54. Доверяем, но проверяем

Главный перевал мы действительно преодолели, благодаря вниманию к деталям и на основе общих идей обнаружили и поняли скрытые смыслы в двух кульминационных главах Романа. Но осталось чувство недосказанности, точнее – возможного недопонимания, поскольку наше толкование выглядит несколько субъективным, недостаточно опирающимся на волю самого Автора. Поэтому мы всё же ещё раз пройдемся по тексту 22 и 23 главы, чтобы проверить наши выводы с помощью надёжных «ключей», оставленных нам Автором и успешно применённых к 21 главе.

22 стадия завершает большой ряд 11-22 и последнюю четверть 20-22. Поэтому основным, как и для 21 главы, будет «четвёртый ключ» – повторение, пародирование трагедийного сюжета всей большой стадии сначала как фарс в последней четверти, а затем в виде мистерии. Это означает, что в сюжете 22 стадии мы обязаны обнаружить такой же, только уменьшенный в масштабе пространства и времени узор линий и поворотов сюжета, что и на протяжении всех глав с 14-й по 22-ю.

Стадии второго ряда с 11-й по 13-ю происходят параллельно последним двум стадиям первого большого ряда. Поэтому и уменьшительное повторение этой предварительной четверти должно происходить в конце 21 главы, на фоне окончания «шабаша» в болотистой местности. Напомним, что Маргарита после приземления, купания и грубоватого общения с гостями «тихого омута» на берегу реки решает расслабиться и отдохнуть. То есть повторяет в общих чертах предыдущий путь и приходит к тому же состоянию, что и обитатель скорбного дома на берегу реки в 11 главе. В конце 21 главы происходит мини-представление – прибытие с небес на островок (то есть буквально в изолированное место) незнакомца, который перед этим переодевается, как и незнакомец из 13 главы. Маргариту уговаривают отказаться от прежнего образа передвижения в виртуальном пространстве, и она соглашается. Как и бывший поэт Бездомный отказывается от способа своего продвижения в творческой среде.

Переходим к началу 22 главы и сравниваем её с главой 14, с беседой испуганного Римского и вампира Варенухи, который старательно прячется от света. Разбирая 20 главу, мы уже нашли пародийное соответствие ведьмы, глядевшей из зеркала на домохозяйку, с образом Геллы в окне кабинета Римского. Ещё раз заметим, что по правилу «четвёртого ключа» сюжет 22 стадии должен повторять не только сюжет всей трагедии, но и пародию на него в последней четверти 20-22. Поэтому мы должны сравнивать начало 22 главы и с 14-й, и с 20-й.

Как и Бездомный в 11-13 главах, Маргарита пребывает в состоянии раздвоенности. В её душу стучится внешний образ ведьмы, прилетевшей, как и Гелла, из виртуального пространства фантастических снов, но там же обитает и бывшая домохозяйка, испуганная не меньше Римского. Разговор Маргариты с управителем Коровьевым, который тоже прячется от света, подобен беседе Римского с администратором Варенухой, оказавшемся на поверку «нечистой силой». Проницательный Римский в результате беседы делает выводы: «финдиректор уже твердо знал, что все, что рассказывает ему вернувшийся в полночь администратор, все – ложь! Ложь от первого до последнего слова». Автор подтверждает наш вывод, сделанный на основании других подсказок и параллелей: Коровьев действительно всё врёт от первого до последнего слова. Но эта параллель говорит кое-что и о Маргарите, которая вовсе не столь доверчива, как выглядит в сцене на тёмной лестнице. Всё она понимает насчёт Коровьева, но снова готова играть в опасные игры с лукавым.

При сопоставлении с 14 главой выясняется, зачем Коровьев рассказал байку о зарвавшемся типе, разменявшем трёхкомнатную квартиру на Садовом кольце ради пятикомнатной, но в итоге оказавшемся без квартиры далеко от Москвы. Вполне ясна аналогия с Лиходеевым, про чьи выдуманные приключения вещал Римскому Варенуха. Приглядевшись, в этом размене многокомнатных квартир можно обнаружить историософский смысл. Если квартира соответствует личности, то комната – это ипостась личности. В нормальной «трёхкомнатной» личности должно присутствовать три ипостаси – дух, душа и мастерство. Попытка умножить духовные сущности без необходимости, совместить в одной личности произвольное число ипостасей – это психопатология, обычно приобретаемая вследствие известных злоупотреблений под именем «белой горячки». По отношению к Лиходееву как образу партноменклатуры это состояние правильнее назвать «плюрализм» вследствие «перестройки».

После разговора с Коровьевым Маргарита пытается, по примеру Римского, найти спасение под защитой Азазелло и оказывается в совмещённом со спальней кабинете, как в гостиничном номере. Но одновременно это и место разыгрываемого представления, о чём напоминает театральный бинокль Бегемота. Поэтому следует перейти к параллелям со сновидением Никанора Ивановича в 15 главе. Заметим, что героиня прибывает в помещение этого «камерного театра» не только босой, но и вовсе неодетой. Символически это означает отсутствие каких-либо знаний о мире после того, как прежние знания были оставлены в прошлой жизни. Ну что ж, нет ничего удивительного ни в этой характеристике постсоветской творческой общественности, ни в том, что героиня, подобно Никанору Ивановичу, уклоняется от общения с Воландом за льстивыми фразами, подсказанными ей лукавым.

Нас в этом случае больше заинтересует факт, что сам Автор сопоставляет Воланда с молодым и симпатичным духом из 15 главы, где было упомянуто существование какого-то «женского театра». Судя по привычкам Автора, он ни одного слова не вставил в Роман просто так. Если есть указание на «женский театр», аналогичный «мужскому» из 15 главы, значит, его нужно найти в ходе истолкования. Вот мы и обнаружили его во второй половине 22 главы.

В таком случае «шахматная партия», которую Воланд выигрывает у Бегемота, является аналогом той игры в кошки-мышки, которую во сне Босого демонстрировал конферансье против господина Дунчиля. Сергею Герардовичу помогло прибытие его жены, после чего конферансье вроде бы отпускает Дунчиля с миром. Бегемот тоже пользуется прибытием гостьи, изображает бесплодные поиски утерянных «ценностей» и согласен на любые уловки, чтобы выйти из игры с гордо поднятой головой. В 15 главе побеждающему духу помогает красавица Ида Геркулановна. В «женском театре», когда Воланд объявляет шах королю, он сразу же рекомендует публике Геллу.

При изучении такого рода параллелей в тексте нам важны не только сходства в образах и поворотах сюжета, сколько небольшие нюансы, изменения угла зрения, создающие стереоскопический эффект. Например, такой нюанс, что Маргарита оказывается в той же роли, что и жена Дунчиля. Одна из граней возникающей объёмной картины нам уже известна – это указание на то, что Маргарита является женой одного из игроков. Но точно не кота, и не Воланда, который всегда один. Кто же ещё участвует в игре? Да хотя бы и Коровьев, помешавший Бегемоту сдать партию. Из этого следует важный нюанс, что Воланд играет против всей свиты, а не только против кота. Но использует противоречия в рядах свиты для достижения успеха. Однако в чём заключается этот успех? В 15 главе Ида Геркулановна выносит на сцену бриллианты, которые пытался скрыть от общества Дунчиль. В аналогичном повороте сюжета, после представления гостье Геллы, в руках Воланда появляется хрустальный глобус. Аналогия с бриллиантом подтверждает метафору «магического кристалла» для совершенной научной теории.

После ухода Дунчиля в 15 главе на сцену вышел Куролесов. Аналогично после того, как «где-то вдали послышался шум многочисленных крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон», на сцене временно солировал Бегемот, разыгравший дивертисмент с подменой белого короля офицером. Остальная свита вернулась сразу после этого, значит именно в бегстве короля и появлении самозванца в мантии состоит аналогия с номером Куролесова. Но мы-то помним, что Автор зашифровал в этой репризе пародию на поэму Маяковского о лидере русской революции, бывшем дворянине, который сменил на троне «белого царя». То есть и здесь формальное подобие налицо. Что касается вероятной содержательной аналогии, то поэма Маяковского связана с похоронами Ленина, а раскрутка темы его перезахоронения из Мавзолея вполне может стать маневром для постсоветской олигархии.

Далее по ходу представления в 15 главе наступает черёд следующего героя: «Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи». Не правда ли, близко с ощущениями Маргариты от взгляда Воланда? Ещё одна гирька на чашу весов в пользу того, что «конферансье» из 15 главы, а значит и «незнакомец» из 13-й являются перевоплощениями Воланда. Далее по ходу камерной пьесы происходит диалог Воланда с Маргаритой, оказавшейся в той же ситуации, что и Канавкин. На вопрос, не скрывает ли героиня какого-либо сокровища, то есть любви, в глубине своей души Маргарита не даёт ответа. Может быть потому, что в раздвоенном состоянии сама не может разобраться в своих чувствах. Потому и нужна следующая стадия испытания.

В этом месте нас должна заинтересовать ещё одна аналогия. Воланд говорит о какой-то поганой старушке, а в параллельной 15 главе речь идёт о тётушке Канавкина, в которой мы ранее опознали иудейскую религию. Может быть, этот след поможет понять аллегорию бабушки Воланда? Если иудейская религия является тётушкой, то бабушка должна быть её родительницей. Подумав над этой шарадой, мы должны признать, что одним из двух родителей тётушки была вполне языческая вера ещё более древних евреев в своего племенного бога. Только в ходе движения к египетскому «плену» и пребывания в нём одно из семитских племён стало интеллигенцией самой первой империи. Конечным итогом восхождения этой «родоплеменной интеллигенции» станет созданная на основе египетской премудрости самая передовая для древнего мира религия единобожия.

Однако для чего же Автор проводит такую аллегорию, да ещё в связи с травмой, которую христианство получило примерно в 1569-72 годах? Может быть, чтобы мы лучше поняли характер этой травмы? Ведь речь на этом историческом рубеже шла о расколе христианских церквей по национальному признаку, угрозе превращения единого Бога, пусть и прославляемого по-разному, снова в племенного божка. В таком случае, обжигающее зелье, с помощью которого пытаются придать подвижность и без того травмированной ноге – это обращение к «исконным» этническим, племенным мотивам для придания популярности и динамизма земной церкви. Такая попытка лечить подобное подобным действительно возможна. Сначала с участием масс-медиа (Гелла), а затем и творческая общественность может подключиться.

Находим и ещё одно соответствие между знакомством Маргариты с Абадонной и общением Босого с владельцем бойцовых гусей из Лианозова. Крупные птицы символизируют «силовиков» не только в нашем Романе. Например, парадный шаг военных называется «гусиным», одно из названия военных наёмников – «дикие гуси». Опять же гуси как защитники Рима. Пока хозяин «бойцовых гусей» гостит в театре у Воланда, остальным гостям бояться нечего.

Завершается первый сеанс общения Воланда с Маргаритой, как и в финале 15 главы, символическим разговором о пище, точнее – о напитках. Никанора Ивановича в его сне уговаривают быстрее отказаться от баланды, вспомнив о спрятанных ценностях. Аналогичный совет даёт гостье Воланд – не вкушать ничего на Балу, чтобы найти в себе скрытую ценность – нерастраченный запас любви.

Следующий эпизод, который должен соответствовать 16 главе про Казнь, помещён Автором в начале 23 главы. Уже в самом начале подготовки героини к Великому балу у сатаны можно обнаружить аллюзии со второй главой, сразу после объявления о казни Иешуа. Соленый привкус крови на губах Маргариты и одуряющий запах розового масла. Дополняющие алмазный венец тяжёлые вериги соответствуют терновому венцу на голове «иудейского царя». Началу Казни в 16 главе предшествует сигнал трубы, прозвучавший в конце предыдущей ершалаимской главы. Сигнал Бегемота: «Бал!» открывает параллельное действие в 23 главе.

Первая часть Казни – выдвижение осужденных и сопровождающих за город через духоту южного полдня. Движение «королевы бала» начинается через тропический лес. Музыканты не только создают внешнее ощущение Бала, но и представляют разные народы, собравшиеся для сооружения Башни. Эта новая Башня тоже, как и Лысая гора в 16 главе, состоит из двух ярусов – далеко внизу лестницы толпа гостей, даже можно сказать завсегдатаев зрелища казни. В верхнем ярусе, в оцеплении свиты тоже находится «особа королевской крови». Распорядителем Бала является Коровьев, распорядителем Казни – Афраний, находившийся рядом с «царём иудейским». Многочасовое движение толпы любопытствующих гостей в первом ярусе завершается с прибытием на Казнь командира римской когорты, доверенного лица Пилата. Ничуть не меньше было и звание последнего из гостей в этой части Бала – генерального комиссара госбезопасности.

Некоторое недовольство ближнего круга вызвало не только особое внимание «королевы» к преступнице Фриде, но и внимание Иешуа к Дисмасу. Нужно отметить, что просьбе Иешуа предшествовал возглас Дисмаса: «Несправедливость! Я такой же разбойник, как и он!» Вот мы и нашли подтверждение от Автора нашему выводу о том, что появление Фриды должно было пробудить чувство вины у Маргариты. Пожелание Маргариты своей «альтер эго» обязательно напиться тоже имеет два значения. Во-первых, Маргарита так освобождается от своего собственного желания нарушить заповедь Воланда. Кроме того, Автор ещё раз обращает наше внимание на такую важную деталь Казни как напиток для Иешуа.

В главе про Казнь учителя всюду сопровождает преданный ученик, Левий Матвей. В первой сцене Бала Маргариту также сопровождает ученица – Наташа, и тоже издалека. Лишь в момент, когда Башня рушится и «особа королевской крови» падет без сил на пол, её тело подхватывает и омывает служанка. Параллель между Левием и Наташей также добавляет объёмность в образ спутницы Маргариты. Левий в своём отношении к Иешуа проявляет амбивалентность – искреннее восхищение, плавно переходящее в желание убить учителя, причём ради спасения его внешнего образа, имиджа. Вот что дорого Левию. При толковании 21 главы мы обнаружили, что Наташа – не просто бывшая домработница и ученица Маргариты, она ещё и муза киевской «цветной революции». И мы знаем, что отношение киевской общественности к московской – тоже весьма амбивалентно.

После завершения «казни» и положения в каменный «гроб» бассейна, вновь следует сигнал к вылету. Сюжет третьей четверти «17-19» повторяется на Балу в преломлении Полёта из 21 главы. Присутствие обезьян – указание Автора на пародирование в финале 22 стадии. Обезьяний джаз пародирует оркестр «короля вальса», как и устроенный Маргаритой погром в Доме Драмлита был пародией на профессиональное управление регента хоровым кружком. В 21 главе Маргарита пролетала над зеркалом водной глади и закончила полёт в низменной болотистой местности. Здесь она пролетает над зеркальным полом, а завершается полёт так: «когда погасало электричество, загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни». «Королева» оказывается в огромном бассейне, где происходит шабаш с участием нагих ведьм.

Завершение шабаша в конце 21 главы связано с нырянием пьяного толстяка, пропахшего коньяком. В 23 главе толстяк Бегемот ныряет в бассейн коньяка. Вместе с ним ныряет только та самая московская портниха из «Зойкиной квартиры». Автор дарит нам подтверждение ещё двух ранее сделанных выводов. Пропитавшийся французским коньяком толстяк в цилиндре и без штанов из 21 главы был нами опознан как коллективный образ нуворишей. Бегемот, который специально подчёркивал перед началом Бала, что брюки котам не положены – это и есть дух наживы. Имя подруги толстяка – Клодина было скрытой ссылкой на фарсовую пьесу Мольера. Следовательно, образ московской портнихи тоже вставлен в 23 главу как ссылка на пьесу самого Булгакова. А то вдруг мы сразу не поймём истинного отношения Автора к происходящему на Великом балу у сатаны.

«– Последний выход… и мы свободны» – после этих слов Коровьева наступает финал Мистерии, так же как в дионисийской драме сатирический финал пародирует основную часть действа. Сюжет последней четверти Мистерии должен повторять сюжет обеих 22 и 23 глав так же, как эта 22 стадия повторяет последнюю четверть 20-22. Обратный пролёт Маргариты и посещение ею подсобных помещений похоже на начало 22 главы. Сцена в бальном зале, в котором собрались в почтении и молчании гости сатаны, по идее, повторяет «камерные» сцены в кабинете Воланда. Раз уж мы коснулись этой темы, то есть смысл сопоставить появление Воланда в разгар Бала с весьма «демократичным» по форме появлением на брокенском шабаше Мефистофеля в драме Гёте. Это ещё раз к вопросу о разнице в статусе и мотивах. Воланд не участвует в Балу у сатаны, не соизволит переодеться для Бала или занять приготовленное возвышение напротив «королевы». Воланд не является своим для ведьм и висельников, но они явно признают его власть.

Диалог Воланда с Берлиозом нужно сопоставить с 15 главой и «камерной сценой» в 22 главе. Волшебный глобус наиболее близок по смыслу и форме к драгоценной чаше, в которую превращается голова Берлиоза. Воланд завершает начатую в первой главе партию интеллектуальной игры, в которой Берлиоз вынужден признать поражение. Разговор идёт о какой-то солидной и остроумной теории, что также подтверждает наши догадки по сути аллегории глобуса как «магического кристалла». Завершение игры с Берлиозом, как и завершение игры с Дунчилем в 15 главе, или игры с Бегемотом и Коровьевым в 22 главе означает появление доселе скрытой ценности. В данном случае драгоценной чаши, Грааля. Разница в том, что в 15 главе эти ценности существуют в виде россыпи бриллиантов, «зёрен смысла», которые можно, если долго искать и очистить от наносного мусора, найти и в алхимических и иных герметических теориях, но лучше искать в чистом виде в босом Писании. В начале 22 стадии эти же ценности превращаются в единый «кристалл», но работать с ним может только сам Воланд, демонстрируя публике не очень понятные ей результаты. И только в завершении 22 стадии эти же ценности превращаются в драгоценный сосуд, из которого может напиться невеста Воланда.

Ну что же, очень остроумная теория вырисовывается, не хуже других. Но только при чём здесь Берлиоз? Воланд не может льстить редактору, тогда, наверное, иронизирует, называя его не слишком убедительные возражения теорией. Разве что Бездомному логика Берлиоза могла показаться остроумной. Нет, что-то здесь не так. И потом, получается, что драгоценная чаша солидной и остроумной теории была скрыта внутри этой самой головы?

Выходом из ситуации будет напомнить, что Берлиоз как коллективный образ – это в том числе и Булгаков. И наоборот, Булгаков как личность – это в том числе Берлиоз. Мы уже предполагали, что отрезанная в начале 1930-х годов голова Берлиоза – это творческая часть гуманитарной интеллигенции. Такие гении как философ Лосев, экономист Кондратьев, историк Гумилёв и сам Булгаков вынужденно творили в отрыве и изоляции от омертвевшего корпуса гуманитарной науки. Поэтому настоящим Предтечей является не только сам Булгаков, но собирательный образ головы Берлиоза.

Но мы ещё не закончили отслеживать параллели между завершением 23 главы и её началом. Теперь место на верхнем ярусе Башни занимает сам Воланд. Двойная параллель с главой о Казни дополняется известной нам связью между обликом Воланда и последним портретом Иешуа. Теперь уже вверх по лестнице поднимается не толпа преступников, а один только барон Майгель. Его образ воплощает в себе отрицательные черты негодяев, которые прикладывались к колену «королевы бала». И снова одна общая чаша соединяет двух обвиняемых – Воланда и Майгеля, как некогда Иешуа и Дисмаса. Для души Дисмаса спасением является смертельный удар в сердце, а для души смертного человека Иешуа – исполнение его судьбы, разделённая общая чаша с последним разбойником. Спустя две тысячи лет, эту общую чашу с Воландом снова разделяет душа – Маргарита.

Но позвольте, спросит внимательный читатель, отчего же Воланд – обвиняемый вместе с Майгелем? Где об этом написано у Булгакова? Да здесь же в 22 главе, и раньше – в 13 главе, где Воланд называется дьяволом. Поэтому Автор и подает нам сначала эту версию, чтобы мы научились противостоять навязываемому мнению. Когда настанет тот самый день полночи, точное время которого известно лишь ему одному, Воланд окажется на одной доске с Майгелем, Иисус будет приравнен к Антихристу. Выбирать между ними придётся каждому самостоятельно. И от этого внутреннего выбора будет зависеть не карьера, и не политический режим, а всё дальнейшее течение жизни.

Однако, это настолько серьёзная тема, что мы не имеем права оставить её недосказанной или же исказить восприятие читателя недостаточно чётко разъясненными параллелями. Речь идёт не о параллелях между главами, сценами или эпизодами Романа, а о тех параллелях с реальной жизнью, которые мы уже установили с помощью «девятого ключа». Ведь у кого-то может возникнуть ожидание, будто второе пришествие как-то связано с завершением уже рассмотренных циклов российской истории и политики. А это не совсем так. Если же ожидания будут не совпадать с реальностью, то и без того существующий скепсис может превратиться в разочарование. Но это ведь неправильно, когда вероятность высадки инопланетян на летающих тарелочках оценивается творческой общественностью выше, чем наступление гармонии в делах человеческой цивилизации.