Становление

В 1893 г. десятилетний Иван поступает в 5-ю Московскую гимназию. Через 5 лет, в 1898 г., родители переводят его в 1-ю гимназию, где он и учится остальные 3 года¹⁹. Директором гимназии был чех Иосиф Освальдович Гобза, инспектором — немец Николай Фёдорович Викман. Форменной одеждой гимназистов было пальто серого цвета с «серебряными» пуговицами, фуражка с гербом гимназии. Книги и принадлежности гимназисты носили в ранцах. Однокашник, а затем и однокурсник Ильина Марк Вениаминович Вишняк (1883—1977) вспоминал: «Светлый блондин, почти рыжий, сухопарый и длинноногий, он отлично учился,... но кроме громкого голоса и широкой непринуждённой жестикуляции, он в то время как будто ничем не был замечателен. Даже товарищи его не предполагали, что его специальностью может стать и стала — философия»²⁰.

1901 г. был для семьи Ильиных напряжённым. Иван с золотой медалью заканчивал курс гимназии и определял свою дальнейшую судьбу²¹. В тот же год умирает его двенадцатилетний брат Юлий, получивший в драке в гимназии смертельную травму головы.

Получив гимназический аттестат зрелости, Иван Александрович на лето отправляется в Бронницкий уезд Московской губернии, в имение дяди Николая Ивановича — Быково (бывшее имение И.И. Воронцова-Дашкова). Он мечтает об учёбе на филологическом факультете, отец же настаивает на инженерном образовании. В конечном итоге приходят к компромиссному решению. 15 июля Иван Александрович пишет прошение ректору Императорского Московского университета о зачислении на юридический факультет²². Осенью 1901 г. восемнадцатилетний юноша становится студентом. Так определяется жизненный путь Иван Александровича как правоведа.

По воспоминаниям Валентина Николаевича Сперанского (1877—1957), «даровитый вдумчивый юноша не примкнул ни к беспартийно-жизнерадостной студенческой богеме, ни к школьным ячейкам будущих революционеров»²³. Он «с головой ушёл в философию»²⁴. Студенты-гуляки и любители революционной агитации называли таких «академистами».

На втором курсе И.А. Ильин заболел бронхитом и на три месяца уехал лечиться к родителям в имение Большие Поляны. Он не терял там времени — штудировал сочинения Платона, курс П.И. Новгородцева и «Историю древней философии» Виндельбанда. На занятиях приват-доцента кафедры энциклопедии права П.И. Новгородцева ему пришлось вести разговор о Платоне, и преподаватель замечает пытливого и серьёзного студента. Вскоре Иван Александрович становится учеником Павла Ивановича Новгородцева (1866—1924). М.В. Вишняк вспоминал, что на практических занятиях Новгородцева «главную роль играли два Аякса — будущие профессора Н.Н. Алексеев и И.А. Ильин»²⁵. Сам И.А. Ильин вспоминал о П.И. Новгородцеве: «Двадцать два года знал я Павла Ивановича. Я помню его ещё в звании доцента... Мы, начинающие студенты, слушали его по-особенному, многого не понимая, напряжённо ловя каждое слово, напряжённо внимая: он говорил о главном; не о фактах и не о средствах, отвлечённо, но о живом: он говорил о целях жизни, и прежде всего о праве учёного исследовать и обосновывать эти цели. Вокруг него, его трудов, докладов и лекций шла полемика.... Слагалось идейное бродило, закладывались основы духовного понимания жизни, общественности и политики»²⁶.

Осенью 1903 г. третьекурсник И.А. Ильин поглощён рефератом по Платону. «Уж очень я утоп в Платоне, - пишет он двоюродной сестре Л.Я. Гуревич. — По всем видимостям, тема на золотую медаль будет дана Новгородцевым по Платону. С февраля же засяду за “вещь в себе” у Канта... Сейчас работаю над логикой и психологией в связи с теорией познания... “Заоблачные умствования” имеют для меня и большую практическую ценность. Здесь, в них-то, я ищу оснований для решения широких общественных вопросов, и непонимание этого заставляет меня каждый раз нравственно съёживаться и чувствовать отчуждённость»²⁷. П.И. Новгородцев отметил, что первая работа студента «на тему о политических идеалах Платона сразу показала то, что я имею в его лице даровитого и вдумчивого ученика, увлечённого предметом своих занятий»: «с тех пор и до окончания курса г-н Ильин принадлежал к числу самых ревностных посетителей и участников моих практических занятий и вместе с тем продолжал свои занятия по философии. Эти занятия не прерывались и тогда, когда вместе с товарищами и со всем Университетом он переживал тревожные дни студенческих волнений»²⁸.

Павел Иванович практиковал утренние собеседования с ближайшими учениками у себя на квартире, в доме у Никитских ворот. Среди таковых были и Н.Н. Алексеев, М.В. Вишняк, И.А. Ильин. «У Новгородцева бываю — он со мной очень мил и внимателен», — писал Ильин Л.Я. Гуревич осенью 1903 г.²⁹ Иван Александрович вспоминал о встречах с учителем: «Он жил с чрезвычайной скромностью у Никитских ворот в простых, но чистых номерах Троицкой. Аскезом, строгостью, уединением веяло в его комнате. Атмосфера мягкой ласковости и своеобразного воспитывающего, сдержанного холодка, импонируя, встречала студента. С первых же шагов юноша чувствовал себя не “оставленным”, а принятым; не идущим, а ведомым. В мягкости скрывалось много оформляющей, требовательной суровости. В занятиях была программа, властно проводившаяся и выполнявшаяся: каждая тема должна была завершаться в форме письменного сочинения. Оставленные сходились к руководителю по желанию каждое воскресенье от 11 до 2 часов дня. В общей беседе чувствовался непрерывно внимательный взор, строгий суд, учёт не только того, что говорится, но и стиля выражений. О каждом он заботился индивидуально, добывая стипендии, уроки, разрабатывая тему, щедро ставя свою подпись на библиотечных карточках. Сочинение подавалось за сочинением: медленно возрастало здание духовной индивидуальности»³⁰.

В одну из таких встреч с близким кругом учеников, вспоминал М. В. Вишняк, профессор Новгородцев обратился к нему «вполголоса с вопросом, знаком ли я с последней книгой Шарля Ренувье, одного из родоначальников прославленного через двадцать лет “персонализма”?». На что тот ответил отрицательно, что и предрешило его судьбу: он не был приглашён остаться на кафедре. Ильин же заметно вырос за университетские годы и на старших курсах «стал обнаруживать недюжинную эрудицию и серьёзность»³¹.

В августе 1904 г., при переходе на четвёртый курс, И.А. Ильин снимает себе отдельную комнату «в самой гуще московского студенческого квартала» — на Малой Бронной, в доме Носова, кв. 7³². Квартира ему понравилась, но волнует то, что вокруг возможен студенческий разгул, который будет мешать его академическим занятиям. Вскоре происходят такие события, по сравнению с которыми студенческие попойки — морской штиль: в январе 1905 г. начинаются крупные общественные выступления, положившие начало 1-й российской революции.

11 октября 1905 г. Иван Александрович записывает в дневнике: «Как кипит жизнь, как всё борется, организуется, требует, живёт!.. Несмотря на то, что я пока в стороне ото всего, я чувствую себя в каком-то огне и жару. Сейчас в Москве стачка железнодорожников, фармацевтов, и с минуты на минуту ждут забастовку городских рабочих; железнодорожники остановили почтамт, и на Мясницкой казаки разгоняли их в 5 часов дня нагайками.

Только что пришёл из университета, где происходят митинги. Собрание брестских железнодорожных рабочих, собрание фармацевтов, собрание инженерного союза. Все запасаются водой, ждут, что остановится водопровод. Полиции около университета нет, в Манеже казаки, на улицах сейчас спокойно. Все новые железные дороги прекращают работу, требования сплошь выставлены политические.

А я? Я сегодня изучал теоретико-познавательную логику Шуппе, психологическую теорию права Петражицкого и сейчас сажусь за Кистяковского. Мучительно заниматься отвлечённой наукой, но так нужно. Разлад, разбросанность чувств, рассеянность мыслей, хаос и усталость. Партии, программы, платформы, союзы, организации, побоища, выстрелы, смерти... А я с своей теорией познания, с а.³³ миросозерцанием, с сердцем, прикованным к Берлину, и с метафизическими запросами; но это не упрёк себе — Боже упаси; хорошо всё это, но недостаточно светло... Но разве не всё равно, каким погибнуть? Нет! Нет! Больше света, больше ясности и в жизни и в смерти, больше сознательности!»³⁴

Запись 13 октября рассказывает об участии И.А. Ильина в событиях тех дней: «Дни бегут. Неудержимо, полно, трепетно. Москва накануне полной, всеобщей забастовки. В университете ежедневные митинги. Логика Шуппе приходит к концу. Вчера, и сегодня, и завтра. Днём — логика, право, Каутский, вечером университет — митинг. Вчера я говорил на собрании, сегодня с 8 до 12 председательствовал. Говорил так себе, председательствовал хорошо. Завтра, кажется, опять говорю. Но говорить перед простой, средней публикой не стоит. Я больше не буду. Завтра партийный “митинька”. Немного устаю, но в общем чувствую себя хорошо. Питаюсь прекрасно, а это главное»³⁵.

Следующую запись Иван Александрович вносит через неделю, 20 октября: «Семь дней я не писал. Не мог. За эти семь дней революция сделала колоссальные шаги... Вот краткий перечень моего участия в событиях. В пятницу 14-го я председательствовал на митинге у соц. демократов. Мне всё равно, у кого председательствовать: они все несут и свет и тьму в головы публики и из столкновения их сверкают блёстки истины. Говорили рабочие — и это было лучше всего; говорили с.д.

— партейные работники, это было плоховато, общо, молодо, горячо, демагогично. Говорил поп.

Меня всегда благодарят за председательствование, ибо я веду собрание в порядке. Это такое ощущение: через час после начала от каждого слушающего и присутствующего протянута маленькая, тоненькая ниточка, ниточка нравственной привязанности — ко мне, и я, регулируя эти ниточки и их совместное дрожание, напрягая одни или все, и ослабляя их — заставляю всех присутствующих образовать некоторое стройное единство, содержание в которое вливают ораторы. Организованная коллективность чувствует, что она чем-то объединена, и не замечает, как растет её настроение; к концу заседания — настроение — общее — повышено, чувствуется подъём, но подъём организованный, и когда я закрываю собрание, кажется, что разваливается что-то, мною созданное. Это — творчество, и творчество интересное. Оно утомительно, но важно для дела»³⁶.

В дневнике И.А. Ильина отражены события разгара революции: «В субботу, 15-го, я не был на площади у Думы и в свалке с охотнорядцами не участвовал. От 4—5 дня и от 7—9 веч. был в забаррикадированном университете, но увидев, что самозащита стихийно переходит в попытку произвести вооруженное восстание, что масса, вооружаясь чем попало и лихорадочно организуясь, теряет под собою почву и сознание целесообразности действий, что эксцесс отчаяния заводит толпу в безрассудную трагикомическую игру в революцию и временное правительство, я ушёл домой, хотя не без тяжелых душевных колебаний. Одним из главных факторов состоявшегося ухода была мысль, — что ты сказала бы мне “уйди” и была бы права. Вечер и ночь я провёл в ужасном настроении. В 11 ч. я опять пошёл к университету — осмотреть окрестности, но университет был уже оцеплен: в него не пускали, а из него выпускали. Студенты и рабочие, забаррикадировавшись, — ждали расстрела. Вечер мы сидели вдвоём с мамой Леной. Она, видимо, терзалась и даже похудела заметно с лица, но я чувствовал себя одиноко. Утром я был у Новгородцева (воскресенье 16), он сказал мне, что они уладят этот эпизод. Вечером был у Ив. Алексеевича Петровского; отвёл душу, узнав, что всё обошлось мирно. Володька переслал мне из тюрьмы вопрос: получил ли я его письмо? Я отправил ему записочку, прося дать связи для литературы. Ответ, сказали, будет через неделю. Да, утром был ещё в политическом Красном Кресте. Достал №110 Искры. 16-го и 17-го по городу войска разгоняли рабочих, кое-где были митинги, университет 17-го был заперт. 17-го днём сидел дома, вечером был у Уманского. На улицах по вечерам тьма. Уманский сказал, что за перевод Эльцбихера Ефимов даёт 30 р. с листа, книга, наверное, будет выпущена. Число букв, кажется, с оригинала. Мне передаётся редактирование по 7 р. с листа. 17-го же получилась весть о манифесте. 18—го я был с утра у Любы; она была на конституционно-демократическом съезде. Выйдя от неё, увидал первую открытую легально-революционную демонстрацию, пошёл с ней, был у Бутырской тюрьмы. В шествии участвовали — между прочим — ряд приват-доцентов, Мензбир, артисты Художественного театра, масса рабочих. В 5 ч. вернулся домой. Вечером председательствовал в одной из аудиторий на митинге. При выстрелах не присутствовал, в свалке не участвовал. В опасности попасть в то и другое был много раз, но судьба как-то выводила. Вчера, 19-го, я видел толпы, знал, что дружины и рабочие расправляются с чёрной сотней, но не примыкал к уличному движению и на митинге не был. Познакомился с сестрой Станиславского и вчера сидел у неё весь вечер. Она рассказывала мне про свою агитацию среди крестьян; много поучительного. Это необычайно милая дама. Вчера уехала Люба. Есть опасения, что из Гуревичей кто-то пострадал в Петербурге. Вероятно, скоро приедет Саша.

В общем, я цел и нравственно не очень разбит. Но устал нервно и умственно. Сегодня, кажется, не пойду опять на митинг. Надо отдохнуть. Манифест никуда не годится, масса лазеек и ничего положительно не дано; слова, слова, слова»³⁷. После царского манифеста о политических изменениях российского общества И.А. Ильин в 1906 г. пишет популярные брошюры поживотрепещущим социальным вопросам: «Бунт Стеньки Разина. (Из русской старины)», «Свобода собраний и народное представительство», «Что такое политическая партия»³⁸.

И.А. Ильин никогда не был ни масоном, ни членом какой-либо политической партии, называя впоследствии нежелание принадлежать к какой-либо партии своим «правом на глупость». На ведение собраний, митингов он приглашался как умелый нейтральный председатель. Это председательствование давало ему хорошую школу владения аудиторией, ибо удерживать во внимании и порядке возбуждённое собрание — дело весьма сложное, требует воли и непрерывного психического напряжения. Однако это председательствование в будущем дало недругам Ивана Александровича повод обвинять его в партийной принадлежности к революционным организациям³⁹.

В 1906 г. заканчивается университетская учёба Ивана Александровича. 17 января из Министерства народного просвещения приходит разрешение на испытание И.А. Ильина в Юридической испытательной комиссии Императорского Московского университета. «В марте, апреле и в мае месяцах 1906 г.», как значится в дипломе, И.А. Ильин «подвергся испытанию» и «оказал следующие успехи:

по римскому праву весьма удовлетворительно?⁶ по гражданскому праву весьма удовлетворительно, по гражданскому процессу весьма удовлетворительно, по уголовному процессу весьма удовлетворительно, по торговому праву и процессу весьма удовлетворительно, по международному праву весьма удовлетворительно, по письменному ответу из уголовного права удовлетворительно». «По одобрении представленного сочинения, г. Ильин, в заседании Юридической испытательной комиссии, 25 мая 1906 года, удостоен диплома первой степени, со всеми правами и преимуществами...

город Москва. Октября 2 дня 1906 года»⁴⁰.

Кандидатское сочинение И.А. Ильина «Учение Канта о “вещи в себе” в теории познания», оценённое профессором П.И. Новгородцевым как «чрезвычайно основательное и обширное»⁴¹, можно считать его первым научным трудом. Немецкая классическая философия оказала глубокое влияние на формирование научного мышления русского философа. В статье об И.С. Шмелёве Ильин писал об университетском периоде его жизни как «годах внутреннего отстоя, созревания, как бы ожидания»⁴². Для самого Ивана Александровича, благодаря его ответственности и дисциплине, время университетской учёбы стало временем выработки в себе немалых навыков самостоятельного научного мышления — он уже созревает как учёный-исследователь.

Глава 3.