Публичныя лекціи профессора Шевырева объ исторіи русской словесности, преимущественно древней. Письмо въ Бѣлевъ. (Къ А. П. Зонтагъ.) (1845).

Публичныя лекціи профессора Шевырева объ исторіи русской словесности, преимущественно древней.

Письмо въ Б?левъ.

(Къ А. П. Зонтагъ.)

(1845).

Въ прошедшую зиму, когда я жилъ въ деревн? почти совершенно отд?ленный отъ всего окружающаго міра, я помню, какое впечатл?ніе сд?лали на меня ваши живые разсказы о блестящихъ лекціяхъ проф. Грановскаго, о томъ сильномъ д?йствіи, которое производило на отборный кругъ слушателей его краснор?чіе, исполненное души и вкуса, яркихъ мыслей, живыхъ описаній, говорящихъ картинъ и увлекательныхъ сердечныхъ сочувствій ко всему, что являлось или таилось прекраснаго, благороднаго и великодушнаго въ прошедшей жизни Западной многострадальной Европы. Общее участіе, возбужденное его чтеніями, казалось мн? ут?шительнымъ признакомъ, что у насъ въ Москв? живы еще интересы литературные, и что они не выражались до сихъ поръ единственно потому, что не представлялось достойнаго случая.

Теперь я сп?шу под?литься съ вами т?мъ впечатл?ніемъ, которое производятъ на насъ лекціи профессора Шевырева. Не слыхавъ Грановскаго, я не могу сравнивать двухъ преподавателей. Скажу только, что прежде, ч?мъ начались чтенія Шевырева, многіе изъ его слушателей не в?рили ихъ возможности, хотя и не сомн?вались въ дарованіи профессора. Предметъ лекціи — исторія Русской словесности, преимущественно древней, казался имъ неблагодарнымъ, сухимъ, частію уже общеизв?стнымъ, частію слишкомъ ученымъ и не для вс?хъ любопытнымъ. Покорясь общему, еще существующему у насъ предуб?жденію, они думали, что чтенія о древней словесности могутъ им?ть только одинъ интересъ — филологическій, важный почти исключительно для людей, посвятившихъ себя особенно изученію Русскаго языка, или изсл?дованіямъ Русской старины. Н?сколько памятниковъ, говорили они, еще не составляютъ словесности; литература наша началась съ Ломоносова; чт? сказать обще-любопытнаго о словесности прежнихъ временъ? розысканія или разсужденія — еще не исторія; для исторіи нужно содержаніе, — а гд? найдетъ его профессоръ, говоря о временахъ до-Петровскихъ?

Основываясь на такомъ понятіи о ничтожности нашей древней словесности, многіе ?хали на лекціи Шевырева почти только для того, чтобы слушать даръ преподаванія, отъ искренняго сердца жал?я о незначительности предмета. Представьте же себ? ихъ удивленіе, когда посл? самыхъ первыхъ чтеній, они должны были уб?диться, что лекціи о древней Русской словесности им?ютъ интересъ живой и всеобщій, который заключается не въ новыхъ фразахъ, но въ новыхъ вещахъ, въ богатомъ, малоизв?стномъ и многозначительномъ ихъ содержаніи.

Конечно, н?тъ сомн?нія, что это богатство содержанія нашей древней словесности могло возникнуть изъ малоизв?стныхъ памятниковъ въ одну живую картину только отъ искусства преподавателя. Только при его воззр?ніи могли собраться вм?ст? и сростись въ одно стройное зданіе различные обломки нашей полузабытой старины, разбросанные остатки нашей письменной словесности духовной и св?тской, литературной и государственной, вм?ст? съ уц?л?вшими неписанными преданіями народа, сохранившимися въ его сказкахъ, пов?рьяхъ, поговоркахъ и п?сняхъ. Между т?мъ несомн?нно и то, что никакое искусство не могло бы создать содержанія, когда бы оно не существовало въ самомъ д?л? и, хотя разрозненное, не уц?л?ло въ памятникахъ.

Въ этомъ отношеніи, лекціи Шевырева представляютъ особенную значительность. Эта новость содержанія, это оживленіе забытаго, возсозданіе разрушеннаго, есть, можно сказать открытіе новаго міра нашей старой словесности[23]. Зд?сь даже литературное достоинство изложенія, сколько бы ни было оно впрочемъ зам?чательно, становится уже второстепеннымъ, почти ничтожнымъ, въ сравненіи съ другимъ, важн?йшимъ отношеніемъ. Ибо изъ-подъ лавы в?ковыхъ предуб?жденій открываетъ онъ новое зданіе, богатое царство нашего древняго слова; въ мнимой-знакомой сфер? обнаруживаете новую сторону жизни, и такимъ образомъ вноситъ новый элементъ въ область челов?ческаго в?денія. Я говорю: новый элементъ, — потому, что д?йствительно исторія древне-Русской литературы не существовала до сихъ поръ какъ наука; только теперь, посл? чтеній Шевырева, должна она получить право гражданства въ ряду другихъ исторій всемірно-значительныхъ словесностей. Ибо, если и правда, что при другомъ образ? мыслей можно не соглашаться съ т?мъ или другимъ его мн?ніемъ, если при другой систем? можно спорить даже съ его главнымъ воззр?ніемъ, то, по крайней м?р?, ни при какомъ образ? мыслей, ни при какой систем?, нельзя уже, выслушавъ его, отвергать д?йствительность науки, которая до сихъ поръ не только не существовала въ этомъ вид?, но самая возможность которой была подвержена сомн?нію.

Съ этой точки зр?нія, лекціи Шевырева представляются намъ уже не литературнымъ явленіемъ, бол?е или мен?е заманчивымъ, но новымъ событіемъ нашего историческаго самопознанія. И въ этомъ смысл?, создавая новую сторону науки, он? принадлежатъ уже не одному кругу его слушателей, но получаютъ значительность общую, — можно сказать безъ преувеличенія, — значительность Европейскую.

Другое качество чтеній Шевырева, которое служитъ основаніемъ и какъ бы необходимымъ условіемъ всего ихъ достоинства, — это достов?рность его изложенія. Онъ употребилъ на изученіе своего предмета многіе годы постоянной работы, — работы ученой, честной, можно сказать религіозно добросов?стной. Каждый фактъ, приводимый имъ, изсл?дованъ со всевозможною полнотою; часто одна фраза, едва зам?тная посреди быстраго теченія р?чи, есть очевидный плодъ долговременныхъ розысканій, многосложныхъ сличеній и неутомимыхъ трудовъ; иногда одно слово, иногда одинъ отт?нокъ слова, можетъ быть, не вс?ми зам?ченный, отражаетъ изученіе многотомныхъ фоліантовъ, совершенное съ терп?ливою и добросов?стною основательности.

Что же касается до самаго преподаванія Шевырева, то особенность его заключается столько же въ его глубокомъ знаніи своего предмета, сколько въ томъ глубокомъ понятіи, которое онъ им?етъ о словесности вообще, какъ о живомъ выраженіи внутренней жизни и образованности народа. Это понятіе, прямо противоположное прежнимъ, такъ называемымъ классическимъ теоріямъ, разрушеннымъ Шлегелями, отличается также и отъ ихъ воззр?нія т?мъ, что они хотя и вид?ли въ литератур? выраженіе народной жизни, но жизнь эту, отражающуюся въ письменномъ слов?, ограничивали почти одною сферою умственной и художественной образованности, между т?мъ какъ въ понятіяхъ Шевырева словесность отражаетъ всю сознанную и несознанную полноту народнаго быта, какъ онъ раскрывается въ самыхъ разнородныхъ сферахъ — умственной и гражданской, художественной и промышленной, семейной и государственной, въ племенной и случайно-личной, въ своеобразной и заимственной.

Это понятіе Шевырева о словесности можетъ быть выведено изъ его изложенія, но выведено нами, слушателями; а ему самому н?когда пускаться въ теоріи и опред?ленія. Въ его живомъ представленіи предмета мысль всегда фактъ, и фактъ всегда осмысленъ, какъ онъ самъ выражается, говоря о раскрытіи внутренняго значенія вн?шняго событія.

Всл?дствіе такого воззр?нія, изъ оживленныхъ памятниковъ нашей древней словесности воскресаетъ вся древняя исторія нашего отечества, — не та исторія, которая заключается въ сц?пленіи войнъ и договорахъ, въ случайныхъ событіяхъ и громкихъ личностяхъ, но та внутренняя исторія, изъ которой, какъ изъ невидимаго источника, истекаетъ весь разумъ вн?шнихъ движеній. Впрочемъ, само собою разум?ется, что исторія древней образованности Россіи является не на первомъ план? его изложенія: она, по его же выраженію, только необходимый грунтъ его картины.

Между т?мъ, представляя такимъ образомъ исторію словесности и просв?щенія древне-Русскаго, профессоръ, чтобы ясн?е обозначить ихъ особенность, постоянно сравниваетъ ихъ значеніе съ соотв?тствующими имъ явленіями на Запад? Европы, — не для того, чтобы выхвалять одно на счетъ другаго; но для того, чтобы, сличая, ясн?е опред?лить ихъ отличія. Въ этой параллельной характеристик? особенно ясно выражается тотъ глубоко значительный смыслъ древне-Русскаго просв?щенія, который оно приняло отъ свободнаго возд?йствія Христіанской в?ры на нашъ народъ, не закованный въ языческую Греко-Римскую образованность, не завоеванный другимъ племенемъ; но самобытно, мирно, безъ насилія и христіански возраставшій изъ глубины духовныхъ уб?жденій въ благоустройство вн?шней жизни, — покуда Провид?нію угодно было, нашествіемъ иноплеменныхъ вліяній, остановить это возрастаніе, можетъ быть, преждевременное въ общей экономіи всечелов?ческаго бытія, — преждевременное для вн?шне-образованнаго Запада, еще не созр?вшаго къ участію въ чисто христіанскомъ развитіи, — можетъ быть, преждевременное и для самой Россіи, еще не принявшей въ себя стихій Западной образованности для подведенія ихъ подъ возд?йствіе одного высшаго начала.

Редакція Москвитянина над?ялась пом?стить въ 1-мъ № своего журнала первую лекцію Шевырева; но, кажется, по отсутствію у насъ стенографовъ, она не вполн? была записана слушателями и потому врядъ ли когда нибудь явится иначе, какъ въ отрывкахъ.

Между т?мъ, покуда различныя, уже посл? на память изъ нихъ записанныя м?ста, будутъ сличаться и сводиться вм?ст?, я посылаю вамъ одинъ отрывокъ, изъ котораго вы получите понятіе о двухъ мысляхъ курса: о томъ, какъ разум?етъ профессоръ отношеніе народности къ челов?честву, и о томъ, какъ онъ смотритъ на словесность вообще.

Д?йствіе, которое производятъ лекціи Шевырева, очень сильно и разнообразно: н?которые восхищаются ими до восторга, другіе судятъ строго, съ противоположнымъ пристрастіемъ; но почти никто не остается равнодушенъ; иные видятъ въ нихъ борьбу Русскаго просв?щенія съ Западнымъ, и въ этомъ ошибаются. Ц?ль профессора совс?мъ не та, чтобы унизить одну часть челов?ческой образованности передъ другою. Онъ выражаетъ ихъ особенности, сравниваетъ для поясненія, старается опред?лить съ безпристрастіемъ и видимо ищетъ изб?гнуть всякой исключительности. Его любовь къ Россіи — любовь сознательная, а не сл?пой восторгъ, выражающійся въ безсмысленныхъ восклицаніяхъ. Т?, которые хотятъ вид?ть противное, в?роятно, бол?е обращаютъ вниманіе на собственныя свои предуб?жденія, нежели на изложеніе профессора.

Зам?тно, что общее участіе къ лекціямъ безпрестанно возрастаетъ, также какъ и число слушателей. Сначала ихъ было около полутораста; теперь ихъ уже бол?е трехъ сотъ. Посл?дняя лекція его перерывалась пять разъ рукоплесканіями, которыми его встр?чаютъ и провожаютъ почти каждый разъ.