Статьи Маркса в «Немецко-французском ежегоднике»

Статьи Маркса

в «Немецко-французском ежегоднике»

В конце октября 1843 г. Маркс вместе с Женни фон Вестфален, которая стала его женой, покинул Германию и прибыл в Париж – сборный пункт революционеров того времени. Знакомство с деятельностью революционных парижских пролетариев дало ему новые аргументы в пользу коммунизма. Деятельность Маркса в качестве редактора «Немецко-французского ежегодника», его статьи, написанные осенью 1843 – в начале 1844 гг. и опубликованные в этом журнале в конце февраля 1844 г., свидетельствуют об окончательном переходе Маркса к коммунизму.

Маркс и Руге были равноправными соредакторами журнала, хотя в финансовом отношении издание обеспечивал Руге. Открывался журнал статьей Руге «План „Немецко-французского ежегодника“», где обосновывалась необходимость объединения передовых сил Германии и Франции на основе принципов философского гуманизма, а в качестве практического шага на пути реализации этих принципов предлагалось издание нового журнала как образца свободной прессы двух народов.

Маркс иначе понимал задачи журнала. В письме к Руге, завершавшем опубликованную в журнале «Переписку», Маркс решительно возражает против принятия какой-либо из уже имеющихся философских концепций в качестве готовой доктрины, которую остается лишь осуществить, как это полагал Руге. Среди нынешних теоретиков, пишет Маркс, налицо большая путаница относительно того, каким должно быть будущее общества и, следовательно, в каком направлении («куда?») должна вестись борьба. Было бы неверно усугублять эту путаницу, поддерживая какую-то доктрину из числа ныне существующих. «…Преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир» [1, т. 1, с. 379].

Найти новый мир посредством критики старого мира – вот основная методологическая позиция, которую выдвигал Маркс в противовес разного рода абстрактно-теоретическим построениям, справедливо характеризуемым им как догматически-доктринерские. Существовавшие в то время утопические теории социализма (Фурье, Прудон) и коммунизма (Кабе, Дезами, Вейтлинг) не удовлетворяли Маркса именно потому, что они лишь противопоставляли новые принципы старому миру, а не пытались вывести их из критики последнего. При этом ни одна из теорий не разрабатывала всего комплекса новых принципов, а брала лишь один из них, в результате чего каждая теория догматически противопоставляла себя не только старому миру, но и не освоенным ею новым принципам.

Требование теоретического анализа всех сторон человеческого бытия Маркс сочетал с задачей активного влияния на современников. «Ничто не мешает нам… связать нашу критику с критикой политики, с определённой партийной позицией в политике, а стало быть, связать и отождествить нашу критику с действительной борьбой. В таком случае, мы выступим перед миром не как доктринёры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы не говорим миру: „перестань бороться; вся твоя борьба – пустяки“, мы даём ему истинный лозунг борьбы. Мы только показываем миру, за что собственно он борется, а сознание – такая вещь, которую мир должен приобрести себе, хочет он этого или нет» [1, т. 1, с. 381].

Как отмечал Маркс в этом программном письме, преимущественный интерес в современной ему Германии вызывали два предмета: религия и политика. Две статьи Маркса в «Немецко-французском ежегоднике» были посвящены именно этим темам, демонстрируя в обоих случаях плодотворность конкретного анализа действительности для обоснования общих выводов о необходимости новых, подлинно человеческих, общественных отношений и для раскрытия того, что борьба за новые отношения фактически уже ведется, хотя сами ее участники и не сознают этого.

В статье «К еврейскому вопросу» Маркс берет за исходную точку частную проблему: верующие евреи, т.е. последователи иудейской религии, борющиеся в Германии за равные политические права. Каков подлинный смысл этой борьбы? Б. Бауэр утверждал, что логика борьбы немецких евреев за политическую эмансипацию требует, чтобы они прежде отказались от иудаизма и стали атеистами. Маркс доказывает несостоятельность этого догматического утверждения, исходящего не из предмета, а пытающегося навязать ему извне принципы своей доктрины.

Пример США показывает, писал Маркс, что политическая эмансипация может быть достигнута и без отказа от религии – достаточно отделить церковь от государства, и в этом смысле требование политической эмансипации, выдвигаемое немецкими евреями, вполне обосновано. «Мы не утверждаем, что граждане государства должны покончить со своей религиозной ограниченностью, чтобы уничтожить свои мирские путы. Мы утверждаем, что они покончат со своей религиозной ограниченностью только тогда, когда уничтожат свои мирские путы» [1, т. 1, с. 388]. Существование религии в условиях отделения государства от церкви свидетельствует о том, что сама политическая эмансипация есть несовершенный, внутренне противоречивый способ бытия человека. Содержание этого противоречия состоит в раздвоении человека на частное существо в сфере гражданского общества и общественное существо в сфере политической жизни. «…Религия есть дух гражданского общества, – отмечал Маркс, – выражение отрыва и отдаления человека от человека» [1, т. 1, с. 397]. Материальным же выражением этого разрыва служат деньги: «Деньги – это отчуждённая от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей» [там же, с. 410].

Следовательно, уничтожение религии предполагает революционное преобразование мирской жизни человека, гражданского общества. «…Лишь тогда, когда человек познает и организует свои „собственные силы“ как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, – лишь тогда совершится человеческая эмансипация» [там же, с. 406].

Говоря конкретнее, главным антисоциальным элементом общества, достигшим высшей ступени своего исторического развития, являются деньги и связанные с ними отношения торгашества. Именно в них упирается дело «человеческой эмансипации» и именно они составляют суть практического, реального еврейства. Следовательно, эмансипация евреев предполагает «человеческую эмансипацию», а успех борьбы евреев за свою эмансипацию лежит не на пути свертывания ее практического содержания и ограничения рамками борьбы против собственной религиозности как таковой, а на пути всемерного расширения этой борьбы и ее направленности особенно против «практического еврейства» современного Марксу общества, т.е. против торгашества и денег. В этом случае борьба евреев за свою эмансипацию сливается с общей борьбой за всестороннюю эмансипацию человека.

Эти рассуждения Маркса непосредственно связаны с его рукописью «К критике гегелевской философии права» и Крейцнахскими тетрадями и служат первым публичным выражением полученных им теоретических результатов. Из Крейцнахских тетрадей заимствованы почти все исторические источники, на которые опирается Маркс в своей аргументации в статье «К еврейскому вопросу». Но в этой статье, как и в рукописи 1843 г., еще нет ответа на самый существенный вопрос – где же та сила, которая призвана низвергнуть мирского бога существующего общества? Ответ на этот вопрос Маркс дает в статье «К критике гегелевской философии права. Введение», также опубликованной в «Немецко-французском ежегоднике» 1844 г.

«Человеческая эмансипация», писал Маркс, есть освобождение всех жизненных сил человека как общественного существа. Ее осуществление предполагает ликвидацию всякого отчуждения – религиозного и мирского, теоретического и практического. Критика религии как отчужденного отражения действительности по существу уже окончена. Теперь задача состоит в том, чтобы «разоблачить самоотчуждение в его несвященных образах. Критика неба превращается, таким образом, в критику земли, критика религии – в критику права, критика теологии – в критику политики» [1, т. 1, с. 415].

Но что должно стать непосредственным объектом критики – сама немецкая практика или же ее немецкая теория? Политическая действительность Германии представляла собой исторический анахронизм, отвергнутый французами свыше полувека назад, и потому она заслуживала не опровержения, а упразднения. Напротив, в области теории немцы находились вполне на уровне, их теоретическая критика также соответствовала критике развитой действительности. В особенности критика гегелевской философии государства и права была одновременно и критическим анализом современного государства и связанной с ним действительности [см. там же, с. 421].

В чем же главным образом должна состоять критика передовой немецкой теории? В том, чтобы погрузиться в анализ и дать теоретическое освещение таких задач, для действительного разрешения которых имеется только одно средство – практика. Следовательно, действенная критика имеющейся теории заключается в разработке новой теории, которая давала бы положительный ответ на практические задачи и была бы способна указать самым широким массам путь практической борьбы за их решение. «Оружие критики, – писал Маркс, – не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой: но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. Теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem, а доказывает она ad hominem, когда становится радикальной. Быть радикальным – значит понять вещь в её корне. Но корнем является для человека сам человек» [1, т. 1, с. 422]. Это высказывание Маркса, несмотря на то что оно еще не свободно от фейербаховской терминологии, заключает в себе одно из важнейших положений исторического материализма. Указывая на определяющее значение материальной общественной силы в решении революционной задачи, Маркс вместе с тем высоко оценивает роль самой революционной теории, подчеркивая, что она при определенных условиях превращается в материальную силу, в организованность, сплоченность революционных масс. Маркс, следовательно, говорит об обратном влиянии сознания на бытие: высокая оценка материальных движущих сил революции ни в какой мере не умаляет значения сознания. По мысли Маркса, материальные условия и духовные побудительные мотивы находятся в диалектическом единстве, превращаются друг в друга.

Теория, чтобы овладеть массами, должна быть радикальной, революционной, т.е. выражать коренные потребности человека, народа, – в этом смысл приведенных выше слов Маркса. Завесу над тайной этих потребностей уже приоткрыла новейшая немецкая философия. Необходимо лишь смело сделать все следующие из нее выводы. «Очевидным доказательством радикального характера немецкой теории, следовательно – её практической энергии, служит то, что её исходным пунктом было решительное, положительное упразднение религии. Критика религии завершается учением, что человек – высшее существо для человека, завершается, следовательно, категорическим императивом, повелевающим ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом…» [1, т. 1, с. 422].

В этих высказываниях Маркса очевидно влияние фейербаховского антропологизма. Но из учения Фейербаха о человеке как высшем для человека существе Маркс делает революционные выводы. Потребность в ниспровержении всех отношений порабощения человека есть радикальная потребность, заключает Маркс, но она способна вызвать радикальную революцию, если в обществе сформировался такой класс, реальные интересы которого как раз и соответствуют этой радикальной потребности.

Во всей предшествующей истории Германии такого класса не было. Каждый новый класс начинал осознавать себя и выдвигать свои особые требования не тогда, когда он лишь находился в положении угнетенного класса, а тогда, когда возникал другой класс, в отношении которого первый сам оказывался в положении угнетателя. В результате «каждый класс, как только он начинает борьбу с классом, выше его стоящим, уже оказывается вовлечённым в борьбу с классом, стоящим ниже его. Поэтому княжеская власть находится в борьбе с королевской, бюрократ – в борьбе с дворянством, буржуа – в борьбе с ними со всеми вместе, а в это время пролетарий уже начинает борьбу против буржуа» [1, т. 1, с. 426 – 427].

Однако пролетариат занимает совершенно особое положение в обществе. С его появлением происходит быстрое развитие «класса, скованного радикальными цепями, такого класса гражданского общества, который не есть класс гражданского общества; такого сословия, которое являет собой разложение всех сословий; такой сферы, которая имеет универсальный характер вследствие её универсальных страданий и не притязает ни на какое особое право, ибо над ней тяготеет не особое бесправие, а бесправие вообще… одним словом, такой сферы, которая представляет собой полную утрату человека и, следовательно, может возродить себя лишь путём полного возрождения человека. Этот результат разложения общества, как особое сословие, есть пролетариат… Возвещая разложение существующего миропорядка, пролетариат раскрывает лишь тайну своего собственного бытия, ибо он и есть фактическое разложение этого миропорядка. Требуя отрицания частной собственности, пролетариат лишь возводит в принцип общества то, что общество возвело в его принцип, что воплощено уже в нём, в пролетариате, помимо его содействия, как отрицательный результат общества» [там же, с. 427 – 428].

Так впервые на рубеже 1843 – 1844 гг. Маркс формулирует одно из величайших открытий научного коммунизма – открытие исторической миссии пролетариата как единственного в истории класса, который в силу своего объективного положения борется не за установление собственного господства над обществом в смысле некоей новой, на этот раз уже якобы от самого пролетариата исходящей формы гнета, а за ликвидацию всякого господства и всякого угнетения. Революционное самоосвобождение пролетариата становится тождественным освобождению всего общества, общечеловеческой эмансипации. Это коренным образом отличает пролетарскую революцию от всех предшествовавших ей в истории революций.

Итак, пролетариат есть та реальная сила, которая способна и самой историей призвана осуществить «человеческую эмансипацию». Но «подобно тому как философия находит в пролетариате своё материальное оружие, так и пролетариат находит в философии своё духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца в человека… Голова этой эмансипации – философия, её сердце – пролетариат. Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив философию в действительность» [1, т. 1, с. 428 – 429].

Здесь отчетливо сформулирована мысль о необходимости соединения революционной теории с практикой борьбы революционного класса. Только овладев такой теорией, пролетариат становится грозной силой, ниспровергающей отношения частной собственности и эксплуатации. И лишь в революционной борьбе пролетариата научная философия перестает быть только философией и превращается в духовное оружие практической борьбы и достигаемых в ее ходе преобразований.

Так Маркс осуществляв в «Немецко-французском ежегоднике» свой программный принцип: посредством критики старого мира найти новый мир. Отнюдь не намереваясь доктринерски пророчествовать о будущем, он раскрывал перспективы реальной борьбы и в сфере теории, и в сфере практики.

Как уже отмечалось, обе статьи Маркса, помещенные в «Ежегоднике», были несвободны от влияния фейербаховского антропологизма. Принципиально новое содержание этих работ еще не отлилось в новую, соответствующую ему форму. Задача пролетарской революции формулируется пока преимущественно как задача уничтожения отчуждения и воплощения в жизнь гуманизма. В том же духе ставится вопрос и применительно к Германии: «Единственно практически возможное освобождение Германии есть освобождение с позиций той теории, которая объявляет высшей сущностью человека самого человека» [1, т. 1, с. 428].

Такой теорией для Маркса был антропологический материализм Л. Фейербаха. В письме Фейербаху от 11 августа 1844 г. Маркс говорит о его работах «Основные положения философии будущего» и «Сущность веры в смысле Лютера. Дополнение к „Сущности христианства“»: «В этих сочинениях Вы – я не знаю, намеренно ли – дали социализму философскую основу, и коммунисты сразу так и поняли эти Ваши работы. Единение людей с людьми, основанное на реальном различии между людьми, понятие человеческого рода, перенесенное с неба абстракции на реальную землю, – что это такое, как не понятие общества!» [1, т. 27, с. 381]. Но Маркс уже развивает, перерабатывает фейербаховское понимание сущности человека, доказывая, что лишь освободительное движение пролетариата является действительным решением тех гуманистических задач, которые в абстрактной форме провозглашались Фейербахом. Таким образом, несмотря на фейербаховскую терминологию и отдельные формулировки в духе антропологического материализма, социально-политические воззрения Маркса этого периода уже принципиально отличаются от воззрений Фейербаха и других представителей буржуазной демократии. Маркс проводит существенное различие между «человеческой» и «политической эмансипацией» и тем самым ставит вопрос о противоположности между пролетарской и буржуазной революциями[6]. Идея пролетарской революции и исторической миссии пролетариата, критика буржуазно-демократических иллюзий и выявление исторически ограниченного содержания буржуазных революций – все это, несомненно, говорит о завершении перехода Маркса к материализму и коммунизму. В мае 1844 г., прекратив сотрудничество с Руге, Маркс окончательно порывает отношения с младогегельянцами.