«Возрождение» и «Русский колокол»
Весной 1926 г. И.А. Ильин принимает участие в работе Российского зарубежного съезда, где произносит речь, разоблачающую дух партийности, царящий в эмиграции: «Нет ещё мудрости, нет надпартийного парения; нет государственной зрелости. И пока нет её — всякий орган, всякая организация будет партийным и гибельным делом... Да не будет партийного совдепа ни слева, ни справа»329. Но эмиграция оказалась неспособной к какому-либо единению в целях общей работы во благо грядущей России.
Такой человек как И.А. Ильин не мог быть только «созерцающим поэтом», учёным-теоретиком, его ум и сердце волновала участь Родины, чьё будущее было под сомнением. В 1920-е годы он много времени посвящает изучению и осмыслению социально-политических, культурных и духовных процессов, происходящих в России и мире. И.А. Ильин не только пишет книги и участвует в научных сборниках, но и выступает как журналист, публицист, критик. В газетах и журналах стран русского рассеяния появляются его статьи о России, её культуре, задачах её сохранения. И.А. Ильин — постоянный автор «Дня русского ребёнка», «Русского инвалида», «Православной Руси», «России», «Нового времени» и других эмигрантских изданий. Но более всего в эти годы Иван Александрович публикуется в парижской газете «Возрождение», редактируемой его единомышленником П.Б. Струве. Благодаря патриотической позиции Петра Бернгардовича Ильин мог публиковать свои статьи в защиту исторической России и русской культуры, в то время как большинство русскоязычных эмигрантских газет принадлежало недавним разрушителям русской цивилизации, которые не желали в этом каяться, продолжали мнить себя великими преобразователями. Именно в «Возрождении» выходят статьи Ильина, анализирующие и развивающие идеологию Белого движения: «Кто мы?», «Идея Корнилова», «Подвиг патриотического единения», «Пересмотр идеологии», «Зачем нам идеология?», «Идеология и борьба». Со страниц «Возрождения» философ разоблачает недостатки различных политических течений, как дореволюционных, так и эмигрантских: «Направо. О политических предрассудках», «Идейные развалины», «Об искоренении либералов», «О русских радикалах»...
Однако весьма скоро союз издателя «Возрождения» А.О. Гу-касова и редактора П.Б. Струве распадается. Струве начинают вытеснять из «Возрождения». «Ум и душа не хотят верить в возможность катастрофы с Возрождением!!»330 — пишет Ильин П.Б. Струве осенью 1926 г. В августе 1927 г. Ильин в письме к И.С. Шмелёву раскрывает «досье о распадении редакции»: «Вот уже пол года, как редакция Возрождения, в качестве общественно-литературной “высоты” — штурмуется русским зарубежным масонством. Ныне высота эта взята им. Это не гипотеза, а результат моих лично проведённых расследований. Взята она на почве пакостной лжи и интриги. По-видимому, масонский фартук надели и на Гукасова, большого честолюбца и человека-покупателя. Вот почему всплыли за последнее время новые сотрудники, не имевшие дотоле шансов (Иван Лукаш, масон; г. “Антон Кречет” с его лубочным романом, масон); появятся и другие — не совсем сразу, но всплывут один за другим. За масонство же Семёнова ручаюсь совершенно». Приостанавливая своё участие в газете Иван Александрович не советует этого делать Шмелёву: «Если бы я писал в Возрождении художественное, то я, может быть, и не сделал бы себе из этого рокового обстоятельства. Но я 1) пишу там политику; 2) живу в стране, которая требует особого такта газетного, который Пётр Бернгардович мне обеспечивал, а нагло бестактный Семёнов не обеспечивает; 3) я шёл в Возрождение со Струве и, несмотря на то, что далеко не считаю его ни идеальным, ни достаточно внимательным ко мне редактором — поддерживаю его до конца. Я давно в курсе дел того, что там делалось, и должен сказать, что не только не считаю Струве слишком властным и самолюбивым, но и я, и мои друзья вот уже несколько месяцев чувствуем и говорим, что на такие унижения и компромиссы, на которые Струве шёл вот уже 1/2 года — я бы не пошёл и месяца... Национальная газета необходима. Но масонская симуляция националистической демагогии — “обходима”. И я обхожу её; да и она без меня обойдётся»331.
«Дорогой друг! Не горюйте о Возрождении! — успокаивает И.А. Ильин писателя. — Вы теперь уже знаете наверное, что Струве не ушёл, его выставил Гукасов. А я не мог не уйти: 1) я много раз открыто писал от лица “нашего” — мы; 2) Струве не сделал ничего дурного или постыдного и оставлять его в беде было для меня невозможно; 3) я всегда был такой — и наверное останусь таким до конца (браните, если не лень!): я требовательный — с сахарином не пью; так всю жизнь, годами молчал и всё верил, что придёт Оно и позовёт. Верил Богу и моему Ангелу, что поставят меня у дела — и никогда не спрашивал их о дне и часе, а как не родная и мутная комбинация — не шёл, садился в нору. Вы правы во всём, что пишете. Мораль единообразно-повально-стадного штампа — мертва. Не поступок делает человека, а человек делает свой поступок. И как бы Вы ни поступили, я заранее Вас одобрил. Но я иначе не мог. Я совсем не одобряю русско-интеллигентскую манеру “бастовать” и скопом “уходить в отставку”. В 1911 году я не ушёл с кадетскими профессорами из Московского университета и шесть лет была с ними трещина. Нотут, зная все ошибки и дефекты Струве — я не мог не выйти; да ещё после попытки Семёнова купить меня любою ценою... Ещё весною, уходя мысленно из Возрождения, я говорил именно это самое с небольшою вариациею: сидел честный Струве — держал меня два года в газете в чёрном теле; идёт неприемлемый Семёнов — открывает мне двери настежь — а мне будет не до газеты. Это со мною часто бывало: честный человек действует плохо, непредметно и меня теснит; а нечестный зовёт, открывает двери, а мне противно и неприемлемо и т.д. Бросим это!»332 Однако самого Шмелёва Иван Александрович отговаривает разрывать отношения с газетой, просит продолжать публиковать свои художественные произведения в «Возрождении», чтобы доносить до русского читателя прекрасное русское слово: «Вы пишите!! Надо жить коечно-каморочно: соседняя статья плоха — а “моя” хороша!Что же поделаешь?!»333, «Вы должны украшать и вывозить газету. Газета необходима. Пишите и печатайте, ради Господа!!»334.
В это тяжёлое время, когда Ильин терял основную «трибуну» для изложения своих взглядов, происходит удивительная встреча философа с предпринимателем, предложившим ему сотрудничество в издательском проекте, и летом 1927 г. у мыслителя неожиданно появляется перспектива издания своего журнала. Иван Александрович сразу же связывается со своим ближайшим единомышленником П.Б. Струве: «Недавно ко мне явился хороший русский патриот, недавно выехавший оттуда и сохранивший здесь своё состояние, человек очень почтенный и привлекательный. Он читал разные мои вещи и явился с определённым предложением. После всестороннего обсуждения он предложил мне издавать ежемесячный идеологический журнал, который он намерен соответственно обеспечить. Предложение это я принял. Он хочет, чтобы я писался редактором-издателем и вёл журнал лично и ответственно. Журнал должен выходить с 1 сентября, здесь, в размере пяти печатных листов. Я думаю, что следует сделать этот журнал волевым монолитом, взять тон твёрдый, прямой и писать для русского патриота независимо от его прошлого и от его местонахождения; и тем некоторым образом заткать волевую ткань на желанных России и необходимых ей предметных основаниях. Мне кажется, что это направление должно было бы идейно объединить жёсткие элементы белого фронта, а журнал должен крепить наши паруса»335.
Этим русским патриотом оказался выехавший из советской России купец Н. Громов. Испытавший на себе за десять лет жизни при советской власти всю тяжесть социальных потрясений, он при первой возможности покидает страну и оказывается в Германии. Ознакомившись с публикациями Ильина, он причисляет себя к его единомышленникам и решает встретиться с ним. При встрече происходит взаимопонимание и имеющий средства Громов предлагает Ивану Александровичу финансовую помощь в издании русского патриотического журнала. Получив такой неожиданный подарок судьбы, Ильин сразу же включается в работу по подготовке журнала «Русского колокола», которому даёт подзаголовок «Журнала волевой идеи». В будущем изданию окажут финансовую помощь также Карел Петрович Кра-марж и Сергей Васильевич Рахманинов. Должно сказать, что выдающийся русский композитор С.В. Рахманинов ещё не раз сыграет в жизни Ивана Александровича роль Ангела-хранителя.
В начале июня 1927 г. получает от Ивана Александровича радостное письмо также И.С. Шмелёв: «Милый и дорогой Иван Сергеевич! Наконец я могу позволить себе сообщить Вам основную сущность того “дела”, на которое я Вам намекал и о котором нам следует поговорить лично. Некоторое время тому назад один знакомый привёл ко мне русского национально мыслящего человека, недавно приехавшего оттуда и имеющего очень солидное прошлое и очень солидные связи. Туда он больше не собирается, а желает работать здесь. После всесторонних и длительных обсуждений выяснилось, что мы с ним в большом и полном единомыслии и единоволении; что он имеет деньги на издание идеологического журнала и желает эти деньги предоставить в моё полное распоряжение a fond perdu336; и что мы друг другу вполне доверяем. Ныне программа журнала мною выработана, деньги уже внесены, переговоры с типографиями уже налажены; и вот что решено.
1. Я есмь редактор-издатель.
2. Журнал будет выходить в Берлине, с 1 сентября, ежемесячно (?) размером в 5 листов, ценою в 1 1/2 марки, 9 франц. франков.
3. Он будет составляться на основе единой идеи и единомыслия, без разнобоя, полемики etc.
4. Это должен быть журнал волевой идеи, такой, чтобы её хватило в России и на 50, и на 100 лет.
5. Каждая строка будет оплачиваться и прилично оплачиваться —16 долларов за лист в 35 ООО букв; деньги выложены на стол прямо на несколько номеров вперёд.
6. Предполагается настойчивый, волевой аппарат распространения, повсеместный; и далее — отправка на внутренний рынок.
Я не могу скрыть от Вас, что от одной идеи о Вашем участии в этом журнале у меня делается радостно на душе. Одно только — по уставу мы не будем печатать художественную прозу, или “беллетристику”: не хватит места. Но мои надежды на Шмелёва публициста, пророка и сатирика (сказки!). Ему будет одно из самых первых мест и притом самое почётное место в журнале. Я не мыслю журнала без Вас. Откликнитесь! Загоритесь! Дайте мне Ваше вещее, глубинное, огненное слово!
Хотите призыв к русскому народу — давайте призыв (как Вы мне писали в одном из писем...)! Хотите “горькую сказку” — давайте сказку! Хотите обличение наподобие “доктора” из Солнца Мёртвых — давайте, давайте! всё будет приниматься с радостью и помещаться с гордостью...
Мы не будет забирать слишком направо; мы будем свободны от левизны. Я не наглашу туда ни колеблющихся, ни усталых, ни исписавшихся. Я буду искать “сенек” по “шапке”. Я мечтаю о густом, почвенном, свежем, дерзающем и трезвенном, ответственном слове. На днях вышлю Вам два общих “досье” — о задаче журнала и об общем направлении. Пробегите их, но не стесняйте себя ими: пишите так и о том, как и о чём позовут Вас написать голоса, мудрые голоса в ночи!»337.
Иван Сергеевич радостно воспринимает возможность реализации издательских планов своим соратником и другом: «Дорогой Иван Александрович. Прочитал сейчас Ваше “Общее направление журнала” — голова кружится! Это — исторический локумеит. Это “пантеон” русского ума, русской души и сердца. Это — энциклопедия русского возрождения! Да, голова кружится — от величия и правды будущих напряжений. Это же такое поле — куда, к чёрту, анемичные (и — сколь политые кровью!) программы усохших и прокуренных (часто — злющих) душонок всей жадной “стервы”, подлой стервы, сожравшей столько чудесного в русском народе, всегда жаждавшем подвига Сколько сгорело на злом огне! И — какие возможности открываете, разворачиваете Вы теперь — для уцелевшей и будущей русской интеллигенции! Чудесная, захватывающая система! Да, это и не на 50 лет: это на сотню, больше. Это - впрок! Это такой засол, что нужны бондари искуснейшие, и — клёпка д.б. из чистого, не сучкастого мате-рьяла! Дай, Господи! Да этим, если приступить складно, можно зажечь молодые (да и старые) души...
Вижу, чувствую, — чудесное дело начинаете. И охватывает меня тревога — до чего ж я слаб, не готов! Ну, буду и я подпевать. Ищите же, ищите помощников! Надо создавать Орден, Союз русских строителей! Да, русских каменщиков (не масонов, чёрт возьми, а ревнителей!). Именно — Святой Союз нужен! Вы должны это делать, сделать! И надо это — Вам, не страшась. Будут тогда и средства. Считайтесь с человеческой природой. Да, “детское” это, но оно нужно. И я хотел бы говорить об этом. Нужно “ Общедействие”, в тайне, в грёзе — пусть, но нужно. Надо учиться у врагов. Надо подбирать, с величайшей осторожностью и тактом, с клятвами, с Крестом и мечом, с Евангелием России. Да, надо быть “святыми революционерами”. Надо раздувать пламя, пафос национального! Подумайте о сем! Вы для сего и живёте, я чувствую. И это не фашизм будет, а русская духовная дружина. Цель — беспредельна и высока — до Бога! Во имя — Её, России. Это не романтизм, а наше право, наше добытое, — не от эстетизма духа, а от ограбленности нашей: это завет — могил, миллионов могил безвестных!»338.
К осени издательские дела утрясены и И.А. Ильин сформировал первый номер «Русского колокола». Иван Александрович стал основным автором первого номера «Русского колокола», в который вошли его статьи: «О священном», «Наша государственная задача», «О политической работе (Посвящается русской национальной молодежи)», «Русская территория» (совместно с А. Бунге), «Как хранить тайну (Правила и советы)».
«Зову Вас в Колокол, — вновь обращается воодушевлённый издатель к И.С. Шмелёву, — всё, что напишете — хорошо! А мы для Колокола создаём свой распространительный аппарат, в коем идейность и материальный интерес должны соединиться, найти волю и пробудить волю. Трудно! Но постараемся. Тогда увидим. Мой деньгодатель мечтает для внутренней России (потом!) о большом издательстве и газете... Второй номер зреет. Вам отведено почётное место. Я с ним (с номером) говорил; он мне ответил: “Пиши Ивану Сергеевичу, что ляжу на пол и завою, если не пришлёт”. Я даже напугался»339. «Колокол накрыл меня, как ребёнка в старой немецкой сказке (за то, что не хотел ходить к обедне). Всё уходит в него — время, силы, творчество, личная жизнь и отдых... 24 часа в сутки я пономарь; и я же та баба, у которой “тесто”...
Ай, вай, каравай,
Пришёл к бабе пономарь:
Подай, баба, тесто!
А тесто-то пресно,
Оно не укисло...
Шук на лопатку — да в печку!
Книжку Вам, конечно, будут высылать. И впечатления Вашего буду ждать, как солнечного луча. Ибо кто же вознаградит “благие порывы”? Но только — просмотрите всё: каждое слово выношено, даже во втором отделе»340.
В ноябре выходит второй номер журнала, в котором были опубликованы статьи главного редактора: «О русской интеллигенции», «Кризис современного искусства», «Вы наши братья! (Открытое письмо к оставшимся русским патриотам)», «Православие и государственность», «Историческое бремя России», «О признании советской власти (Правила и советы)», «О сопротивлении злу силою. (Для памяти)». Иван Александрович «отчитывается» перед другом: «Журнал идёт: медленно, но неуклонно растёт тираж, который для первой книжки подойдёт к полутора тысячам (Русская Мысль с января по июль сделала 500 экз.; а за нами всего два месяца). Распространительный аппарат растёт. Инициатива идёт уже не только от нас, но и от периферии к нам. Чрезвычайно важно, чтобы вторая книжка “имела хорошую печать”! Если у Вас не прошла идея написать о Колоколе — сделайте это! В Возрождении! Вы знаете весь мой замысел; мало того, Вы глубоко чуете мою душу и мою любовь к России. Мы с Вами — братья!Кащ, как не брату, написать несколько горячих строк. А тут ещё вторая книжка — не содержит Вашего имени. Третья же ждёт Вас и зовёт опять! Третья выйдет к 20 января. Дайте в неё! Хотя бы коротко. О чём захочется... Публицистическое, сатиру, сказку, песнь... Что хотите!! Но только к концу декабря! Ваш, как всегда, И. Ильин. 1927.XII.1. Berlin IV. Lutsow Str. 63 Pension Tonn»341.
В третьем номере журнала И.А. Ильин помещает свои статьи «Победит правое дело», «Будущее русского крестьянства», «О русском фашизме», «Яд партийности», «О политической провокации», «О борьбе и смерти. (Для памяти)». На выход журнала волевой идеи откликнулся вождь Белого движения Пётр Николаевич Врангель: «Глубокоуважаемый и дорогой Иван Александрович. На днях прочёл третий номер “Русского Колокола”. Вы делаете большое и полезное дело. Изгнанническое, серое существование, забота о хлебе насущном, повседневные мелочи жизни принижают дух. Наиболее слабые постепенно засасываются жизнью. Гаснет порыв. Набат Вашего “Колокола” неустанно напоминает, что борьба не кончена, будит усталые души. Гибельному непротивленчеству он противопоставляет действенную, непримиримую борьбу со злом. Усталости и слабоволию — как законность стремления, неугасимую волю. Обывательской приспособленности и мелкоду-шию — порыв к жертвенному подвигу. Да не умолкнет звон Вашего “Колокола” и да ширится и крепнет начатое Вами святое русское дело!»342.
В апреле 1928 г. «строится пятая книжка Колокола (четвёртая давно готова, но её задерживает типографская склока между рабочими и предпринимателями). Пятая книжка — будет посвящена русской культуре». И Иван Александрович приглашает Шмелёва: «Я мечтал бы дать на почётном месте Вашу вещь. Что именно? Позвольте об этом выразиться.
1) Или о русской женщине: бабушка, мать, няня, сестра, невеста, жена, дочь; и вообще — о её русскости, и о её русской женственности, и о её характере, о её певучести, о её духовно-хребтовой силе, о её вкусе, о её почвенности — как заблагорассудится.
Главное только — чтобы русские люди ощутили с остротою и глубиною, какой дивный клад мы имеем в нашей женщине и её бытии. Чтобы русская женщина почувствовала своё призвание призванным и свои заслуги закреплёнными. Ведь ей предстоит обновить Россию новыми человеками и новыми характерами»343.
И.С. Шмелёв рад успеху Ивана Александровича, пишет ему: «Иван Александрович, га-зе-ту надо! Свою, нашу!Ддя “русских”, для “коренных”!.. Весь отдался бы! А то, знаете, из рук приходится смотреть... Вольного моря надо, друг! И именно — га-зе-ту! И именно — в Париже! Или — где же? Где - свобода? Душно в “Возрождении” мне — и мало пишу, и под началом! Скоро 20 книг по миру на всех языках, признают, а вот... цензоры! Читаете “Возрождение”? Лицо утрачивает, на “занимательность” переходит. Да, нужно и это, но не так. Трудно везти в упряжке с разношерстью. Ну, что у нас общего с Мережковскими, с неведомыми Вейдле, критиками откуда-то, кому ближе “европа”, махонечкая европа... с..., имена их неизвестны. Ив. Александрыч! Найдите “креза”! “Нобеля” какого-нибудь. Журнал № через три месяца — мало!А чаще — не справиться. Пошёл бы народ... Надо к России готовиться. Здесь зачинать, и туда перекинуть, когда откроется. Не “беспутным” же уступать! Мы должны “школы” создать! Только Вам пишу: будет газета -найдётся не мало верных, которые тоже в узде. Амфитеатров теперь — дру-гой, верный. Куприн, молодых найдётся! Вы-то их лучше знаете. Куда поедете? В Белград, на съезд? Я не могу, режим строгий, куда поедешь?! Но я напишу о съезде... Если бы тыс. 300 достать! Да есть же — русские капиталисты?!»344. Эх, Иван Сергеевич, мечтатель! В «Колокол» от него статьи не дождёшься, а газету — давай...
Однако, дело «эмигрантщины», как называет склочное общество эмигрантов — несостоявшихся учителей России Ильин, не строить, а разрушать. Масса «доброжелателей», завидуя успешному изданию «Колокола», клеветою старается отвратить Н. Громова от русского мыслителя-пророка. В мае 1928 г. Иван Александрович пишет друзьям в Чехословакию: «Я никогда не мог себе представить, как живут другие люди, с такою легкостью “обращающиеся”, “добывающие”, “ведущие переговоры”. Для меня самое утомительное и морально мучительное — это именно эта сторона... Я ничего не искал и не проектировал; у меня всегда душа полна всяких идейных замыслов и патриотических (не хочу сказать “политических”) забот, и на “деловые” затеи — ничего не остаётся. Ко мне пришли и мне предложили; и я загорелся, как сухой хворост, — новым оформлением основных идей. Потом меня бросили на пол дороге, когда начало было уже за спиной и бросать нельзя было. И вот — с чувством тяжелого отвращения, после 77 колебаний, понуждая себя волевыми усилиями, я вынужден был взять на себя и эту сторону дела, третью (считая что первая — редакционно-творческая, вторая — распространительски-торговая). Иногда это совершенно переполняет мою чашу, и без того с трудом плывущую по нашему бурному и опасному морю»345. «Милый и дорогой друг, Иван Сергеевич! Очень грустно и больно на душе: Колокол умирает от безденежья и всё может кончиться долгом в 1 1/2 тысячи марок, который останется на мне, — пишет Ильин Шмелёву. — Но долга я не боюсь: у меня есть друзья, которые выручат. А духовно — тяжело»346.
Однако Иван Александрович находит средства, чтобы продолжить начатое дело и журнал, пусть не периодично, редко, но выходит ещё два года. Получив в апреле 1929 г. седьмой номер «Русского Колокола» Шмелёв пишет Ильину: «Прекрасно всё, что Вы даёте. Статья о Метнере — меня заинтересовала. Но она всё же специальна при всей яркости и вдохновенности. Поражаюсь я Вашей разносторонности. Удивительна Ваша глубокая “эстетика”! О, какой же в Вас художественный критик-аналитик, учитель! После Белинского (условное сравнение!!) я не знаю подобного явления в литературе. Вы — великий художник. В Вас — сам Св. Дух глаголет. Нет, до чего же русский гений широк и щедр! Вы всё ещё не найдёте “моря” для такого “корабля”, как Вы, — плавания! Но оно придёт. Вам — Океан нужен. Я жду Вашей большой работы об искусствах. Вы — должны, ибо Вы воистину Учитель. Вы насытите. Вы поведёте, хотя уже ведёте. Но... всё больше убеждаюсь, — простите! — что свой рычаг Вы подводите под меньшие “камни”, — и это горе, горе! Вам надо в центре действовать. Вы могли бы вести будить массы и завоевывать их для святого дела, русского Дела. Вы должны бы быть руководителем воли и сил эмиграции на виду, ежедень, — и итоги были бы Вас, Ваших сил достойными. Для сего Вы должны бы (простите, но это моё страстное желание!) создать в Париже свою газету!»347
Судьба издания журнала волевой идеи И.А. Ильина в 1929 —1930 гг. отражена в его переписке с Крамаржами. «Я отлично вижу, как бойкотируют и замалчивают меня и крайние правые и весь левый сектор, — пишет он летом 1929 г. — Но это есть признак того, что я иду по верному пути. Пусть их — Россия сбросила их, как змея изжитую кожу. И право молчания — остаётся за ними. Я иногда сам мечтаю дезертировать и прекратить эту трудную борьбу. Отойти от борьбы и творить впрок, писать мои любимые и зовущие меня книги. Но мечтам этим я не позволяю долго жить в душе. Самое начинание Русского Колокола пришло ко мне — как зов и приказ. И только истощив все силы, я «подам в отставку»348. Письмо осени 1930 г.: «Я не верю в то, что жизнь строится случайностями. Не случайно (хотя и неожиданно) мне были даны в жизни эти лучи, от Вас идущие; не случайна была и их внешняя форма выражения. Все такие события я воспринимаю в плане религиозном. Тот всеблагой перст, который я столько раз благодарно и трепетно осязал в моей жизни — лучше ведает, что мне нужно и чего мне не нужно. Как могу я роптать? я твердо знаю и двадцать раз проверил одно: когда я служу из последних сил и до последних сил, — то остальное он всегда устраивал на путях, неожиданных для меня и незаслуженно милостивых. Не огорчайтесь за Колокол. Во-первых, у меня ещё есть (отложено и сохранено) на одну книжку. А во-вторых, — Ему виднее, нужен ли мой журнал»349. «Как устал я жить среди чужих людей, борясь с их гибельными, тупыми и злыми воззрениями! Иногда устаёшь так, что кажется — устал вообще жить, и что ни мыслей, ни радостей вообще больше не будет, и что весь Запад обречён на провал и порабощение. К сожалению, писать об этом трудно; да и кому напишешь? В какую небесную канцелярию подашь жалобу? И опять смолкаешь и зажимаешь всё в себе...»350
Глава 17.
Лето — время эзотерики и психологии! ☀️
Получи книгу в подарок из специальной подборки по эзотерике и психологии. И скидку 20% на все книги Литрес
ПОЛУЧИТЬ СКИДКУ