ Грекъ?” — думалъ онъ. — „За ч?мъ прі?зжалъ онъ сюда? Кто открылъ ему нашу тайну? Какъ пустилъ его къ себ? старецъ-отшельникъ? Что значитъ ихъ таинственный разговоръ? О какомъ великомъ д?л? они говорили?... О, много пл?нительнаго, тайнаго и заманчиваго должно скрываться въ разнообразной жизни людей, отд?ленныхъ отъ насъ этимъ грустнымъ моремъ! Что наша б?дная жизнь въ сравненіи съ ихъ блестящею жизнію? Вялый, бол?зненный сонъ. Н?тъ, хуже сна! Мои сны жив?е моей жизни. Они уносятъ меня въ т? далекія м?ста, о которыхъ читалъ я въ книгахъ моего отца; тамъ одна минута богат?е для сердца, ч?мъ годы зд?сь. И не уже ли не должно жить вм?ст? со вс?мъ созданнымъ челов?чествомъ, д?лить его труды и радости, помогать ему, погибать съ нимъ въ б?дахъ, утопать въ наслажденіяхъ? Боже мой! Удастся ли мн? когда-нибудь исполнить желанія моего сердца?”

Это стремленіе въ другой міръ за моремъ безпрестанно увеличивалось въ душ? молодаго челов?ка, усиливалось чтеніемъ, разговорами съ отцомъ, уединенными мечтаніями, препятствіями и вс?ми даже равнодушными обстоятельствами жизни, которыя обыкновенно поджигаютъ воображеніе больное, зараженное невозможностью. Шли годы; но это чувство выростало въ немъ еще сильн?е и, наконецъ, сд?лалось его господствующимъ состояніемъ духа.

Такъ достигъ онъ своего двадцатил?тняго возраста. —

А между т?мъ просв?щенный міръ, которому завидовалъ Александръ, лежалъ еще скованный подъ жел?зною пятою своего властелина. Необъятно было его могущество и (удивительно!) все оно было явнымъ созданіемъ его головы.

Но въ голов? его, еще отъ рожденія, одна мысль задавила вс? другія: мысль блестящая и тяжелая, какъ царскій в?нецъ; удивительная, какъ Египетская пирамида; но сухая и безплодная, какъ голый утесъ посреди океана, и холодная, какъ глубокій сн?гъ с?вера, и страшно-разрушительная, какъ бы пожаръ огромной столицы, и безцв?тная, какъ музыка барабановъ. И справедливое Провид?ніе послало ему судьбу его, по мысли его.

„За ч?мъ, — думалъ Александръ, смотря на далекія горы Греціи: — за ч?мъ радовался отецъ мой, когда я изучалъ чужеземные языки? За ч?мъ давалъ онъ мн? свои ядовитыя книги? Он? отравили мн? душу соблазнительнымъ представленіемъ невозможной для меня жизни; он? нашептали мн? мысли пл?нительныя и неотвязныя; он?, какъ волшебный коверъ, уносятъ меня въ страны далекія, кипящія новостью и опасностями, заманчивыя счастьемъ разнообразія, бурею душевныхъ волненій и блескомъ художественныхъ хитростей. Все прекрасно, все мн? нравится, все пл?няетъ меня въ этихъ недоступныхъ земляхъ; даже пороки ихъ наполняютъ меня любопытствомъ: ихъ неразумныя слабости вм?ст? съ гигантскими созданьями ума; ихъ необузданныя страсти посреди усильнаго стремленія къ устройству; ихъ легкомысліе, ихъ яркія искусства, ихъ внутреннія противор?чія, пестрое просв?щеніе, ломкія связи, быстрые перевороты, ежеминутная д?ятельность для близкаго настоящаго и вм?ст? странная безпечность о будущемъ, — все это мн? ново, все мудрено и заманчиво”.

„Я чувствую, я понимаю, что наша жизнь на остров? и лучше, и чище, и разумн?е ихъ, и должна бы, кажется, быть счастлив?е; но самъ не знаю отъ чего: только въ ихъ жизни я вижу счастіе, а зд?сь все безцв?тно и пусто”.

„Не нахожу я отрады въ кругу семьи моей, ни въ дружескихъ собраніяхъ нашего общества, ни въ опред?ленныхъ занятіяхъ дня, ни даже въ свободныхъ сновид?ніяхъ ночи. Всюду пресл?дуетъ меня безпокойство невозможнаго желанія, везд? одн?, неотвязныя мысли, везд? тоска и скука, и мечта все объ одномъ!”

„Н?тъ! не могу я больше выносить это мучительное состояніе! Во что бы то ни стало, переплыву я это зеленое море, отыщу тамъ земли невиданныя, но давно знакомыя, брошусь въ объятья ихъ бурной жизни, утону въ ихъ отрадныхъ волненіяхъ!”

„Жаль мн? тебя, добрый отецъ мой! Много надеждъ положилъ ты на сына своего! Жаль тебя, б?дная мать! Все твое счастье во мн?! Перенесешь ли ты тяжелую разлуку? И ты, прекрасная Елена... которую они готовили мн? въ подруги счастія... за ч?мъ открыла ты невинное сердце безвременнымъ внушеніямъ? Что будетъ съ тобою?”

„Милыя, дорогія сердцу созданія! Душа разрывается при мысли объ васъ. За ч?мъ судьба поставила мое сердце въ это несносное противор?чіе?”

Самъ не знаю, что во мн? д?лается; я не властенъ надъ моими чувствами, не властенъ бол?е надъ поступками; чужая сила влечетъ меня неодолимо, можетъ быть на погибель: будь, что будетъ!”

„Кто это пробирается между миртами? Сквозь темную зелень блеснуло б?лое покрывало. Это ты, Елена? Пойди ко мн?, милая сестра моя; скажи мн? слово ут?шенія изъ тихой души твоей. Безпокойныя мысли встревожили меня”.

„Не въ первый разъ зам?чаю я, милый брать, — сказала Елена, — что какое-то скрытое горе лежитъ у тебя на сердц?. Давно собиралась я просить тебя, чтобы ты разд?лилъ его со мною. Только страхъ меня удерживалъ, чтобы словами дружбы еще больше не растревожить твоей непонятной тоски. Теперь, благодарю тебя! теперь я счастлива, что ты самъ ищешь моего участія”.

„Елена! Посмотри туда, на край неба: видишь ты эти далекія, чуть зам?тныя облака? Знаешь ли, что значатъ эти облака?”

— „Знаю: это горы”. —

„Да, Елена! это горы Греціи! Знаешь ты, что тамъ живутъ люди?”

— „Могу ли я не знать этого! Они убили моего отца!” —

„Убили отца! Не вс? были убійцы. Тамъ были и друзья отца твоего, съ к?мъ онъ жилъ вм?ст?, д?лилъ радость и горе, заботы и опасности, съ к?мъ вм?ст? готовилъ надежды къ избавленію христіанъ, вм?ст? думалъ д?йствовать, понимаешь ты? д?йствоватъ!”...

— „Твой отецъ былъ ему лучшимъ другомъ”. —

„Елена! тамъ жизнь другая. Тамъ все кипитъ, тамъ все ярко, все живо. Тамъ день не похожъ на другой. Тамъ есть опасность, есть и надежда. Тамъ впереди жизни — неизв?стное; сзади — воспоминаніе. Тамъ жизнь не машина, напередъ разсчитанная. Елена! Не уже ли ни во сн?, ни въ мечтахъ теб? никогда не хот?лось туда!”

„Братъ мой! Тамъ зар?зана моя мать. Тамъ погибли мои родные. Зд?сь твоя семья окружила меня любовью и счастьемъ. Могу ли я понять это желаніе? Братъ мой, другъ мой! Оставь свои далекія мысли. Возврати твою прекрасную душу на этотъ счастливый островъ, въ тихій кругъ твоей семьи, также счастливой прежде! Посмотри, какъ твоя черная задумчивость убиваетъ твоего прекраснаго отца. Давно ужъ онъ лишился своего св?тлаго спокойствія, глядя на твою тоску. А мать твоя, всякій разъ, когда ты уйдешь на этотъ берегъ, она не осушаетъ глазъ своихъ. Смотри, какъ горько они изм?нились оба въ это тяжелое время. Братъ милый! Сжалься надъ нами!” —

Много еще сердечныхъ словъ и дружескихъ уб?жденій нашла Елена въ душ? своей, уговаривая его возвратиться къ прежней, спокойной жизни. Но, наконецъ, она замолчала, зам?тивъ, что онъ уже давно ея не слушаетъ. Тогда на лиц? ея выразилась живая, глубокая скорбь, — скорбь дружбы, теряющей друга, тоска любви, неразд?ленной и презр?нной. Неподвижно устремились на него ея большіе, черные глаза; но въ нихъ не было слезъ; они сверкали т?мъ сухимъ блескомъ страданія, который является во взорахъ челов?ка при посл?дней судорог? сердца, когда или жизнь отходитъ, или счастье жизни гибнетъ нав?ки.

Между т?мъ онъ стоялъ задумавшись, смотря на далекія горы Греціи.

Но въ этотъ день совершилось важное событіе въ дом? Палеологовъ.

Давно уже зам?тили они задумчивость, тоску и, наконецъ, совершенное уныніе своего сына. Не трудно было имъ узнать причину его страданія. Само собою разум?ется, что они употребили вс? средства къ его изл?ченію. Ув?щанія, сов?ты, прямые и косвенные разговоры, всякаго рода уб?жденія, приведены были въ д?йствіе; но все безъ усп?ха. Непонятная страсть его только увеличивалась и особенно развилась въ это посл?днее время. Наконецъ, уб?дившись, что вс? старанія ихъ безполезны, что для него уже невозможно счастіе въ тихомъ, семейномъ кругу, по крайней м?р? прежде, ч?мъ онъ насытитъ свое бол?зненное любопытство, Палеологъ р?шился самъ помогать ему. Уже н?сколько разъ въ собраніяхъ народныхъ, тайно отъ самого Александра, просилъ онъ ихъ общество позволить ему отправиться въ другія земли. Общество не соглашалось, полагая, и не безъ основанія, что страстное любопытство молодаго челов?ка не ст?итъ опасности ц?лаго острова, могущаго погибнуть отъ одной его неосторожности, отъ одного необдуманнаго слова. Но неотступныя просьбы Палеолога, его ручательства и, наконецъ, его клятвы за сына, поколебали твердость его друзей. Они начали склоняться, хотя съ неудовольствіемъ, на отправленіе Александра, и въ этотъ день назначили быть посл?днему собранію, чтобы положить окончательное р?шеніе этого д?ла.

Олимпіада Палеологъ разд?ляла мысли и нам?ренія своего мужа; но сердце ея, противъ уб?жденій мужа, все еще не могло оторваться отъ ут?шительныхъ ожиданій. Она думала, что сынъ ея еще можетъ возвратиться отъ своей страсти; что онъ не р?шится оставить ихъ, разорвать ихъ счастіе, на немъ основанное; что его удержитъ благоразуміе, привязанность къ нимъ и, можетъ быть, любовь къ Елен?, любовь, которую она предполагала въ немъ больше по собственному желанію, нежели по какимъ-нибудь особеннымъ зам?чаніямъ. Потому, въ то время, когда отецъ пошелъ на посл?днее сов?щаніе островитянъ, мать, еще не теряя надежды, послала Елену на берегъ острова, поручивъ ей употребить посл?днія ув?щанія дружбы надъ больнымъ сердцемъ ея сына.

Она т?мъ больше ожидала отъ разговора Елены, что посл?дняя до сихъ поръ еще никогда не говорила съ Александромъ объ этомъ предмет?.

Долго Олимпіада Палеологъ оставалась одна, въ робкомъ ожиданіи. То выходила она на крыльцо смотр?ть, не идетъ ли мужъ съ тяжелою в?стію, или Елена съ радостію. То, возвращаясь внутрь дома, она сп?шила заняться какимъ-нибудь хозяйственнымъ устройствомъ, стараясь заглушить въ себ? безполезное волненіе. То вдругъ, обливаясь горькими слезами, она бросалась передъ Распятіемъ, произнося самыя пламенныя молитвы. То опять выходила слушать, не идутъ ли съ в?стію. Безпокойство ея все больше усиливалось. Она поперем?нно придумывала себ? то отчаянныя, то радостныя мысли. Наконецъ, утомившись внутренними усиліями, она с?ла на кресла подъ раскрытымъ окномъ и неподвижно осталась въ этомъ положеніи, не зам?чая теченія времени. Вдругъ кто-то стукнулъ въ двери. Дрожь проб?жала по ея членамъ. „Это Елена! — думала она — в?рно добрая в?сть, в?рно радость! И какъ могла я мучиться такъ напрасно! Какъ могла я сомн?ваться въ немъ! Елена, другъ мой, иди!” Эти мысли разомъ и съ быстротою молніи проб?жали въ ея сердц?. И по какому-то закону предустановленнаго разногласія души съ жизнію, закону, который чаще повторяется, ч?мъ обыкновенно думаютъ, она всего больше предавалась надежд?, отворяя дверь печальному изв?стію.

Такъ въ изнурительной бол?зни, въ самую посл?днюю минуту жизни, является неожиданная ув?ренность въ выздоровленіи.

Но недолго оставалась она въ заблужденіи. Въ двери взошелъ не отецъ, — взошла Елена; но мертвая бл?дность ея лица, но ея сильно открытые глаза и какая-то странная окамен?лость во вс?хъ чертахъ, слишкомъ ясно высказывали истину. Б?дная мать не сказала, не спросила ничего; но опустила голову и возвратилась на прежнее м?сто. Елена также не нарушала молчанія.

Возвратился Александръ; но и тогда никто не начиналъ разговора.

Между т?мъ солнце с?ло.

Наконецъ, пришелъ и отецъ: „р?шено, — сказалъ онъ жен? своей — ему позволено ?хать.”

„Александръ! мн? удалось, наконецъ, получить согласіе нашего общества. Завтра ты отправишься отсюда. Зд?сь, я вижу, ты счастливъ быть не могъ. Но смотри теперь, смотри на твою мать, смотри на Елену; видишь ты, чего намъ стоитъ эта разлука? Горе теб?, если когда-нибудь забудешь ты это чувство, или сд?лаешься его недостойнымъ! Богъ съ тобой! Надъ тобою будетъ всегда мое благословеніе и моя молитва.”

„Александръ! Я далъ клятву за тебя, что тайна наша умретъ въ твоемъ сердц?. Ты, я знаю твердо, предателемъ не будешь. Только помни, что мал?йшая неосторожность зд?сь будетъ предательство.

„Помни нашу в?ру, наши правила, нашу любовь.... но къ чему говорить? Теперь слова безполезны. Одно не забудь, что твоя перем?на насъ убьетъ; доброе изв?стіе о теб? еще можетъ ут?шать. Теперь пойдемъ со мной!”

Въ волненіи неожиданнаго чувства смотр?лъ Александръ на отца, на мать, на Елену, и, съ недоум?ніемъ повинуясь, пошелъ за Палеологомъ.

Они вышли изъ дому; уже стало темно; они пошли по дорог? къ померанцевой рощ?; взошли въ глубину ея; тамъ, у одного зам?тно изогнутаго дерева, стояли уже приготовленныя дв? лопаты: одну взялъ Палеологъ, другую Александръ, и начали рыть землю; скоро подъ лопатой зазвен?лъ металлъ; они вынули жел?зный сундукъ; Палеологъ раскрылъ его и сказалъ:

„Зд?сь хранятся вс? мои сокровища, привезенныя изъ Греціи. Вотъ золото; вотъ камни драгоц?нные. Я берегъ ихъ для другой ц?ли... Богу не угодно было... Возьми ото всего половину. Знай, у тебя будетъ большое богатство, р?дкое между людей. Но знай также, что каждая деньга, которую ты бросишь безъ нужды, отнимется отъ святаго д?ла. Н?тъ, — не отговаривайся! Ты не знаешь еще, что такое деньги, не понимаешь ц?ны твоего отреченія. Я хочу, чтобы ты взялъ. Останется, привезешь назадъ.”

Опять зарыли сундукъ; заровняли землю; наложили дернъ; взяли лопаты и возвратились домой.

На другой день, рано поутру, вс? вм?ст? пошли они въ церковь молиться объ отъ?зжающемъ. Весь народъ собрался туда участвовать въ молитвахъ за изм?няющаго имъ юношу. Но провожать его съ берега не пошелъ никто.

Молча шла грустная семья отъ церкви къ м?сту отплытія. Тамъ въ лодк? уже ждалъ ихъ монахъ, который долженъ былъ перевезти Александра.

Тяжело было его прощанье съ матерью; словами этого чувства выразить нельзя. Когда же онъ сталъ прощаться съ отцомъ, то, обнявшись кр?пко, они громко зарыдали оба и долго не могли оторваться. Наконецъ Палеологъ благословилъ его въ посл?дній разъ, и потомъ отвернулся въ сторону, стараясь остановить излишество сердечныхъ движеній.

Но когда онъ подошелъ проститься съ Еленой, на лиц? его выражалось столько страданія, что б?дная мать его не могла вынести этого виду и закрыла руками глаза свои.

„Прощай! — сказала ему Елена, — прощай, братъ мой, другъ мой! Можетъ быть, навсегда! Будь счастливъ! Ц?лую жизнь я стану молить Бога объ этомъ. Все, что мн? дорого на земл?, вс? мои надежды на счастье, увозишь ты съ собою. Теперь моя жизнь, разорванная, бл?дная, будетъ согр?та только мыслію о теб?. Да! для чего мн? скрывать дол?е то, что такъ сильно, такъ в?чно живетъ въ душ? моей? Можетъ быть, въ посл?дній разъ смотрю я на тебя.... Мой милый! Прими-жь на разлуку мое первое признанье въ любви, пожизненной и замогильной! Прими мою клятву, передъ лицомъ Неба, въ в?чности этого святаго чувства!... Ради Бога, не говори мн? ничего!... Я не хочу связать тебя словомъ, которое, можетъ быть, вырветъ у тебя состраданіе! Одну только просьбу, прошу я, исполни, изъ дружбы къ той, кого ты называешь сестрою”.

„Ты знаешь этотъ рубинъ на моей золотой ц?почк?? Я съ д?тства не разставалась съ нимъ. Его нашли въ моей колыбели, когда меня, одну изъ всей семьи, Богъ знаетъ для чего, спасли отъ убійства. Этотъ рубинъ, я это знаю сердцемъ, мн? положила подъ подушку моя мать въ день смерти, и положила не безъ молитвы, не безъ желанія.... Можетъ быть, суев?ріе, можетъ быть, обманъ сердца, но я думаю, я чувствую, я ув?рена, что въ немъ есть особенная хранительная сила; возми-жь его! Если сколько-нибудь дорога теб? память обо мн?, то об?щай мн?, другъ мой, не снимать его съ груди твоей никогда! ”

И между т?мъ, какъ она говорила, слезы ея остановились, грудь сильно волновалась, глаза блест?ли, недавняя бл?дность исчезла, и все лицо загор?лось яркимъ румянцемъ.

Еще разъ обнялъ Александръ отца и мать. Вс? вм?ст? сошли внизъ со скалы, чтобы проводить его до самой лодки. Онъ с?лъ; монахъ отчалилъ отъ берега; море заплескалось подъ веслами; лодка плыла все дал?е и дал?е отъ острова. Когда же, наконецъ, она стала едва зам?тною, черною точкою на небосклон?, тогда трое оставшіеся бросились въ объятія другъ къ другу и долго плакали.