Опалъ. (Волшебная сказка). (1830).
Опалъ.
(Волшебная сказка).
(1830).
Царь Нуррединъ шестьнадцати л?тъ взошелъ на престолъ Сирійскій. Это было въ то время, когда, по свид?тельству Аріоста, духъ рыцарства подчинилъ вс? народы однимъ законамъ чести, и вс? племена различныхъ испов?даній соединилъ въ одно поклоненіе красот?.
Царь Нуррединъ не безъ славы носилъ корону царскую; онъ окружилъ ее блескомъ войны и поб?дъ, и громъ оружія Сирійскаго разнесъ далеко за пред?лы отечественные. Въ битвахъ и поединкахъ, на пышныхъ турнирахъ и въ одинокихъ странствіяхъ, среди Мусульманъ и нев?рныхъ, — везд? мечъ Нурредина оставлялъ глубокіе сл?ды его счастія и отважности. Имя его часто повторялось за круглымъ столомъ дв?надцати храбрыхъ, и многіе изъ знаменитыхъ сподвижниковъ Карла носили на безстрашной груди своей пов?сть о подвигахъ Нуррединовыхъ, начертанную четкими рубцами сквозь ихъ прорубленныя брони.
Такъ удачею и мужествомъ добылъ себ? Сирійскій царь и могущество и честь; но оглушенное громомъ брани сердце его понимало только одну красоту — опасность, и знало только одно чувство — жажду славы, неутолимую, безпред?льную. Ни звонъ стакановъ, ни п?сни трубадуровъ, ни улыбка красавицъ не прерывали ни на минуту однообразнаго хода его мыслей; посл? битвы готовился онъ къ новой битв?; посл? поб?ды искалъ онъ не отдыха, но задумывался о новыхъ поб?дахъ, замышлялъ новые труды и завоеванія.
Не смотря на то, однако, разъ случилось, что Сирія была въ мир? со вс?ми сос?дями, когда Оригеллъ, царь Китайскій, представилъ мечу Нурредина новую работу. Незначительныя распри между ихъ подданными дошли случайно до слуха правителей; обида росла взаимностью, и скоро смерть одного изъ царей стала единственнымъ честнымъ условіемъ мира.
Выступая въ походъ Нуррединъ поклялся головою и честью передъ народомъ и войскомъ: до т?хъ поръ не видать ст?нъ Дамасскихъ, покуда весь Китай не покорится его скипетру и самъ Оригеллъ не отплатитъ своею головою за обиды, имъ нанесенныя. — Никогда еще Нуррединъ не клялся понапрасну.
Черезъ м?сяцъ вс? области Китайскія, одна за другою, поклонились мечу Нурредина. Поб?жденный Оригеллъ съ остаткомъ избранныхъ войскъ заперся въ своей столиц?. Началась осада.
Не находя средствъ къ спасенію, Оригеллъ сталь просить мира, уступая поб?дителю половину своего царства. Нуррединъ отв?чалъ, что со врагами не д?лится, — и осада продолжается.
Войско Оригеллово ежедневно убываетъ числомъ и упадаетъ духомъ; запасы приходятъ къ концу; Нуррединъ не сдается на самыя униженныя просьбы.
Уныніе овлад?ло царемъ Китайскимъ; всякій день положеніе Оригелла становится хуже; всякій день Нуррединъ пріобр?таетъ новую выгоду. Въ отчаяньи, Китайскій царь предложилъ Нурредину все свое царство Китайское, вс? свои влад?нія Инд?йскія, вс? права, вс? титлы, съ т?мъ только, чтобы ему позволено было вывести свои сокровища, своихъ женъ, д?тей и любимцевъ. Нуррединъ оставался неумолимымъ, — и осада продолжается.
Наконецъ, видя неизб?жность своей погибели, Оригеллъ уступаетъ все, и сокровища, и любимцевъ, и д?тей, и женъ, и просилъ только о жизни. Нуррединъ, припомнивъ свою клятву, отвергъ и это предложеніе.
Осада продолжается ежедневно сильн?е, ежедневно неотразим?е. Готовый на все, Китайскій царь р?шился испытать посл?днее, отчаянное средство къ спасенію: чарод?йство.
Въ его осажденной столиц? стоялъ огромный, старинный дворецъ, который уже бол?е в?ка оставался пустымъ, потому что н?когда въ немъ совершено было ужасное злод?яніе, столь ужасное, что даже и пов?сть о немъ исчезла изъ памяти людей; ибо кто зналъ ее, тотъ не см?лъ повторить другому, а кто не зналъ, тотъ боялся выслушать. Отъ того преданье шло только о томъ, что какое-то злод?яніе совершилось, и что дворецъ съ т?хъ поръ оставался нечистымъ. Туда пошелъ Оригеллъ, ут?шая себя мыслію, что хуже того, что будетъ, не будетъ.
Посреди дворца нашелъ онъ площадку; посреди площадки стояла палатка съ золотою шишечкой; посреди палатки была л?стница съ живыми перильцами; л?стница привела его къ подземному ходу; подземный ходъ вывелъ его на гладкое поле, окруженное непроходимымъ л?сомъ; посреди поля стояла хижина; посреди хижины сид?лъ Дервишъ и читалъ Черную Книгу. Оригеллъ разсказалъ ему свое положеніе и просилъ о помощи.
Дервишъ раскрылъ Книгу Небесъ, и нашелъ въ ней подъ какою зв?здою Нуррединъ родился, и въ какомъ созв?здіи та зв?зда, и какъ далеко отстоитъ она отъ подлунной земли.
Отыскавъ м?сто зв?зды на неб?, Дервишъ сталъ отыскивать ея м?сто въ судьбахъ небесныхъ, и для того раскрылъ другую книгу, Книгу Волшебныхъ Знаковъ, гд? на черной страниц? явился передъ нимъ огненный кругъ: много зв?здъ блест?ло въ кругу и на окружности, иныя внутри, другія по краямъ; Нуррединова зв?зда стояла въ самомъ центр? огненнаго круга.
Увид?въ это, колдунъ задумался, и потомъ обратился къ Оригеллу съ сл?дующими словами:
„Горе теб?, царь Китайскій, ибо непоб?димъ твой врагъ и никакія чары не могутъ преодол?ть его счастія; счастье его заключено внутри его сердца, и кр?пко создана душа его, и вс? нам?ренія его должны исполняться; ибо онъ никогда не желалъ невозможнаго, никогда не искалъ несбыточнаго, никогда не любилъ небывалаго, а потому и никакое колдовство не можетъ на него д?йствовать!”
„Однако, — продолжалъ Дервишъ — я могъ бы одол?ть его счастье, я могъ бы опутать его волшебствами и наговорами, если бы нашлась на св?т? такая красавица, которая могла бы возбудить въ немъ такую любовь, которая подняла бы его сердце выше зв?зды своей и заставила бы его думать мысли невыразимыя, искать чувства невыносимаго и говорить слова непостижимыя; тогда могъ бы я погубить его”.
„Еще могъ бы я погубить его тогда, когда бы нашелся въ мір? такой старикъ, который бы проп?лъ ему такую п?сню, которая бы унесла его за тридевять земель въ тридесятое государство, куда зв?зды садятся”.
„Еще могъ бы я погубить его тогда, когда бы въ природ? нашлось такое м?сто, съ горами, съ пригорками, съ л?сами, съ долинами, съ р?ками, съ ущельями, такое м?сто, которое было бы такъ прекрасно, чтобы Нуррединъ, засмотр?вшись на него, позабылъ хотя на минуту обыкновенныя заботы текущаго дня”.
„Тогда мои чары могли бы на него д?йствовать”.
„Но на св?т? н?тъ такой красавицы, н?тъ въ мір? такого старика, н?тъ такой п?сни, и н?тъ такого м?ста въ природ?”.
„Потому Нуррединъ погибнуть не можетъ”.
„А теб?, Китайскій царь, спасенья н?тъ и въ чарод?йствахъ”:
При этихъ словахъ чернокнижника отчаянье Оригелла достигло высшей степени, и онъ уже хот?лъ идти вонъ изъ хижины Дервиша, когда посл?дній удержалъ его сл?дующими словами:
„Погоди еще, царь Китайскій! еще есть одно средство погубить твоего врага. Смотри: видишь ли ты зв?зду Нуррединову? Высоко, кажется, стоитъ она на неб?; но, если ты захочешь, мои заклинанья пойдутъ еще выше. Я сорву зв?зду съ неба; я привлеку ее на землю; я сожму ее въ искорку; я запру ее въ темницу кр?пкую, — и спасу тебя; но для этого, государь, долженъ ты поклониться моему владык? и принести ему жертву подданническую”.
Оригеллъ согласился на все. Трынь-трава закурилась, знакъ начерченъ на земл?, слово произнесено, и обрядъ совершился.
Въ эту ночь, — войска отдыхали и въ город? и въ стан?, — часовые молча ходили взадъ и впередъ, и медленно перекликались; — вдругъ: какая-то зв?здочка сорвалась съ неба и падаетъ, падаетъ — по темному своду, за темный л?съ; часовые остановились: зв?зда пропала — куда? неизв?стно; только тамъ, гд? она падала, струилась еще св?тлая дорожка, и то на минуту; — опять на неб? темно и тихо; — часовые опять пошли своею указною дорогою.
На утро оруженосецъ вошелъ въ палатку Нурредина: „Государь! какой-то монахъ съ горы Араратской проситъ вид?ть св?тлое лицо твое; онъ говоритъ, что им?етъ важныя тайны сообщить теб?”.
„Впусти его!”
„Чего хочешь ты отъ меня, святой отецъ? Государь! шестьдесятъ л?тъ не выходилъ я изъ кельи, въ зв?здахъ и книгахъ испытуя премудрость и тайны созданія. Я проникъ въ сокровенное природы; я вижу внутренность земли и солнца: будущее ясно глазамъ моимъ; судьба людей и народовъ открыта передо мною!...”
„Монахъ! чего хочешь ты отъ меня?”
„Государь! я принесъ теб? перстень, въ которомъ заключена зв?зда твоя. Возьми его, и судьба твоя будетъ въ твоихъ рукахъ. Если ты над?нешь его на мизинецъ л?вой руки и вглядишься въ блескъ этого камня, то въ немъ предстанетъ теб? твое счастіе; но тамъ же увидишь ты и гибель свою, и отъ тебя одного будетъ завис?ть тогда твоя участь, великій государь...”
„Старикъ! — прервалъ его Нуррединъ, — если все сокровенное открыто передъ тобой, то какъ же осталось для тебя тайною то, что давно изв?стно всему міру? — Можетъ быть только ты одинъ не знаешь, стол?тній отшельникъ, что судьба Нурредина и безъ твоего перстня у него въ рукахъ, что счастіе его заключено въ меч? его. Не нужно мн? другой зв?зды, кром? той, которая играетъ на этомъ лезві?, — смотри, какъ блещетъ это жел?зо — и какъ ум?етъ оно наказывать обманщиковъ!...”
При этомъ слов? Нуррединъ схватилъ свой мечъ; но когда обнажилъ его, то старый монахъ былъ уже далеко за палаткою царскою, по дорог? къ непріятельскому стану. Черезъ н?сколько минутъ оруженосецъ снова вошелъ въ ставку Нурредина.
„Государь! монахъ, который сей часъ вышелъ отъ тебя, возвращался опять. Онъ вел?лъ мн? вручить теб? этотъ перстень и проситъ тебя, собственными глазами удостов?риться въ истин? его словъ”.
„Гд? онъ? Приведи его сюда?”
„Оставя мн? перстень, онъ тотчасъ же скрылся въ л?су, который примыкаетъ къ нашему лагерю, и сказалъ только, что придетъ завтра”.
„Хорошо. Оставь перстень зд?сь, и когда придетъ монахъ, пусти его ко мн?”.
Перстень не блест?лъ богатствомъ украшеній. Круглый опалъ, обд?ланный въ золот? просто, тускло отливалъ радужныя краски.
„Не уже ли судьба моя въ этомъ камн?? — думалъ Нуррединъ. Завтра в?рн?е узнаешь ты свою судьбу отъ меня, дерзкій обманщикъ!...” И между т?мъ царь над?валъ перстень на мизинецъ л?вой руки и, смотря на переливчатый камень, старался открыть въ немъ что нибудь необыкновенное.
И въ самомъ д?л?, въ облачно-небесномъ цв?т? этого перстня былъ какой-то особенный блескъ, котораго Нуррединъ не зам?чалъ прежде въ другихъ опалахъ. Какъ будто внутри его была спрятана искорка огня, которая играла и б?гала, то погасала, то снова вспыхивала, и при каждомъ движеніи руки разгоралась все ярче и ярче.
Ч?мъ бол?е Нуррединъ смотр?лъ на перстень, т?мъ ясн?е отличалъ онъ огонекъ, и т?мъ прозрачн?е д?лался камень. Вотъ огонекъ остановился яркою зв?здочкой, глубоко внутри опала, котораго туманный блескъ разливался внутри нея, какъ воздухъ вечерняго неба, слегка подернутаго легкими облаками.
Въ этомъ легкомъ туман?, въ этой св?тлой, далекой зв?здочк? было что-то неодолимо привлекательное для царя Сирійскаго; не только не могъ онъ отвести взоровъ отъ чудеснаго перстня, но, забывъ на это время и войну и Оригелла, онъ вс?мъ вниманіемъ и вс?ми мыслями утонулъ въ созерцаніи чудеснаго огонька, который, то дробясь на радугу, то опять сливаясь въ одно солнышко, выросталъ и приближался все больше и больше.
Ч?мъ внимательн?е Нуррединъ смотр?лъ внутрь опала, т?мъ онъ казался ему глубже и бездонн?е. Мало по малу золотой обручикъ перстня превратился въ круглое окошечко, сквозь которое сіяло другое небо, св?тл?е нашего, и другое солнце, такое же яркое, лучезарное, но какъ будто еще весел?е и не такъ осл?пительно.
Это новое небо становилось безпрестанно блестящ?е и разнообразн?е; это солнце все больше и больше; вотъ оно выросло огромн?е надземнаго, еще ярче, еще торжественн?е, и хотя осл?пительно, но все ненаглядно и привлекательно; быстро катилось оно ближе и ближе; или, лучше сказать, Нуррединъ не зналъ, солнце ли приближается къ нему, или онъ летитъ къ солнцу.
Вотъ новое явленіе поражаетъ его напряженныя чувства: изъ-подъ катящагося солнца исходитъ глухой и неявственный гулъ, какъ бы ревъ далекаго в?тра, или какъ стонъ умолкающихъ колоколовъ; и ч?мъ ближе солнце, т?мъ звонче гулъ. Вотъ ужъ слухъ Нурредина можетъ ясно распознать въ немъ различные звуки: будто тысячи арфъ разнострунными звонами сливаются въ одну согласную п?снь; будто тысячи разныхъ голосовъ различно строются въ одно созвучіе, т? умирая, т? рождаясь, и вс? повинуясь одной, разнообразно переливчатой, необъятной гармоніи.
Эти звуки, эти п?сни проникли до глубины души Нурредина. Въ первый разъ испыталъ онъ, что такое восторгъ. Какъ будто сердце его, дотол? н?мое, пораженное голосомъ зв?зды своей, вдругъ обр?ло и слухъ и языкъ; такъ, какъ звонкій металлъ, въ первый разъ вынесенный на св?тъ рукою искусства, при встр?ч? съ другимъ металломъ, потрясается до глубины своего состава и звенитъ ему звукомъ отв?тнымъ. Жадно вслушиваясь въ окружающую его музыку, Нуррединъ не могъ различить, что изнутри его сердца, что извн? ему слышится.
Вотъ прикатившееся солнце заслонило собою весь круглый сводъ своего неба; все гор?ло сіяніемъ; воздухъ сталъ жарокъ, и душенъ, и осл?пителенъ; музыка превратилась въ оглушительный громъ; — но вотъ — пламя исчезло, замолкли звуки, и н?мое солнце утратило лучи свои, хотя еще не переставало рости и приближаться, св?тя холоднымъ сіяніемъ восходящаго м?сяца. Но, безпрестанно бл?дн?я, скоро и это сіяніе затмилось; солнце приняло видъ земли, и вотъ — долет?ло... ударило... перевернулось... и — гд? земля? гд? перстень?... Нуррединъ, самъ не в?дая какъ, очутился на новой планет?.
Зд?сь все было странно и невидано: горы, насыпанныя изъ граненыхъ брилліантовъ; огромные утесы изъ чистаго серебра, украшенные самородными рельефами, изящными статуями, правильными колоннами, выросшими изъ золота и мрамора. Тамъ осл?пительныя бес?дки изъ разноцв?тныхъ кристалловъ. Тамъ роща, — и прохладная т?нь ея исполнена самаго н?жнаго, самаго упоительнаго благоуханія. Тамъ бьетъ фонтанъ виномъ кипучимъ и яркимъ. Тамъ св?тлая р?ка тихо плескается о зеленые берега свои; но въ этомъ плесканьи, въ этомъ говор? волнъ есть что-то разумное, что-то понятное безъ словъ, какой-то мудреный разсказъ о несбыточномъ, но бываломъ, какая-то сказка волшебная и заманчивая. Вм?сто в?тра зд?сь в?яла музыка; вм?сто солнца зд?сь св?тилъ самъ воздухъ. Вм?сто облаковъ летали прозрачные образы боговъ и людей; какъ будто снятые волшебнымъ жезломъ съ картины какого нибудь великаго мастера, они, легкіе, вздымались до неба и, плавая въ стройныхъ движеніяхъ, купались въ воздух?.
Долго Сирійскій царь ходилъ въ сладкомъ раздумьи по новому міру, и ни взоръ его, ни слухъ ни на минуту не отдыхали отъ безпрестаннаго упоенія. Но посреди окружавшихъ его прелестей невольно въ душу его т?снилась мысль другая: онъ со вздохомъ вспоминалъ о той музык?, которую приближаясь издавала зв?зда его; онъ полюбилъ эту музыку такъ, какъ будто она была не голосъ, а живое созданіе, существо съ душою и съ образомъ; тоска по ней м?шалась въ каждое его чувство, и услышать снова т? чарующіе звуки стало теперь его единственнымъ, бол?зненнымъ желаніемъ.
Между т?мъ въ глубин? зеленаго л?са открылся передъ нимъ блестящій дворецъ, чудесно слитый изъ остановленнаго дыма. Дворецъ, казалось, струился и волновался, и переливался, и не смотря на то, стоялъ неподвижно и твердо въ одномъ положеніи. Прозрачныя колонны жемчужнаго цв?та были увиты св?тлыми гирляндами изъ розовыхъ облаковъ. Дымчатый портикъ возвышался стройно и радужно, красуясь граціей самыхъ строгихъ пропорцій; огромный сводъ казался круглымъ каскадомъ, который падалъ во вс? стороны св?тлою дугою, безъ р?ки и безъ брызговъ: все во дворц? было живо, все играло, и весь онъ казался летучимъ облакомъ, а между т?мъ это облако сохраняло постоянно свои строгія формы. Кр?пко забилось сердце Нуррединово, когда онъ приблизился ко дворцу: предчувствіе какого-то неиспытаннаго счастія занимало духъ и томило грудь его. Вдругъ растворились легкія двери, и въ одежд? изъ солнечныхъ лучей, въ в?нц? изъ яркихъ зв?здъ, опоясанная радугой, вышла д?вица.
„Это она!” воскликнулъ Сирійскій царь. Нуррединъ узналъ ее. Правда, подъ туманнымъ покрываломъ не видно было ея лица; но по гибкому ея стану, по ея граціознымъ движеніямъ и стройной поступи, разв? сл?пой одинъ могъ бы не узнать на его м?ст?, что эта д?вица была та самая Музыка Солнца, которая такъ пл?нила его сердце,
Едва увид?ла д?вица Сирійскаго царя, какъ въ ту же минуту обратилась къ нему спиною и, какъ бы испугавшись, пустилась б?жать вдоль широкой аллеи, усыпанной мелкимъ, серебрянымъ пескомъ. Царь за нею.
Ч?мъ ближе онъ къ ней, т?мъ шибче б?житъ д?вица, и т?мъ бол?е царь ускоряетъ свой б?гъ.
Грація во вс?хъ ея движеніяхъ; волосы разв?ялись по плечамъ; быстрыя ножки едва оставляютъ на серебряномъ песку свои узкіе, стройные сл?ды; но вотъ ужъ царь не далеко отъ нея; вотъ онъ настигъ ее, хочетъ обхватить ея стройный станъ, — она мимо, быстро, быстро... какъ будто Грація обратилась въ Молнію; легко, красиво... какъ будто Молнія обернулась въ Грацію.
Д?вица исчезла; царь остался одинъ, усталый, недовольный. Напрасно искалъ онъ ее во дворц? и по садамъ: нигд? не было и сл?довъ д?вицы. Вдругъ изъ-за куста ему пов?яло музыкой, какъ будто вопросъ: за ч?мъ пришелъ ты сюда? —
„Клянусь красотою зд?шняго міра, — отв?чалъ Нуррединъ — что я не съ т?мъ пришелъ сюда, чтобы вредить теб?, и не сд?лаю ничего противнаго твоей вол?, прекрасная д?вица, если только выйдешь ко мн? и хотя на минуту откроешь лицо свое.”
„Какъ пришелъ ты сюда?” — пов?яла ему таже музыка. Нуррединъ разсказалъ, какимъ образомъ достался ему перстень, и едва онъ кончилъ, какъ вдругъ изъ т?нистой бес?дки показалась ему таже д?вица; и въ то же самое мгновеніе царь очнулся въ своей палатк?.
Перстень былъ на его рук?, и передъ нимъ стоялъ ханъ Арбазъ, храбр?йшій изъ его полководцевъ и умн?йшій изъ его сов?тниковъ. „Государь! — сказалъ онъ Нурредину — покуда ты спалъ, непріятель ворвался въ нашъ станъ. Никто изъ придворныхъ не см?лъ разбудить тебя; но я дерзнулъ прервать твой сонъ, боясь, чтобы безъ твоего присутствія поб?да не была сомнительна.”
Суровый, разгн?ванный взоръ былъ отв?томъ министру; нехотя опоясалъ Нуррединъ свой мечъ, и тихими шагами вышелъ изъ ставки.
Битва кончилась. — Китайскія войска снова заперлись въ ст?нахъ своихъ; Нуррединъ, возвратясь въ свою палатку, снова загляд?лся на перстень. Опять зв?зда, опять солнце и музыка, и новый міръ, и облачный дворецъ, и д?вица. Теперь она была съ нимъ см?л?е, хотя не хот?ла еще поднять своего покрывала.
Китайцы сд?лали новую вылазку. Сирійцы опять отразили ихъ; но Нуррединъ потерялъ лучшую часть своего войска, которому въ битв? уже не много помогала его рука, бывало неодолимая. Часто въ пылу сраженія Сирійскій царь задумывался о своемъ перстн?, и посреди боя оставался равнодушнымъ его зрителемъ, и бывши зрителемъ, казалось, вид?лъ что-то другое.
Такъ прошло н?сколько дней. Наконецъ, царю Сирійскому наскучила тревога боеваго стана. Каждая минута, проведенная не внутри опала, была ему невыносима. Онъ забылъ и славу, и клятву: первый послалъ Оригеллу предложеніе о мир?, и, заключивъ его на постыдныхъ условіяхъ, возвратился въ Дамаскъ; поручилъ визирямъ правленіе царства, заперся въ своемъ чертог?, и подъ смертною казнію запретилъ своимъ царедворцамъ входить въ царскіе покои безъ особеннаго повел?нія.
Почти все время проводилъ Нуррединъ на зв?зд?, близь д?вицы; но до сихъ поръ еще не видалъ онъ ея лица. Однажды, тронутая его просьбами, она согласилась поднять покрывало; и той красоты, которая явилась тогда передъ его взорами, невозможно выговорить словами, даже магическими, — и того чувства, которое овлад?ло имъ при ея взгляд?, невозможно вообразить даже и во сн?. Если въ эту минуту Сирійскій царь не лишился жизни, то конечно не отъ того, чтобы люди не умирали отъ восторга, а в?роятно потому только, что на той зв?зд? не было смерти.
Между т?мъ министры Нуррединовы думали бол?е о своей выгод?, ч?мъ о польз? государства. Сирія изнемогала отъ неустройствъ и беззаконій. Слуги слугъ министровыхъ ут?сняли гражданъ; почеты сыпались на богатыхъ; б?дные страдали; народомъ овлад?ло уныніе, а сос?ди см?ялись.
Жизнь Нурредина на зв?зд? была серединою между сновид?ніемъ и д?йствительностію. Ясность мыслей, святость и св?жесть впечатл?ній могли принадлежать только жизни на яву; но волшебство предметовъ, но непрерывное упоеніе чувствъ, но музыкальность сердечныхъ движеній и мечтательность всего окружающаго уподобляли жизнь его бол?е сновид?нію, ч?мъ д?йствительности. Д?вица Музыка казалась также сліяніемъ двухъ міровъ. Душевное выраженіе ея лица, безпрестанно изм?няясь, было всегда согласно съ мыслями Нурредина, такъ что красота ея представлялась ему столько же зеркаломъ его сердца, сколько отраженіемъ ея души. Голосъ ея былъ между звукомъ и чувствомъ: слушая его, Нуррединъ не зналъ, точно ли слышитъ онъ музыку, или все тихо, и онъ только воображаетъ ее? Въ каждомъ слов? ея находилъ онъ что-то новое для души, а все вм?ст? было ему какимъ-то счастливымъ воспоминаніемъ чего-то дожизненнаго. Разговоръ ея всегда шелъ туда, куда шли его мысли, такъ какъ выраженіе лица ея сл?довало всегда за его чувствами; а между т?мъ все, что она говорила, безпрестанно возвышало его прежнія понятія, такъ какъ красота ея безпрестанно удивляла его воображеніе. Часто, взявшись рука съ рукою, они молча ходили по волшебному міру; или, сидя у волшебной р?ки, слушали ея волшебныя сказки; или смотр?ли на синее сіяніе неба; или, отдыхая на волнистыхъ диванахъ облачнаго дворца, старались собрать въ опред?ленныя слова все разс?янное въ ихъ жизни; или, разостлавъ свое покрывало, д?вица обращала его въ коверъ самолетъ, и они вм?ст? улетали на воздухъ, и купались, и плавали среди красивыхъ облаковъ; или, поднявшись высоко, они отдавались на волю случайнаго в?тра и неслись быстро по безпред?льному пространству и уносились, куда взоръ не дойдетъ, куда мысль не достигнетъ, и лет?ли, и лет?ли такъ — что духъ замиралъ...
Но положеніе Сиріи безпрестанно становилось хуже, и т?мъ опасн?е, что въ ц?лой Азіи совершились тогда страшные перевороты. Древніе грады рушились; огромныя царства колебались и падали; новыя возникали насильственно; народы двигались съ м?стъ своихъ; неизв?стныя племена наб?гали неизв?стно откуда; пред?ловъ не стало между государствами; никто не в?рилъ завтрешнему дню; каждый дрожалъ за текущую минуту; одинъ Нуррединъ не заботился ни о чемъ. Внутреннія неустройства со вс?хъ сторонъ открыли Сирію вн?шнимъ врагамъ; одна область отпадала за другою, и уже самые близорукіе умы начинали предсказывать ей близкую погибель.
„Д?вица! — сказалъ однажды Нуррединъ д?виц? Музык? — поц?луй меня!”
„Я не могу — отв?чала д?вица — если я поц?лую тебя, то лишусь всего отличія моей прелести, и красотой своей сравняюсь съ обыкновенными красавицами подлунной земли.
Есть однако средство исполнить твое желаніе, не теряя красоты моей... оно зависитъ отъ тебя... послушай: если ты любишь меня, отдай мн? перстень свой; блестя на моей рук?, онъ уничтожитъ вредное д?йствіе твоего поц?луя.”
„Но какъ же безъ перстня приду я къ теб??”
„Какъ ты теперь видишь мою землю въ этомъ перстн?, такъ я тогда увижу въ немъ твою землю; какъ ты теперь приходишь ко мн?, такъ и я приду къ теб?” — сказала д?вица Музыка, и, одной рукой снимая перстень съ руки Нурредина, она обнимала его другою. И въ то мгновеніе, какъ уста ея коснулись устъ Нуррединовыхъ, а перстень съ его руки перешелъ на руку д?вицы, въ то мгновеніе, продолжавшееся, можетъ быть, не бол?е одной минуты, новый міръ вдругъ исчезъ вм?ст? съ д?вицей, и Нуррединъ, еще усталый отъ восторга, очутился одинъ на мягкомъ диван? своего дворца.
Долго ждалъ онъ об?щаннаго прихода д?вицы Музыки; но въ этотъ день она не пришла; ни черезъ два, ни черезъ м?сяцъ, ни черезъ годъ. Напрасно разсылалъ онъ гонцовъ во вс? концы св?та искать Араратскаго отшельника; уже и посл?дній изъ нихъ возвратился безъ усп?ха. Напрасно истощалъ онъ свои сокровища, скупая отовсюду круглые опалы; ни въ одномъ изъ нихъ не нашелъ онъ зв?зды своей.
„Для каждаго челов?ка есть одна зв?зда, — говорили ему волхвы — ты, государь, потерялъ свою, другой уже не найти теб?!”
Тоска овлад?ла царемъ Сирійскимъ, и онъ конечно не задумался бы утопить ее въ студеныхъ волнахъ своего златопесчанаго Бардинеза, еслибы только вм?ст? съ жизнію не боялся лишиться и посл?дней т?ни прежнихъ наслажденій — грустнаго, темнаго наслажденія: вспоминать про свое солнышко!
Между т?мъ тотъ же Оригеллъ, который недавно трепеталъ меча Нуррединова, теперь самъ осаждалъ его столицу. Скоро ст?ны Дамасскія были разрушены, Китайское войско вломилось въ царскій дворецъ, и вся Сирія вм?ст? съ царемъ своимъ подпала подъ власть Китайскаго императора.
„Вотъ прим?ръ коловратности счастія, — говорилъ Оригеллъ, указывая полководцамъ своимъ на окованнаго Нурредина — теперь онъ рабъ, и вм?ст? съ свободою утратилъ весь блескъ прежняго имени. Ты заслужилъ свою гибель — продолжалъ онъ, обращаясь къ царю Сирійскому, — однако я не могу отказать теб? въ сожал?ніи, видя въ несчастіи твоемъ могущество судьбы еще бол?е, ч?мъ собственную вину твою. Я хочу, сколько можно, вознаградить тебя за потерю твоего трона. Скажи мн?: чего хочешь ты отъ меня? О чемъ изъ утраченнаго жал?ешь ты бол?е? Который изъ дворцовъ желаешь ты сохранить? Кого изъ рабовъ оставить? Избери лучшія изъ сокровищъ моихъ и, если хочешь, я позволю теб? быть моимъ нам?стникомъ на прежнемъ твоемъ престол?!”
„Благодарю тебя, государь! — отв?чалъ Нуррединъ — но изъ всего, что ты отнялъ у меня, я не жал?ю ни о чемъ. Когда дорожилъ я властію, богатствомъ и славою, ум?лъ я быть и сильнымъ, и богатымъ. Я лишился сихъ благъ только тогда, когда пересталъ желать ихъ, и недостойнымъ попеченія моего почитаю я то, чему завидуютъ люди. Суета, вс? блага земли! суета все, что обольщаетъ желанія челов?ка, и ч?мъ пл?нительн?е, т?мъ мен?е истинно, т?мъ бол?е суета! Обманъ все прекрасное, и ч?мъ прекрасн?е, т?мъ обманчив?е; ибо лучшее, что есть въ мір?, это — мечта”.
30 Декабря 1830 г.
Москва.