Маркс – А. Руге в Дрезден

Маркс – А. Руге

в Дрезден

Трир, 20 марта [1842 г.]

Дорогой друг!

Послушники – наиблагочестивейший народ, как это ad oculos[71] показывает Саксония.

У Бауэра была однажды в Берлине такая же сцена с Эйххорном, как у Вас с министром внутренних дел. Ораторские приёмы этих господ похожи друг на друга, как одно яйцо на другое. Чем-то исключительным является, однако, то, что философия ведёт вразумительным языком разговор с государственной мудростью этих напыщенных мерзавцев, и даже некоторый фанатизм здесь нисколько не вредит делу. Нет ничего труднее, как заставить поверить этих мирских божков, что существуют вера в истину и духовные убеждения. Эти государственные дэнди в такой степени являются скептиками, это настолько закоренелые хлыщи, что они не верят уже в истинную, бескорыстную любовь. Как же вести борьбу против этих rou?s[72] иначе, как с помощью того, чт? в высших кругах называют фанатизмом? Гвардейский лейтенант считает всякого влюблённого, имеющего честные намерения, фанатиком. Разве из-за этого нельзя больше вступать в брак? Замечательно, что низведение людей до уровня животных стало правительственной верой и правительственным принципом. Но это не противоречит религиозности, так как обоготворение животных – это, пожалуй, наиболее последовательная форма религии, и скоро, быть может, придётся говорить уже не о религиозной антропологии, а о религиозной зоологии.

Когда я ещё был молод и доверчив, я уже знал, что яйца, которые кладут в Берлине, это не яйца Леды, а гусиные яйца. Несколько позже я понял, что это крокодиловы яйца; так, например, самоновейшим крокодиловым яйцом является мнимая отмена – по предложению рейнского сословного собрания – тех незаконных ограничений, которым подвергалось французское законодательство в делах о государственной измене и т.д., а также в делах о преступлениях должностных лиц^{60}. Но на этот раз, когда речь идёт об объективных, установленных законом определениях, этот фокус-покус так глуп, что даже глупейшие рейнские юристы его тотчас же разглядели. К тому же Пруссия с полной наивностью заявила, что публичность судебного процесса поставила бы на карту престиж прусских чиновников и доверие к ним. Это – весьма откровенное признание. Всё наше рейнское бумагомарание о публичности и гласности страдает одним коренным пороком. Честные простаки продолжают без устали доказывать, что это отнюдь не политические, а чисто правовые институты, что они являются правом, а не бесправием. Как будто в этом дело! Как будто всё зло этих институтов заключается не в том именно, что они являются правом! Мне бы очень хотелось доказать обратное, а именно, что Пруссия не может ввести публичность и гласность, ибо свободные суды и несвободное государство несовместимы. Точно так же следовало бы воздать должное Пруссии за её благочестие, ибо трансцендентное государство не может обойтись без положительной религии, как русский мошенник – без нательного образка.

Бюлов-Куммеров, как Вы можете увидеть из китайских газет^{61}, заставляет своё перо кокетничать со своим плугом. О, эта деревенская кокетка, украшающая себя фальшивыми цветами! Я думаю, что писатели такого земного положения, – положение на пашне, что и говорить, является земным, – были бы желанны, особенно, если бы впредь плуг думал и писал вместо пера, а перо, в виде отплаты, выполняло бы барщину. Может быть, при теперешнем однообразии немецких правительств дело дойдёт до этого, но чем однообразнее правительства, тем многообразнее ныне философы, и, надо надеяться, многообразное воинство победит однообразное.

Ad rem[73], ибо politica[74] у нас, добропорядочных, моралистически настроенных немцев, относятся к formalia[75], на основании чего уже Вольтер заключил, что мы имеем самые солидные учебники публичного права.

Итак, что касается дела, то я нашёл, что статья «О христианском искусстве», превратившаяся теперь в статью «О религии и искусстве, в особенности о христианском искусстве», должна быть совершенно переделана, ибо тон «Трубного гласа», которому я добросовестно следовал, – «Твоё слово есть светоч моим стопам и свет на моём пути. Своей заповедью ты делаешь меня более мудрым, чем мои враги, ибо свидетельствует о тебе моя речь, и он, господь, будет вещать громовым голосом с Сиона», – этот тон «Трубного гласа» и тяжёлая скованность гегелевской формой изложения должны быть теперь заменены более свободной, а потому и более основательной формой изложения. Но вот через несколько дней я еду в Кёльн, где будет моё новое местопребывание, ибо близость боннских профессоров для меня невыносима. Кто захочет иметь дело с духовными вонючками, с людьми, которые учатся только для того, чтобы находить в каждом уголке мира всё больше и больше тупиков!

Итак, из-за этих обстоятельств я не сумел, конечно, приготовить критику гегелевской философии права для ближайших «Anekdota» (так как она писалась тоже для «Трубного гласа»); трактат о религиозном искусстве я обещаю прислать к середине апреля, если Вы можете ждать так долго. Мне это было бы тем приятнее, что я рассматриваю вопрос с новой point de vue[76] и даю также, в виде приложения, эпилог de Romanticis[77]. Пока что я буду действеннейшим образом, говоря по-гётевски, продолжать работу над этой вещью и ждать Вашего решения. Соблаговолите написать мне об этом в Кёльн, где я буду в начале следующего месяца. Так как я не имею ещё там определённого местожительства, то прошу направить мне письмо по адресу Юнга.

В самом трактате я неизбежно должен был говорить об общей сущности религии; при этом я вступаю некоторым образом в коллизию с Фейербахом, – коллизию, касающуюся не принципа, а его понимания. Во всяком случае религия от этого не выигрывает.

Я давно ничего не слышал о Кёппене. Не приходилось ли Вам обращаться к Христиансену в Киле? Я его знаю только по его истории римского права, в которой, однако, есть кое-что о религии и философии вообще. Это, кажется, отличная голова, хотя, когда он доходит до собственного философствования, то пишет ужасающе непонятно и формально. Может быть, теперь он начал уже писать человеческим языком. Но вообще он, кажется, ? la hauteur des principes[78].

Я буду очень рад увидеть Вас здесь, на Рейне.

Ваш Маркс

От Бауэра только что получил письмо, – он пишет, что хочет ехать снова на север, полагая по глупости, что там он сумеет лучше вести свой процесс против прусского правительства. Берлин находится слишком близко к Шпандау. Во всяком случае хорошо, что Бауэр не предоставляет дело его собственному ходу. Как я узнал здесь от моего будущего шурина[79], аристократа comme il faut[80], в Берлине особенно злятся на bonne foi[81] Бауэра.

• • •

Впервые напечатано в 1902 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого