Царицынская ночь. (1827).
Царицынская ночь.
(1827).
Ночь застала веселую кавалькаду въ двухъ верстахъ отъ Царицына. Невольно изм?нили они быстрый б?гъ лошадей своихъ на медленный шагъ, когда передъ ними открылись огромные пруды — краснор?чивый памятникъ мудраго правленія Годунова. Шумные разговоры умолкли, и тихія мысли сами собой пошли разгадывать прошлую жизнь отечества.
Между т?мъ взошелъ м?сяцъ. Онъ осв?тилъ неровную, узкую дорогу, открылъ дальнія поля и рощи, и отразился въ спокойныхъ водахъ. Ночь была тихая; на неб? ни одной тучи и вс? зв?зды.
Владиміръ первый прервалъ молчанье. „Мн? пришла мысль, — сказалъ онъ — представить Борисово царствованіе въ роман?. Н?тъ ничего загадочн?е Русскаго народа въ это время. Не вс? же кланялись восходящему солнцу. Представьте же себ? челов?ка, который равно ненавидитъ Годунова, какъ цареубійцу-похитителя, и Гришку, какъ самозванца; къ чему привяжетъ онъ слово: отечество? Мн? кажется, зд?сь въ первый разъ Русскій задумался объ Россіи. Къ тому же голодъ, чума, безплодныя войны, безпрестанныя возстанія народа и вс? б?дствія того времени должны были невольно связать умы въ одно общее стремленіе; и этимъ только объясняется посл? возможность усп?ховъ Минина и Пожарскаго. Пруды эти, гд? работали тысячи, собранныя со вс?хъ концовъ государства, в?роятно, также не мало помогли мыслямъ перебродить въ народ?. Но для романа я избралъ бы челов?ка неназваннаго исторіею, воспитаннаго при двор? Грознаго во вс?хъ предразсудкахъ того времени, и старался бы показать: к?къ сила обстоятельствъ постепенно раскрывала въ немъ понятіе лучшаго, покуда наконецъ Польское копье не положило его подъ ст?ной освобожденнаго Кремля”.
„Конечно, такое лицо будетъ зеркаломъ того времени, — сказалъ Фалькъ — и работа дастъ много пищи воображенію и сердцу. Но берегись только, чтобы не нарядить девятнадцатый в?къ въ бороду семьнадцатаго”.
„Не ужели-жъ ты думаешь, — отв?чалъ Владиміръ — что, переносясь въ прошедшее, можно совершенно отказаться отъ текущей минуты. А когда бы и можно было, то должно ли? — Только отношенія къ намъ даютъ смыслъ и ц?ну окружающему, и потому одно настоящее согр?ваетъ намъ исторію”.
„Да, — сказалъ Черный — кому прошедшее не согр?ваетъ настоящаго”.
Завязался споръ; но скоро остановило его новое явленіе: изъ-за рощи показался гробъ — царскій дворецъ.
„Вс? строенья Баженова, — сказалъ Вельскій — зам?чательны какою нибудь мыслью, которую онъ ум?лъ передать своимъ камнямъ, и мысль эта почти всегда печальная и вм?ст? странная. Кому бы пришло въ голову сд?лать гробъ изъ пот?шнаго дворца Екатерины? А между т?мъ, какая высокая поэзія: слить земное величіе съ памятью о смерти, и самую пышность царскаго дворца заставить говорить о непрочности земныхъ благъ. Этотъ недавній дворецъ для меня краснор?чив?е вс?хъ развалинъ Рима и Гишпаніи”.
„Онъ самъ развалина, — сказалъ Фалькъ, — Екатерина никогда не живала въ немъ, и отъ самаго построенья онъ оставался пустымъ, а теперь безъ оконъ и дверей. Мысль поэта-художника, говорятъ, не понравилась Государын?”.
Въ такихъ разговорахъ друзья приблизились къ саду, пере?хали мостъ, у трактира сошли съ лошадей и, отправляясь осматривать красоты Царицына, не позабыли заказать себ? сытнаго ужина.
Отвязавши широкую лодку и закуривши трубки, друзья пустились гулять по гладкому пруду. Тишина, лунная ночь, качанье лодки, равном?рные удары веселъ, музыкальное плесканье воды, св?жесть воздуха, мрачно-поэтическій видь окружающаго сада, — все это настроило ихъ душу къ сердечному разговору, а сердечный разговоръ, какъ обыкновенно случалось между ними, довелъ до мечтаній о будущемъ, о назначеніи челов?ка, о таинствахъ искусства и жизни, объ любви, о собственной судьб? и, наконецъ, о судьб? Россіи. Каждый изъ нихъ жиль еще надеждою, и Россія была любимымъ предметомъ ихъ разговоровъ, узломъ ихъ союза, зажигательнымъ фокусомъ прозрачнаго стекла ихъ надеждъ и желаній. Все, что таилось въ душ? самаго священнаго, дов?рчиво вылилось въ слова; и можно сказать, что въ эту ночь на Годуновскомъ пруду не раздалось ни одного слова не теплаго мыслію. Правда, если бы челов?къ, испытанный жизнью, потерявшій в?ру въ несбыточное, словомъ, челов?къ опытный, подслушалъ ихъ неопытныя р?чи, то улыбнулся бы многому молодому, незр?лому, безумному; но если жизнь еще не совершенно убила въ немъ сердце, то, конечно, оно не разъ забилось бы сильн?е отъ сердечнаго слова...
Между т?мъ лодка причалила къ тому м?сту, гд? былъ приготовленъ ужинъ. Друзья расположились подъ открытымъ небомъ. Пробка хлопнула и, не встр?тивъ потолка, возвратилась на столъ.
„Сегоднишній вечеръ былъ полонъ, — сказалъ Владиміръ, наливая бокалы — в?рно каждому изъ насъ отзовется онъ въ ц?лой жизни, и, начиная съ теперешней минуты, в?рно каждый уже см?л?е смотритъ въ будущее, и для каждаго сд?лалось священн?е то м?сто, куда поставила его судьбу. Спасибо св?тлой Царицынской ночи!”
„Въ самомъ д?л? св?тлой, — сказалъ Черный — что неприм?тною искрою таилось въ сердц?, то ея вліяніемъ разсв?ло въ ясный день и, конечно, не погаснетъ прежде посл?дняго луча жизни. За здоровье Царицынской ночи!”
Чоканье рюмокъ было отв?томъ.
„Мы не позабыли ничего, что гр?етъ душу, — сказалъ Фалькъ — только одного недостаетъ еще: стиховъ. Вельскій! это твое д?ло! Благослови сегоднишнюю сходку!”
„Давайте шампанскаго!” — отв?чалъ Вельскій.
Вино закип?ло; поэтъ, собирая мысли, устремилъ глаза къ небу: тамъ Большая-Медв?дица св?тилась прямо надъ его головою. Мигомъ осушилъ онъ бокалъ ... мысль загор?лась .. онъ началъ такъ:
Смотрите, о други! надъ нами семь зв?здъ:
То в?стники счастья, о други!
Залогъ исполненія лучшихъ надеждъ,
Блестящее зеркало жизни.
Такъ, други! надъ темною жизнію намъ
Семь зв?здъ зажжено Провид?ньемъ;
И все, что прекраснаго есть на земл?, —
Все даръ семизв?зднаго хора.
Намъ В?ры зв?зда ут?шитель въ б?дахъ,
И въ счастьи надежный вожатый;
Зв?зда П?сноп?нъя льетъ въ душу восторгъ
И жизнь согр?ваетъ мечтою.
Но счастливъ, кто обнялъ мечту не во сн?!
Кому, на восторгъ отв?чая,
Лазурное небо стыдливыхъ очей
Зв?здою Любви загор?лось!
Кого возлел?яла Славы зв?зда.
Кому, предъ неправою силой,
Главы благородной склонить не дала
Свободы зв?зда золотая...
Кто Дружбы зв?здой изъ немногихъ избранъ,
Сокровища лучшія сердца
Со страхомъ отъ взоровъ людей не таилъ,
Какъ тать укрываетъ святыню.
Седьмая зв?зда св?титъ ярче другихъ,
Надеждою св?тъ тотъ прекрасенъ!
Но въ гор? отрады она не даетъ,
И счастья съ собой не выноситъ;
Страданья и смерть об?щаетъ она
Тому, кто безумной мечтою
Въ вожатые жизни ее изберетъ...
О други! Кто пьетъ за седьмую? —