Горе отъ ума — на Московскомъ театрѣ. (1832).

Горе отъ ума — на Московскомъ театр?.

(1832).

Въ конц? прошедшаго года поставлена на Московскій театръ изв?стная комедія покойнаго А. С. Грибо?дова: Горе отъ ума, и не смотря на то, что актеры играли дурно и ни одинъ изъ нихъ, не исключая даже г. Щепкина, не понялъ своей роли; не смотря на то, что комедія была уже давно знакома большей части зрителей, ибо н?тъ у?зда въ Европейской Россіи, н?тъ армейскаго полка, гд? бы ее не знали наизусть; не смотря на то, что она не им?етъ собственно драматическихъ и театральныхъ достоинствъ, и лучше въ простомъ чтеніи, ч?мъ на сцен?; не смотря на то, наконецъ, что Московская публика вид?ла въ ней собственную свою каррикатуру, — театръ былъ почти полонъ въ продолженіе трехъ или четырехъ разъ ея представленья. Доказываетъ ли это безпристрастіе Московской публики? Или наша насм?шливость сильн?е нашего самолюбія? Или, можетъ быть, мы смотр?ли на сцену съ такимъ же добрымъ простодушіемъ, съ какимъ изв?стная обезьяна, глядясь въ зеркало, говорила медв?дю:

Смотри-ка, Мишенька: что это тамъ за рожа?

Правда, оригиналы т?хъ портретовъ, которые начерталъ Грибо?довъ, уже давно не составляютъ большинства Московскаго общества, и хотя они созданы и воспитаны Москвою, но уже сама Москва смотритъ на нихъ, какъ на р?дкость, какъ на любопытныя развалины другаго міра. Но главный характеръ Московскаго общества вообще — не перем?нился. Философія Фамусова и теперь еще кружитъ намъ головы[16]; мы и теперь, также какъ въ его время, хлопочемъ и суетимся изъ ничего; кланяемся и унижаемся безкорыстно и только изъ удовольствія кланяться; ведемъ жизнь безъ ц?ли, безъ смысла; сходимся съ людьми безъ участія, расходимся безъ сожал?нія; ищемъ наслажденій минутныхъ, и не ум?емъ наслаждаться. И теперь, также какъ при Фамусов?, домы наши равно открыты для вс?хъ: для зв?ныхъ и незваныхъ, для честныхъ и для подлецовъ. Связи наши составляются не сходствомъ мн?ній, не сообразностью характеровъ, не одинакою ц?лью въ жизни, и даже не сходствомъ нравственныхъ правилъ; ко всему этому мы совершенно равнодушны. Случай насъ сводитъ, случай разводитъ, и снова сближаетъ, безъ всякихъ посл?дствій, безъ всякаго значенія.

Эта пустота жизни, это равнодушіе ко всему нравственному, это отсутствіе всякаго мн?нія и вм?ст? боязнь пересудовъ, эти ничтожныя отношенія, которыя истощаютъ челов?ка по мелочамъ и д?лаютъ его неспособнымъ ко всему стройно д?льному, ко всему возвышенному и достойному труда: жить, — все это даетъ Московскому обществу совершенно особенный характеръ, составляющій середину между у?зднымъ кумовствомъ и безвкусіемъ, и столичною искательностью и роскошью. Конечно, есть исключенія, и, можетъ быть, ихъ больше, ч?мъ сколько могутъ зам?тить проходящіе: есть общества счастливо отборныя, заботливо охраняющія себя отъ ихъ окружающей см?шенности и душнаго ничтожества; есть люди, которые въ кругу тихихъ семейныхъ отношеній, посреди безкорыстныхъ гражданскихъ обязанностей, развиваютъ чувства возвышенныя вм?ст? съ правилами твердыми и благородными; есть люди, постигшіе возможность ц?ли высокой посреди всеобщей пустоты и плоскости; люди, ум?ющіе создавать себ? наслажденія просв?щенныя и роскошествовать съ утонченностью и вкусомъ; но эти люди, эти общества далеко не составляютъ большинства; и если бы они захот?ли принять на себя безполезную и молодо странную откровенность Чацкаго, то, также какъ онъ, явились бы пугалищемъ собраній, существомъ несноснымъ, неприличнымъ и сумасшедшимъ.

Однако и самыя исключенія, находящіяся въ безпрестанной борьб? съ большинствомъ, не могутъ совершенно охраниться отъ его заразительности, и невольно, бол?е или мен?е, разд?ляютъ его недостатки. Такъ почти н?тъ дома въ Москв?, который бы ч?мъ нибудь не обнаружилъ просв?щенному иностранцу нашей недообразованности, и если не въ гостиной, не въ кабинет?, то хотя въ прихожей найдетъ онъ какое нибудь разногласіе съ Европейскимъ бытомъ и согласіе съ бытомъ Московскимъ.

Естественно, что это им?етъ вліяніе и на самого хозяина; и потому совершенно справедливо, что

На вс?хъ Московскихъ есть особый отпечатокъ.

Вотъ въ чемъ состоитъ главная мысль комедіи Грибо?дова, мысль, выраженная сильно, живо и съ прелестью поразительной истины. Каждое слово остается въ памяти неизгладимо; каждый портретъ приростаетъ къ лицу оригинала неотъемлемо; каждый стихъ носитъ клеймо правды и кипитъ огнемъ негодованія, знакомаго одному таланту.

Но есть въ той же комедіи другая мысль, которая, по моему мн?нію, если не противор?читъ господствующей, то по крайней м?р? доказываетъ, что авторъ судилъ о Москв? бол?е какъ свид?тель, страстно взволнованный, нежели какъ судья, равнодушно мыслящій, и ум?ющій, даже осуждая, отличать хорошее отъ дурнаго. Можетъ быть, это не вредитъ произведенію искусства, не вредитъ истин? художественной; но вредитъ истин? практической и нравственной. Мысль, о которой я говорю, заключается въ негодованіи автора на нашу любовь къ иностранному. Правда, эта любовь часто доходитъ до см?шнаго и безсмысленнаго; дурно направленная, она часто м?шаетъ нашему собственному развитію; но злоупотребленія вещи не уничтожаютъ ея достоинства. Правда, мы см?шны, подражая иностранцамъ, — но только потому, что подражаемъ неловко и невполн?; что изъ-подъ Европейскаго фрака выглядываетъ остатокъ Русскаго кафтана, и что, обривши бороду, мы еще не умыли лица. Но странность нашей подражательности пройдетъ при большемъ распространеніи просв?щенія; а просв?щеніе у насъ распространиться не можетъ иначе, какъ вм?ст? съ распространеніемъ иностраннаго образа жизни, иностраннаго платья, иностранныхъ обычаевъ, которые сближаютъ насъ съ Европою физически, и, сл?довательно, способствуютъ и къ нашему нравственному и просв?щенному сближенію. Ибо, кто не знаетъ, какое вліяніе им?етъ наружное устройство жизни на характеръ образованности вообще? Намъ нечего бояться утратить своей національности: наша религія, наши историческія воспоминанія, наше географическое положеніе, вся совокупность нашего быта столь отличны отъ остальной Европы, что намъ физически невозможно сд?латься ни Французами, ни Англичанами, ни Н?мцами. Но до сихъ поръ національность наша была національность необразованная, грубая, Китайски-неподвижная. Просв?тить ее, возвысить, дать ей жизнь и силу развитія, — можетъ только вліяніе чужеземное; и какъ до сихъ поръ все просв?щеніе наше заимствовано извн?, такъ только извн? можемъ мы заимствовать его и теперь, и до т?хъ поръ, покуда поравняемся съ остальною Европою. Тамъ, гд? обще-Европейское совпадется съ нашею особенностью, тамъ родится просв?щеніе истинно Русское, образованно національное, твердое, живое, глубокое и богатое благод?тельными посл?дствіями. Вотъ отъ чего наша любовь къ иностранному можетъ иногда казаться см?шною, но никогда не должна возбуждать негодованія; ибо, бол?е или мен?е, посредственно или непосредственно, она всегда ведетъ за собой просв?щеніе и усп?хъ, и въ самыхъ заблужденіяхъ своихъ не столько вредна, сколько полезна.

Но любовь къ иностранному не должно см?шивать съ пристрастіемъ къ иностранцамъ; если первая полезна, какъ дорога къ просв?щенію, то посл?днее, безъ всякаго сомн?нія, и вредно и см?шно, и достойно нешуточнаго противод?йствія. Ибо, — не говоря уже объ томъ, что изъ десяти иноземцевъ, пром?нявшихъ свое отечество на Россію, р?дко найдется одинъ просв?щенный, — большая часть такъ называемыхъ иностранцевъ не рознится съ нами даже и м?стомъ своего рожденія; они родились въ Россіи, воспитаны въ полурусскихъ обычаяхъ, образованы также поверхностно, и отличаются отъ коренныхъ жителей только своимъ незнаньемъ Русскаго языка и иностраннымъ окончаніемъ фамилій. Это незнанье языка естественно д?лаетъ ихъ чужими посреди Русскихъ, и образуетъ между ними и коренными жителями совершенно особенныя отношенія. Отношенія сіи, вс?мъ имъ бол?е или мен?е общія, созидаютъ между ними общіе интересы, и потому заставляютъ ихъ сходиться между собою, помогать другъ другу и, не условливаясь, д?йствовать заодно. Такъ самое незнанье языка служитъ для нихъ паролемъ, по которому они узнаютъ другъ друга; а недостатокъ просв?щенія нашего заставляетъ насъ см?шивать иностранное съ иностранцами, какъ робенокъ см?шиваетъ учителя съ наукою, и въ ум? своемъ не ум?етъ отд?лить понятія объ учености отъ круглыхъ очковъ и неловкихъ движеній.