Энгельс – Ф. Греберу

Энгельс – Ф. Греберу

[Бремен, около 23 апреля] – 1 мая 1839 г.

Фриц Гребер! Я теперь очень много занимаюсь философией и критической теологией. Когда тебе 18 лет и ты знакомишься со Штраусом, рационалистами и «Kirchenzeitung», то следует или читать всё, не задумываясь ни над чем, или же начать сомневаться в своей вуппертальской вере. Я не понимаю, как ортодоксальные священники могут быть столь ортодоксальны, когда в библии встречаются такие явные противоречия. Как можно согласовать обе генеалогии Иосифа, мужа Марии, различные версии, касающиеся тайной вечери («сие есть кровь моя, сие есть Новый завет в моей крови») и рассказа об одержимых бесами (в первом случае рассказывается, что бес просто вышел, во втором – что бес вошёл в свиней), версию, что мать Иисуса отправилась искать своего сына, которого она считала помешанным, хотя она его чудесно зачала, и т.д., – как согласовать всё это с верой в правдивость, безусловную правдивость евангелистов? А далее, расхождения в «отче наш», в вопросе о последовательности чудес, своеобразно глубокое толкование у Иоанна, явным образом нарушающее форму повествования, – как понять всё это? Christi ipsissima verba[120], с которыми так носятся ортодоксы, гласят в каждом евангелии по-иному. Я уж не говорю вовсе о Ветхом завете. Но в милом Бармене об этом не говорят ни звука, там обучают по совершенно другим принципам. И на чём основывается старая ортодоксия? Ни на чём больше, как только на рутине. Где требует библия буквальной веры в её учение, в рассказы её? Где говорит хоть один апостол, что всё, рассказываемое им, есть непосредственное вдохновение свыше? Ортодоксы требуют не послушания разума Христу, нет, они убивают в человеке божественное и заменяют его мёртвой буквой. Поэтому-то я и теперь такой же хороший супернатуралист, как и прежде, но от ортодоксии я отказался. Я ни за что не могу поэтому поверить, что рационалист, который от всего сердца стремится творить добро сколько в его силах, должен быть осуждён на вечные муки. Это же противоречит и самой библии. Ведь написано, что никто не бывает осуждён за первородный грех, а только за свои собственные грехи; если же кто-либо противится изо всех сил первородному греху и делает то, что он может, то его действительные грехи являются лишь необходимым следствием первородного греха и, следовательно, не могут повлечь за собой его осуждения.

24 апреля. Ха, ха, ха! Знаешь ли ты, кто сочинил статью в «Telegraph»? Её автор – пишущий эти строки^{101}, но советую тебе не говорить никому об этом ни слова, иначе я попаду в адскую передрягу. Коля, Балля и Германа я знаю только по рецензиям В. Бланка и Штрюккера, которые я списал почти дословно; но что Коль несёт вздор[121], а Герман – худосочный пиетист, это я знаю по собственному опыту. Д. – это молодой конторщик Дюрхольт у Виттенштейнов в Нижнем Бармене. Впрочем, я радуюсь тому, что не сказал ничего такого, чего не мог бы доказать. Мне жаль лишь одного, что я не показал в надлежащем виде значения Штира. Как теологом им не следует пренебрегать. Как тебе, однако, нравится моё знание характеров, особенно Круммахера, Дёринга (то, что сказано о его проповеди, рассказал мне П. Йонгхаус), и литературы? Замечания о Фрейлиграте, должно быть, удачные, иначе бы Гуцков их вычеркнул. Впрочем, стиль омерзительный. – Статья же, кажется, вызвала сенсацию, – заклинаю вас пятерых честным словом никому не говорить, что я автор. Уразумел? Что касается ругани, то я обрушился главным образом на тебя и Вильгельма, так как предо мной лежали как раз письма к вам, когда мне пришла охота ругаться. Особенно Ф. Плюмахер не должен знать, что я написал статью. Но что за субъект этот Балль! Ему предстояло произнести проповедь в страстную пятницу, но ему лень было поработать, и вот он выучивает наизусть одну проповедь, которую нашел в «Menschenfreund», и произносит её. Но в церкви находится как раз Круммахер, которому проповедь кажется знакомой; под конец он вспоминает, что он сам произнёс эту проповедь в страстную пятницу 1832 года. Другие лица, читавшие эту проповедь, тоже узнают её; Балля призывают к ответу, и он вынужден во всём сознаться. Signum est, Ballum non tantum abhorrere a Krummachero ut Tu quidem dixisti[122]. За подробную рецензию о Фаусте я тебе очень обязан. Переработка вещи, безусловно, паршивая, раупаховская, – этот негодяй вмешивается во всё и портит не только Шиллера, образы и идеи которого он низводит до тривиальности в своих трагедиях, но и Гёте, с которым он чёрт знает как обращается. Сомнительно, чтобы мои поэмы раскупались нарасхват, но то, что они найдут определённый сбыт, вполне вероятно, так как они пойдут на макулатуру и клозетную бумагу. Я не мог прочесть то, что у тебя написано красными чернилами, и поэтому не пошлю ни 5 зильбергрошей, ни сигар. Ты получишь на этот раз или канцону, или часть начатой, но не законченной комедии. Теперь же я должен отправляться на урок пения, adieu.

27 апреля.

ФРАГМЕНТЫ ТРАГИКОМЕДИИ «НЕУЯЗВИМЫЙ ЗИГФРИД»

I. Дворец короля Зигхарда

Заседание Совета

Зигхард

Итак, вы снова собрались вместе,

Опора королевской чести,

Высокий ограждая трон.

Наш сын, увы, не явился лишь он!

В лесу он рыщет, как всегда,

Не поумнеет в его года.

Забывши о делах Совета,

Где мы потеем до рассвета,

Презрев сужденья старших лиц,

Он изучает говор птиц.

Не стоит мудрости учиться,

С медведем хочет он сразиться;

И если с нами говорит,

Так вечно о войне твердит.

Ему давно б мы уступили,

Когда б, в своей премудрой силе,

Нам бог не обещал как раз,

Что разум не обманет нас.

Как пострадал бы весь наш край,

Приди он к власти невзначай!

Советник

Ваше Величество мудры, как всегда,

Вы прямо схватили быка за рога.

Однако, с королевского позволенья,

Я выскажу своё простое мненье.

В людских привычках сходства нет.

Ему лишь восемнадцать лет.

Шальные мысли в принце бродят,

Но мудрость с возрастом приходит.

Он резвым нравом вдаль влеком,

Но мудрость любит тихий дом;

Младой задор послушным станет,

И сила гордая устанет,

Тогда он к мудрости придёт

И счастье в ней своё найдёт.

Так пусть порыщет он по разным странам,

Пускай сразится с великаном,

Пускай с драконом вступит в бой,

И старость там не за горой.

Жизнь мудрости его научит,

И ваша речь ему, конечно, не наскучит.

Зигфрид (входит)

О лес, ужели вскоре

Покину я тебя?

Милей в твоём просторе,

Чем в замке короля;

Где звонче птиц рулады,

Как не в ветвях дерев?

Завидуют палаты

Спокойствию лесов.

Отец, вы станете ругаться,

Что долго я бродил в лесу,

Но разве мог я удержаться,

Когда кабан был на носу?

Забавы вам претят лесные,

Так дайте мне коня и меч,

Поеду я в края чужие,

Давно я вёл об этом речь.

Зигхард

Ужель, скажи мне, до сих пор

Ты глупым быть не перестанешь?

Пока в тебе младой задор,

Ты умным никогда не станешь.

И лучший путь к тому один:

Тебе свободу дать скорее;

Ступай, быть может, исполин

Дубинкой блажь твою рассеет.

Бери же меч, коня седлай

И поумневшим приезжай!

Зигфрид

Вы слышали? Коня и меч!

Так нужны ль мне шишак и латы.

Иль слуги для горячих сеч?

Мой спутник – храбрости палата!

Когда поток стремится с гор,

Один, шумя, победоносный,

Пред ним со стоном гнутся сосны,

Он сам выходит на простор:

Так, уподобившись потоку,

Я сам пробью себе дорогу!

Советник

Король, вам горевать не след,

Что наш герой стремится в свет;

Поток несётся с гор в долины,

Спокойны вновь дерев вершины,

Спокойно за волной волна

Плодотворит вокруг селенья,

Былая ярость не страшна,

В песке обретши утоленье.

Зигфрид

Зачем терять мне время?

Мне душен замка свод!

Скорее ногу в стремя,

На воле конь мой ржёт!

Сойди ко мне с колонны

Ты, старый, острый меч!

Спешу, в борьбу влюблённый,

Отец, до новых встреч!

(Уходит.)

II. Кузница в лесу

Зигфрид входит. Мастер входит.

Мастер

Здесь, в кузнице, для вашей чести,

Прекрасные новеллы мастерят,

И с ними в альманахах песни

Великолепием блестят.

Куют журналы здесь проворно,

Стихи и критику сплетают воедино,

С утра до ночи здесь пылают горны,

Работая неутомимо.

Но подкрепитесь-ка вином,

Пусть мальчик вас проводит в дом.

(Зигфрид с учеником уходят.)

Мастер

Ну, подмастерья, за работу!

Вам в помощь я приду с охотой;

На наковальне куйте новеллы,

Чтоб в свет они вступили смело!

Прожгите жарче песни в горне,

Чтоб стали те огнеупорней;

Для публики же всё потом

Перемешайте в общий ком.

А коль железа больше нет,

Хозяин умный даст совет:

Возьмите трёх героев Вальтер Скотта,

И паладина у Фуке, и женщин трёх у Гёте,

И больше нечего стараться,

Их хватит авторов на двадцать!

Для песен – Уланда стихи

Совсем, как будто, не плохи.

Так бейте ж молотом до боли,

Тот лучший, кто создаст всех боле!

Зигфрид (входит опять)

Вино, как будто, ничего!

Я выпил дюжину его.

Мастер

(Проклятый парень!) Мне приятно,

Что мой рейнвейн по вкусу вам.

Я думаю, для вас занятно

Узнать работников по именам!

Вот наиболее умелый,

Он благонравные новеллы

Или фривольные слагает,

Его сам Менцель восхваляет,

Вольфганг, что в Штутгарте живёт:

Его зовут фон Тромлиц. Вот

Другой, не менее пригодный

И тоже – крови благородной:

Приветствую в его лице

Фон Ваксмана большое Це;

Не существует альманах,

Который им бы не пропах.

Десятками печёт новеллы

Он для толпы остолбенелой.

Работает в поту лица,

Сказать же правду до конца,

Он сделал мало для искусства,

Но всё – для притупленья вкуса;

А вкус – пред ним дрожу я сам –

Лишь он приносит гибель нам,

Вот – Хеллер, плавает не мелко,

Стиль – оловянная тарелка,

Зато блестит, как серебро.

Для публики ведь всё – добро.

Хоть пишет меньше он, чем названные оба,

И гонится за характеристикой,

Но, видите ль, его особа

Совсем не переносит мистики.

Вы знаете, евангелисты,

Все четверо, – лишь пиетисты;

За них он взялся понемножку,

Снял благочестия одёжку

И положил на чайный стол

– Всяк «Сёстры Лазаря» прочёл.

Он также автор лёгкой прозы

– Прочтите лишь его с шипами «розы»^{102}.

А вот ещё один талант,

Учёный малый, хоть педант,

Фридрих Норк, величайший поэт

С тех пор, как существует свет.

Он вам наврёт… нет, скажет точно,

Открыв из языков восточных,

Что вы – осёл, Илья ж пророк

Ничем, как солнцем, быть не мог.

Ума иль подлинного знанья

Искать в нём – тщетное старанье.

Вот – наш достойный Херлосзон,

Его б нам возвести на трон,

Он новеллист, он лирик,

Безумству панегирик

И ерунде там всякой прочей

В «Комете» вы его найдёте.

Идут вот, Винклером пригреты,

Писатели из «Вечерней газеты»:

Турингус, Фабер, фон Гросскрёйц,

Одно их имя – что за прелесть!

Нужна ль моя им похвала?

Ведь публика (другого хлеба

Ей не давай!) давно на небо,

До самых звёзд их вознесла.

За топливом ушли другие,

В лесу сбирают ветки сухие;

О младших – нечего сказать,

Ещё им рано хорошо ковать.

Но станут все специалисты,

Коль в них хоть капля крови новеллиста.

Зигфрид

Когда ж я ваше имя узн?ю?

Мастер

Саксонский дух я воплощаю

В своей внушительной особе;

Вас убедит сейчас же в том,

Что я на многое способен,

Моих ударов мощных гром.

Вы тоже маху бы не дали,

Когда б моим подручным стали.

Зигфрид

Ну что ж, хозяин, я готов

Средь ваших быть учеников.

Мастер

Я вас отдам в ученье Хеллю,

Испробуйте себя в новелле.

Зигфрид

Ах, если под напором

Вот этих рукавиц

Дубы склонялись хором,

Медведь валился ниц

И если мог на землю

Я повалить быка,

Ужели не подъемлю

Я тяжесть молотка?

Ни одного мгновенья

Учить себя не дам;

Довольно мне ученья,

Я здесь хозяин – сам!

Подайте мне железо,

Я надвое его!

Лишь гул пойдёт по лесу,

Вот это – мастерство!

Теодор Хелль

Эй, вы, потише там, невежа!

Иль я побью вас, как вы – железо!

Зигфрид

Ты что ещё болтаешь,

Чего взбесился так?

Меня ты вмиг узнаешь,

Попробуй мой кулак!

Теодор Хелль

На помощь! Ой!

Мастер

Любезный друг,

Что ж бьёте вы своих собратьев?

Марш, вон отсюда во весь дух,

Иль дам вам пару оплеух!

Зигфрид

Сам получай, коль хочешь драться!

(Опрокидывает его.)

Мастер

Ой, больно, больно! и т.д.

(Зигфрид отправляется в лес, убивает дракона и, возвратившись назад, убивает мастера, разгоняет подмастерьев и удаляется.)

III. В лесу

Зигфрид

Я слышу снова за кустами

Борьбу между двумя врагами.

Вот и они – ну, прямо глупо,

Ни в чём один другому не уступит!

Я думал, встречу гигантов двух,

Сжимающих сосны клещами рук,

А тут – два тощие схоласта

Швыряют книги, как гимнасты.

(Лео и Михелет входят.)

Лео

Эй, подойди, собака, гегелёнок!

Михелет

Пиетист, ты сам ещё совёнок!

Лео

Получишь библию в башку!

Михелет

А ты – том Гегеля в щеку!

Лео

Я Гегеля тебе же в лоб швырну!

Михелет

Твою я выю жёсткую ударом библии согну!

Лео

Чего ты хочешь? Ты давно уж труп!

Михелет

Нет, ты убит, пойми ж, хоть ты и глуп!

Зигфрид

О чём ваш спор, друзья, идёт?

Лео

Безбожный гегелёнок вот

Взял библию под подозренье;

Ему не вредно б наставленье!

Михелет

Болван бесстыдно привирает,

Он Гегеля не почитает!

Зигфрид

Но вы швыряете друг в друга без разбора

Предметами, в которых скрыто яблоко раздора?

Лео

Не важно, он – не христиан?н!

Михелет

Я ст?ю двух таких, как он один,

Он вздор бессмысленный болтает.

Зигфрид

Пусть каждый путь свой продолжает,

Но кто, однако, начал спор?

Лео

Признаться – я! Какой же в том позор?

Сражался я за бога и был поддержан богом.

Зигфрид

Но на коне сидел ты хромоногом,

И, как не спас он гегельянства,

Так не спасёшь ты христианства.

И без тебя проживёт оно смело,

А ты ищи себе другое дело!

Но не испытывай напрасно бога

Своим безумством! Разною дорогой

Отсюда уход?те вы

И выбросьте всю дурь из головы!

(Лео и Михелет расходятся в разные стороны.)

Зигфрид

Такую ярость не встречал

Я у ревнителей науки:

То Гегель в воздухе летал,

То библия чертила круги!

Однако ж, голодом влеком,

В долину путь я направляю,

Быть может, там найду я дом,

Где я засну спокойным сном,

Иль просто дичи настреляю.

Вот тебе и всё. Куски, в которых изложено действие, я опустил, переписал лишь вступление и сатирические моменты. Это – самое последнее, что я написал, теперь надо перейти к «Королю Баварскому», но тут дело плохо. Вещь лишена законченности и завязки. Просьба к Вурму пристроить стихи в «Musenalmanach». Кончаю, потому что почта уходит.

Твой Фридрих Энгельс