Наука

Выборы в Учредительное собрание в Москве в связи с боями были задержаны и начались через неделю после назначенного срока — 19 ноября. Активность избирателей была весьма высокой — около 70% списочного состава. Большинство избирательских голосов, 48%, москвичи отдали за список № 5 — большевиков, за «кадетский» список № 1 высказались 34%. В Петрограде большевикам было отдано 45% голосов. Вождь большевиков В.И. Ленин писал в связи с результатами выборов: «В обеих столицах, в обоих главнейших для России торгово-промышленных центрах большевики имели подавляющий, решающий перевес сил»²²⁵.

Учредительное собрание открылось 5 января 1918 г. в здании Таврического дворца в Петрограде. Из 410 прибывших к этому времени депутатов около 120 представляли партию большевиков, среди которых были известные её лидеры: Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Е.М. Ярославский и другие. Большинство же прибывших депутатов было от партии социалистов-революционеров. Остальные депутаты также входили в революционные партии: все национально-консервативные силы — «черносотенцы» — были репрессированы ещё при власти Временного революционного правительства и не участвовали в политической жизни.

Для открытия Собрания на трибуну поднялся выдвинутый эсерами один из старейших депутатов С.П. Швецов, но представитель большевиков Я.М. Свердлов, отодвинув его с трибуны, сам провозгласил открытие Учредительного собрания. Встав, депутаты исполнили «Интернационал» — международный революционный гимн²²⁶. Председателем был избран эсер В.М. Чернов, который призвал «демократию» объединиться под «красным знаменем социализма». В самый день открытия Собрания в Петрограде прошли демонстрации в его поддержку, но были разогнаны Красной гвардией. «Они соберутся и... будут говорить. А война и анархия будут идти своим чередом»²²⁷, — писал И.А. Ильин ещё осенью 1917 г.

Вскоре большевики, оказавшиеся на Собрании в меньшинстве, покинули его. Заседание продолжалось всю ночь. Наутро комендант Таврического дворца анархист-коммунист матрос А.Г. Железняков получил предписание члена Комитета по военным и морским делам Совнаркома П.Е. Дыбенко изгнать депутатов из дворца. В 4 часа утра Железняков предложил депутатам разойтись: «Караул устал!». На следующий день ВЦИК принял постановление о роспуске Учредительного собрания. Третий Всероссийский съезд Советов поддержал решение ВЦИК²²⁸.

Однако высшей школой, как и наукой, Советская власть в первый послереволюционный год не интересовалась. Юридический факультет, как и весь Московский университет, продолжал жить почти по старым порядкам — шли занятия, велась научная работа. Но «буржуазная интеллигенция» университета была на подозрении у новых властителей. 15 апреля 1918 г. в квартире приват-доцента Московского университета И.А. Ильина чекисты произвели обыск и арестовали хозяина. Это был первый из шести арестов Ивана Александровича за период 1918—1922 гг.²²⁹ «Трепеща с утра до вечера от собственного мраковидения — я не напишу больше ни строчки: а в этом моё служение»²³⁰, — считал И.А. Ильин и не прекращал своих научных трудов среди ужасов гражданской войны.

Весной 1918 г. в издательстве Георгия Адольфовича Лемана-Абрикосова (1887—1968) печатается фундаментальный труд И.А. Ильина, над которым он работал многие годы — «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека»²³¹. Расходы на напечатание двухтомной монографии в размере 325 рублей были оплачены Димитрием Евгеньевичем Жуковским.

На 19 мая 1918 г. была назначена защита магистерской диссертации И.А. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Сам Ильин вспоминал драматические события тех дней. Накануне он узнал, что его учителю П.И. Новгородцеву, назначенному первым оппонентом, грозит арест. Ильин зашёл домой к Павлу Ивановичу и предупредил его об угрозе: «Я имел данные полагать, что ордер на его арест уже выписан в вечека, и уговаривал его поберечься и не ночевать дома. Он выслушал меня спокойно и долго не соглашался принять необходимые меры. Наконец обещал»²³². К счастью, П.И. Новгородцев не ночевал дома, что помогло ему избежать ареста. «19-го мая в 10

ч. утра я уже знал, — вспоминал Иван Александрович, — что всю ночь у него шёл обыск, что дома его не нашли, что семья его заключена в его квартире, что учёные рукописи его во власти коммунистов, что у него оставлена засада»²³³.

«В два часа дня факультет был в сборе; царила тревога и неизвестность, диспут не мог состояться при одном оппоненте (князь Е.Н. Трубецкой). В два с половиною приехал Павел Иванович; бодрый уравновешенный, в сюртуке, за которым он специально посылал на свою осаждённую квартиру»²³⁴. Защита под председательством декана юридического факультета И.Т. Тарасова началась. Около трёх часов начал своё выступление П.И. Новгородцев. Оба официальных оппонента — профессора П.И. Новгородцев и Е.Н. Трубецкой — отметили необычайно высокий уровень работы. Обсуждение диссертации продолжалась до шести часов. В семь часов были оглашены результаты: диссертанту была присвоена докторская степень в области государственных наук.

И.А. Ильин был благодарен своему учителю и восхищался им: «Его самообладание, его духовная сила — были изумительны. Тревожно простился я с ним, уходящим; я знал уже, что такое подвал на Лубянке.

— Поберегите себя, Павел Иванович! Они будут искать вас...

— Помните ли Вы, — сказал он, — слова Сократа, что с человеком, исполняющим свой долг, не может случиться зла ни в жизни, ни по смерти?

Это было указание на Божию волю и принятие её»²³⁵.

Это была последняя встреча Ивана Александровича со своим учителем...

В труде «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» Ильин подвергает творчество Гегеля комплексному анализу: разбирает его онтологию, философскую антропологию, а также методологию. Надо отметить, что уже к началу XX в., после интерпретации во второй половине XIX в. Гегеля как панлогиста и рационалиста, стало возвращаться религиозно-духовное понимание немецкого классика. С другой стороны, возникала опасность упрощения Гегеля до выделения из его системы отдельных принципов. Работа Ильина реабилитирует Гегеля как выдающегося философа-созерцателя, интуитивно-художественным актом непосредственно коснувшегося самого Предмета, самой Абсолютной Реальности и показавшего исследователям путь научно-религиозного, или разумно-созерцательного (не рационально-аналитического) познания Предмета (Понятия, Абсолюта, Божества). Разбирая философскую концепцию Гегеля, Ильин одновременно рассматривает и творческий акт немецкого классика и таким образом выстраивает собственную методологию познания. Этот труд И.А. Ильина, как и его работа «Религиозный смысл философии»²³⁶, позволяет вжиться в творческий акт учёного. По словам Г.А. Лемана-Абрикосова, работа философа о Гегеле — «труд необычайной глубины» — «сразу поставил Ильина высоко во мнении русского общества»²³⁷.

В эти годы вместе с научным ростом идёт и религиознодуховное укрепление Ильина. Он общается с известным религиозным мыслителем Михаилом Александровичем Новосёловым. В письме к своей тётке Л.И. Гуревич Иван Александрович советует прочесть её дочери книги святых отцов и религиозных писателей «Путь ко спасению» Феофана Затворника, «Религиозный идеал св. Афанасия Великого» и «Мистическое оправдание аскетизма в творениях Макария Египетского», И.В. Попова, тома «Добротолюбия», труды Экхарта, Конфуция, Бхагавад-Гиту, «Чтение о богочелове-честве» B.C. Соловьева, «Исповедь» Блаженного Августина и два тома Симеона Нового Богослова в переводе Феофана Затворника²³⁸. В перечне духовных книг, рекомендованных И.А. Ильиным, присутствуют и книги иных религий, ибо философ считал, что образованный человек не должен быть связан гетерономией веры, но поверять свою веру жизнью и знанием духовной жизни иных религий.

1918 год, несмотря на свой арест, И.А. Ильин считал относительно спокойным: «Коммунисты, — вспоминает он, — не сразу принялись за нас: целый год им было не до университета. Было только две попытки “заманить”, две ставки на продажность. Одна — в “Обществе младших преподавателей”, где небольшая группа большевиков, человека три, буйно требовала “классовой” борьбы с профессорами и “демократической реформы” университета, суля от имени власти позорные прибавки к жалованью; буйство встретило должный отпор. Другая — в совете профессоров: коммунисты хотели “признания” и “сотрудничества” и предлагали “новые ставки” (инфляция была в полном ходе). Помню негодующие, презрительные речи профессоров: “Будем голодать, — говорил один, ныне покойный, — но не примем тушинских пожалований от воров!” “Голод в наших семьях, — говорил другой, ныне находящийся за рубежом, — но зажмём наше сердце, стиснем зубы и будем терпеть: русская Академия не примет позора!”»²³⁹.

«Мою книгу о Сущности Правосознания я заканчивал в ожидании ареста, — вспоминал И.А. Ильин, — моя квартира была запечатана, в Москве расстреливали, Деникин был у Орла, я укрывался на даче. Сидел перед окном и писал предпоследнюю главу “Правосознание и религиозность”. Посмотришь в окно: если поедут, то вон оттуда — это минут десять — я увижу. Итак: есть ещё 10 минут — пишу. Воображая свой расстрел (а я, готовясь к нему, психически упражнялся в этом ежедневно по нескольку раз — года три), я не мог творить. Надо было обрывать эти упражнения, отодвигать, вновь успокаиваться — и тогда писать. Тогда-то я начал и ту книгу, которую завершаю теперь: “Аксиомы религиозного опыта”»²⁴⁰. Над «Аксиомами религиозного опыта» И.А. Ильин работал всю жизнь: двухтомный труд был издан лишь в 1953 г., но этот труд — уникальное собрание мирового духовного опыта, пропущенный через сердце и ум гениального мыслителя.

И всё же разгром русской академической науки и традиции надвигался: «Осенью нас настигла первая “реформа”: все “трехлетние” приват-доценты были переименованы в “профессоров”. “Реформа” была встречена молчаливым презрением: ведь ещё Хлестаков сказал: пусть называются... Но атака уже готовилась по всей линии. И уже попадались на университетском дворе подозрительные фигуры, которые, сильно грассируя, спрашивали: “товарищ, где здесь записываются в красные профессора?”; и уже поговаривали о рабфаке, а в Совете профессоров стали появляться какие-то тёмные личности “с мандатами”, и уже бывали случаи, что арестованные профессора — в чеке или в Бутырках — принимали зачёты у арестованных студентов и давали им указания по “литературе предмета”.

Помню “отмену” юридического факультета: должен был быть создан факультет “общественных наук”, к которому пристёгивались все историки, отделённые от историкофилологического факультета.

Началось с факультетского собрания юристов, на которое от наркомпроса явился плюгавый мальчишка наглого тона: “Товарищи профессора! — картавил он, брызгал слюной и кокетничал шофёрским шлемом. — Октябрьская революция овладевает университетом; если вы не захотите признать этого и подчиниться, то вы будете завтра же на улице”»²⁴¹. Но и в такой плачевной для отечественной науки ситуации Ильин, оставаясь в родном университете, вместе со многими другими честными русскими учёными всеми силами противостоял революционному напору на науку и образование.

Иван Александрович вспоминает: «В 1921—1922 году с осени преподавателей философии не-коммунистов окончательно убрали с факультета ‘‘общественных наук” в так называемый “философский институт”, руководство коим поручили ученику Челпанова — Густаву Густавовичу Шпет-ту (латыш)... Покойный Л.М. Лопатин называл его “лужёной глоткой”. Ему секундировал Александр Владиславович Кубицкий, примкнувший к большевикам из эсеров, человек, научно столь же бесплодный, как и Шпетт, и, кажется, не менее его злобно-циничный (поляк).

К философскому институту были причислены кроме них Франк, Бердяев и целое гнездо партийных меньшевиков и большевиков (экономических материалистов). Был причислен и я. В первом же заседании разыгрался характерный эпизод. Обсуждалась под председательством Шпетта программа занятий, мирно и корректно. Кому-то понадобилась редкая философская книга, unicum, имевшийся в библиотеке эмигрировавшего С.Н. Булгакова. А между тем целый ряд профессорских библиотек был захвачен большевиками и распределён среди своих членов. Так, ученик Озерова, “финансист” Боголепов (армянин) присвоил себе библиотеку своего учителя; Рязанов-Гольдендах захватил библиотеку Булгакова, кто-то ещё присвоил себе библиотеку Новгородцева и т.д. И вот, когда упомянули об этой редкой книге, то меньшевичка госпожа Аксельрод заявила: “Да эта книга имеется в библиотеке Рязанова”. Тогда с нашей стороны последовала реплика: “То есть - в библиотеке Булгакова”. Они все сконфузились и некоторые из них густо покраснели. Шпетг не сразу нашёлся, как замять щекотливое дело, а мы наслаждались возникшей паузой — сидя перед пойманными с поличным революционными “приобретателями”»²⁴².

Иван Александрович непрестанно занимается своими научными — философскими и правоведческими — трудами. С 1919 г. он читал курс лекций «Философия религии», положившим начало созданию его последней фундаментальной книги «Аксиомы религиозного опыта». В 1921 г. И.А. Ильин становится членом правления Московского юридического общества и председателем Московского психологического общества (после смерти Лопатина).

В 1921—1922 учебном году Ильин, исключённый новой властью с Юридического факультета Московского университета, вёл курсы «О философском методе» и «О Гегеле» в Философском институте для студентов филологов-философов старших курсов. Иван Александрович вспоминает момент занятий: «Было человек 65. Аудитория была (ради тепла) небольшая и люди сидели друг на друге. Я вёл оба курса без записок, — вдохновенным созерцанием. Обычным актом: цельным, с участием сердца, воли, видения и мысли. И вот, студенты мои никак не могли понять, что моего стула нельзя задевать — что я испытываю каждый толчок или прикосновение, как электрический разряд в нервной системе, как резкий толчок по духу, или как посторонний вскрик во время исполняемого ноктюрна. Я реагировал на это болезненно, а они вероятно думали, что это — раздражительность голодного профессора или же просто “каприз”. Наконец я разъяснил им, что при этом происходит, что это процесс большой и интенсивной концентрации, не терпящей прерывающих толчков и разрядов»²⁴³.

За все годы своей преподавательской деятельности в Москве Иван Александрович Ильин преподавал как юрист и философ в аудиториях практически всех учебных заведений Москвы, где преподавались юридические дисциплины: Императорский Московский университет, Высшие женские курсы, Московский коммерческий институт, Народный университет им. Шанявского, Высший музыкально-педагогический институт, Ритмический институт, Философский исследовательский институт.

Глава 11.