14. «Кесарю – кесарево»

Ещё раз подчеркну, что вопрос об отношении «романа в романе» к каноническим евангелиям – один из центральных для истолкования всего Романа. Я попытался обосновать, что никакого отрицания Нового Завета со стороны Булгакова нет, а есть художественная постановка проблемы исторического анализа ершалаимских событий. Текст «древних» глав, хотя и написан в стиле исторического романа, но по контрасту с этим жанром имеет упрощённый сюжет с минимальным числом действующих лиц, как в драматических пьесах. Так Автор подчёркивает условность текста, поскольку речь идёт о фантастическом персонаже – мастере, угадавшем подлинный исторический сюжет событий. Сам Булгаков не претендует на роль этого романтического историка, а значит и на историческую точность. Все смысловые нестыковки с каноническими евангелиями в показаниях героев не носят характер точных утверждений. Всё это нужно, скорее, чтобы читатель усомнился в исторической точности канонических евангелий, для которых важнее символический смысл новозаветной мистерии.

Есть и ещё одно возможное объяснение, почему «роман в романе» так условен и небогат действующими лицами. Мы уже выяснили, что Булгаков имеет склонность к методу иронического перевоплощения в своих героев. Сам он к началу второй главы перевоплощается в протагониста Воланда, а уже Воланд воплощает образ Пилата, глазами которого смотрит на бесконечный день пятницы 14-го нисана. Но Пилату ничего не известно об отношениях внутри иудейской секты апостолов. Всё что он может знать – это рассказ Иешуа. Однако, в этот самый важный день своей земной жизни и смерти, Иешуа тоже не интересуют лишние детали и подробности. Для Иешуа важно, чтобы осуществился известный ему план, зависящий от действий Иуды с Каифой и Пилата с Афранием. Поэтому сегодня он помнит лишь об одном из двенадцати – Иуде из Кириафа, позорная смерть которого почему-то так же необходима и важна для исполнения замысла Иешуа, как и его собственная смерть на кресте.

Наконец, третья причина драматического минимализма древних глав Романа – возможность выделить какие-то самые важные для Булгакова моменты в самих канонических евангелиях. То есть «роман в романе» потому столь прозрачен и лишён подробностей, чтобы послужить «призмой» для увеличения деталей и прояснения сути первых четырёх «доказательств» об Иисусе. Ещё один смысл творения фантастического мастера – «прозрачный кристалл», о котором со слов Иешуа писал в своём пергаменте Левий. Сам Булгаков не претендует на совершенство своего «кристалла», но имеет полное право обозначить своё видение новозаветной истории через взаимосвязи своего и канонических текстов. Использует он для этого и параллелизм событий московских и ершалаимских глав.

Но почему, спросите вы, нужно так тщательно зашифровывать своё отношение к событиям и действующим лицам двухтысячелетней давности? Неужели Автор действительно опасается духов и призраков далёкого прошлого сильнее, чем агентов ОГПУ? Ну, во-первых, даже из текста Романа видно, что Булгаков опасался «органов» меньше, чем отравлявших ему жизнь коллег, критиков, театральных деятелей. Кроме того, есть темы, затрагивать которые себе дороже, из-за предсказуемо стереотипной реакции интеллигентной публики. Думаю, что Булгакову судьба философа Чадаева была известна и даже близка. К числу такого рода запретных тем относится обсуждение роли Иуды в рождении христианства. За попытку апологии Христа можно было пострадать от власти, но даже просто за попытку поставить вопрос о переоценке роли Иуды можно угодить в полную обструкцию. А между тем Булгаков именно этот вопрос и пытается поставить. Для этого в 13 главе даётся не просто упоминание о доносчике Алоизии, но подробный пересказ мастером истории их отношений:

«У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью: схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится...

Именно, нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал Алоизий. Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне ее буквально в одну минуту, причем видно было, что объяснение это ему не стоило ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами. Но этого было мало. Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может...»

В общем, здесь прямым текстом написано, что Могарыч был не только лучшим другом, но и политическим советником мастера. Все комментаторы Романа хором, в один голос признают параллели отношений мастер – Алоизий и Иешуа – Иуда. Разумеется, из этого автоматически не следует, будто Иуда, по мнению Булгакова, был лучшим учеником и политическим советником Иисуса. Но хотя бы проверить эту очевидную гипотезу мы должны?

Почему, собственно, Булгаков должен был особо заинтересоваться персоной апостола Иуды? Придётся опять возвращаться к биографии писателя. Напомню, что Булгаков вырос в семье, где оба деда были священниками, а его отец служил профессором богословия в Киевской духовной академии. То есть Новый Завет и его персонажи были для Михаила Афанасьевича с самых ранних лет и до юности семейной книгой, предметом обсуждений отца с гостями. Это означает, что в памяти Булгакова все персонажи и повороты сюжета были запечатлены так же глубоко, как детские сказки. Нам с вами не нужно ведь лишний раз открывать томик Пушкина, чтобы вспомнить всех героев и сюжет сказок о царе Салтане или о рыбаке и рыбке.

Когда Булгаков становится зрелым драматургом, способным соединять в своих пьесах несколько сюжетных потоков, представленных разными героями, он не мог не увидеть присутствие в Евангелии вставок, сделанных совсем другими авторами. Эти вставки, так или иначе, относятся к Иуде и к вопросу о том, кто был тем самым лучшим учеником, возлежавшим на груди учителя во время Тайной вечери. Действительно, некоторые эпизоды Евангелия от Иоанна настолько соблазнительны, что официальным переписчикам пришлось сначала сделать «поясняющие» сноски, которые затем перекочевали в основной текст.

«Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус и который на вечери, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя?

Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что?

Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? Ты иди за Мною.

И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?»[22]

Этим аккордом заканчивается повествование Евангелия от Иоанна. После чего следует «разъяснение»: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его».[23] Вообще-то не нужно быть великим драматургом, чтобы заметить вставку в текст Иоанна от имени других лиц, взявшихся вдруг авторитетно удостоверять значение сказанного евангелистом. Уже само наличие вставки должно взволновать объективного исследователя, заставить задать вопрос, отчего это понадобилось лишний раз подчёркивать, что любимым учеником был Иоанн. Неужели и в первые века христианства были люди, сомневающиеся в таком толковании?

Сама драматургия этого финального эпизода подсказывает совсем другие мысли, которые поэтому и понадобилось опровергать грубой вставкой в оригинальный текст. Предположим, что это был Иоанн, но тогда почему так бурно реагирует на его появление Пётр? И зачем нужно было именно в этом эпизоде лишний раз отсылать к Тайной вечере и к вопросу о предательстве? Нигде в Евангелиях не отражены какие-либо дела или слова Иоанна, оправдывающие возглас Петра. Наоборот, есть лишь один апостол, кроме самого Петра, связанный с сатаной. Такое совпадение, что и сам Пётр предавал, трижды отрекшись, и тоже был назван сатаной в прямой речи Иисуса, лишь возбуждает подозрения, что в финале четвертого Евангелия речь идёт об Иуде из Кириафа.

Опять же, в синоптических Евангелиях, явно со слов участников Тайной вечери и, прежде всего, апостола Петра передан диалог:«При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал».[24] То есть подтверждается, что разговор происходил между Иисусом и Иудой. При этом Иоанн специально подчеркивает участие Петра в мизансцене. То есть подсказывает – тот, о котором говорил Пётр, и есть любимый ученик. Нужно заметить, что именно Иоанн является лучшим учеником Иисуса в части символического иносказания, владения языками. Этим объясняется возможная замена имени Иуды эвфемизмом «любимый ученик» – так, чтобы посвященные поняли, о ком и о чём речь, а неготовые к восприятию столь сложного противоречия остались в неведении и не соблазнялись.

Разумеется, никакой америки мы с вами не открываем, и этому спору – а не был ли Иуда тем самым любимым учеником? – столько же лет, сколько и Евангелию от Иоанна. Чему как раз и свидетельство – вставка в его финале. Однако мы всё же сделали небольшое открытие. Оказывается, Булгаков в этом давнем споре выбрал вариант Иуды. Иначе не стал бы вносить в последний вариант Романа рассказ мастера об Алоизии как лучшем друге. Или, может, Булгаков не знал канонических Евангелий или не понимал параллели между Алоизием и Иудой?

При таком стереоскопическом рассмотрении образ Иуды в ершалаимских главах перестаёт быть одномерным. Так что нам придётся ещё углубиться в эту тему. В канонических евангелиях есть и другие подтверждения особой роли ученика Иуды при Учителе: «Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали».[25]

Опять же присказка насчёт вора несколько выбивается из стиля повествования, не говоря уже о смысле. Четвёртое евангелие потому и называется «аналитическим», что его автор более тонкий и глубокий мыслитель, чем авторы евангелий «синоптических». И тут такой грубый пассаж, рассчитанный на невзыскательную публику. Но вот сообщение насчёт денежного ящика, который был доверен Иуде, выглядит вполне достоверным. А что это означает? Ничего особенного, кроме того, что по меркам будущей христианской церкви Иуда исполнял функции епископа в апостольской общине. И в силу этого был первым помощником Иисуса в мирских делах. Какие это могли быть дела? Ну, например, подготовка конспиративной явки для Тайной вечери в доме, неизвестном другим апостолам.

Одно из бросающихся в глаза отличий булгаковской версии от канонических евангелий – совсем недавнее знакомство Иешуа с Иудой, работавшим в меняльной лавке Ершалаима. Но так ли уж сильно расходится эта версия с канонической? Или этим внешним противоречием Автор обращает внимание на какие-то важные детали? Кроме того, у Автора или у мастера есть в запасе такая причина расхождений, как нежелание Иешуа рассказывать о том, что не имеет значения в этот страшный и великий день или мешает замыслу.

В канонических евангелиях Иуда сразу перечислен в числе двенадцати, избранных Иисусом в ученики. Но не сообщается, где и когда Иешуа познакомился с Иудой. Впервые же Иуда становится активным действующим лицом за шесть дней до Пасхи в Вифании, когда вступает в спор по поводу масла. Другое совпадение – причастность Иуды к денежным делам. Есть ещё важная деталь в булгаковской версии: Иешуа сообщает Пилату о том, что Иуду интересовал вопрос о власти – параллель с беседами мастера и Алоизия о политике. Иуду интересует та часть бытия, которая в известной формуле обозначена как «кесарю – кесарево». Ну, и последнее совпадение – в том, что из всех апостолов Иешуа говорит лишь об Иуде и о Левии Матвее, но об Иуде он отзывается всегда позитивно, а Левия критикует. Это ещё одно неявное подтверждение версии о любимом ученике.

Спор о том, был или не был Иуда тем самым любимым учеником, не имел бы значения, если бы за ним не вставал другой, более важный мировоззренческий вопрос. В конце концов, контраст превращения в предателя просто ученика или любимого ученика не столь велик. Гораздо более важной является та самая финальная сцена четвертого евангелия, где любимый ученик сопровождает воскресшего учителя и пребудет с ним до второго пришествия. Главный спор идёт о признании решающей роли Иуды во всей мистерии крестной смерти и воскрешения. И в этом смысле Булгаков, очевидно, утверждает необходимость той жертвы, которую приносит не только Иешуа, но и Иуда. Во-первых, это участие Иуды в драматическом сюжете «романа о Страстной пятнице» в числе лишь трёх учеников Иешуа, считая Пилата. Плюс то самое предвидение Иешуа о необходимости смерти Иуды.

Почему же этот спор так важен для идеологов и адептов христианских церквей, что западных, что восточных? Потому что предательство Иуды – это проявление духа сатаны. Тогда получается, что вошедший в Иуду сатана помогает Иисусу достичь целей, заповеданных Богом. И ещё стоит напомнить, что «вошёл в него сатана», когда Иисус «обмакнув кусок, подал Иуде». Это пишет Иоанн, точно знающий символику библейских иносказаний: хлеб — это знание, а масло — это любовь, точнее – энергия любви. Выходит, сатана вошёл в Иуду вместе со знаниями и любовью Учителя?

Таким образом, двигаясь вслед за Автором по оставленным им в Романе знакам и указаниям на евангельские события, мы опять пришли к заглавному вопросу Романа: «Так кто же ты?». И к вопросу о роли сатаны в исполнении божественного плана, о наличии которого свидетельствует Воланд в первой главе. Однако, что же нового в этом вопросе? В конце концов, первым этот вопрос поставил не Булгаков, и даже не Гёте в «Фаусте». Впервые этот вопрос был поставлен и разрешен в библейской Книге Иова. И почему церковники так опасаются даже постановки этого вопроса в связи с ролью Иуды? Может быть, по той причине, что не один лишь апостол Иуда был назван в Новом Завете сатаной? Более того, апостол Пётр был назван так в прямой речи самого Учителя. Финал четвёртого евангелия – это благословление апостола Петра как пастыря, первого епископа христианской церкви. Появление в этот момент самого первого епископа – Иуды, не является ли необходимым напоминанием о сатанинской природе любой земной власти, включая церковную?

Если Булгаков признает Иуду любимым учеником и считает его участие в Мистерии необходимым и решающим, тогда не означает ли это апологию предательства и возведение Иуды в ранг святого? Нет, конечно! Булгаков согласен с тем, что судьба предателя предопределена, и Иуда должен умереть. Булгаков всего лишь призывает нас не уходить от острых мировоззренческих вопросов, и в частности – от вопроса о роли сатаны в духовном развитии человечества.

Будет нелишним заметить, что все три ученика Иешуа, действующие в ершалаимских главах, так или иначе сопричастны к деньгам и власти, что называется кесарево. Иуда – меняла и тайный агент власти. Пилат – вообще наместник кесаря. Левий Матвей – бывший сборщик податей. Мы опять вернулись к формуле «Богу – Богово, кесарю – кесарево». Внутреннее, духовное начало противостоит вещественному миру, божественные помыслы – сатанинским соблазнам, Израиль – Египту.

Но опять же вопрос, а был бы Израиль без египетского плена? И не был ли научен Моисей сначала всей мудрости Египетской? А есть ещё в Новом Завете такая соблазнительная притча о блудном сыне, где отец более ценит того, кто прошёл через соблазны мира и научен внешним наукам, но вернулся к духовным ценностям, а не старшего сына – невинного, но и не спасённого.

Получается, что Бог не может обойтись без сатаны? Иисусу нельзя спастись и спасти других иначе, как обратившись к внешним кесаревым силам, к политическим интригам. И ни один епископ, будь то Иуда или Пётр, не может обойтись без денег или без сотрудничества с властью. Другой вопрос, какой цели служат эти сатанинские средства? И, между прочим, разрешение этого вопроса – тоже едва ли не сквозная тема всего Евангелия. Иисус обличает фарисеев за то, что для них внешняя сторона религии важнее духовного смысла, а скрупулёзное следование букве закона обусловлено мирскими мотивами. С другой стороны, Учитель сам нарушает субботу и оправдывает такое отступление, если оно преследует духовные цели. В таком случае, не подпадают ли под это оправдание сатанинский поступок Иуды, предавшего Учителя, или же приказ Пилата о казни?

Теперь, когда мы догадались, под каким углом зрения сам Автор видит действующих лиц «романа в романе», можно начинать толкование этих страниц.