9 ЭНГЕЛЬС — БРЮССЕЛЬСКОМУ КОММУНИСТИЧЕСКОМУ КОРРЕСПОНДЕНТСКОМУ КОМИТЕТУ
9
ЭНГЕЛЬС — БРЮССЕЛЬСКОМУ КОММУНИСТИЧЕСКОМУ КОРРЕСПОНДЕНТСКОМУ КОМИТЕТУ
[Париж], среда, 16 сентября 1846 г.
Комитету. № 2
Дорогие друзья!
Ваши сообщения о Бельгии, Лондоне и Бреславле{57} были для меня очень интересны. Я ознакомил Эв[ербека] и Б[ернай]са с тем, что могло их интересовать. Держите меня также по возможности в курсе всего, что касается успеха нашего дела и более или менее деятельного участия в нем различных местностей, чтобы я мог, поскольку это будет уместно, рассказать кое-что здешним рабочим. Что поделывают кёльнцы?
Отсюда я могу сообщить самые различные новости:
1) Со здешними рабочими, то есть с вожаками столяров из Сент-Антуанского предместья, я уже несколько раз встречался. У этой публики очень своеобразная организация. Помимо их дел, связанных с Союзом[49], — эти дела приняли весьма запутанный оборот из-за серьезных разногласий с вейтлингианскими портными{58}, — эти ребята, точнее, 12–20 человек из них, устраивают раз в неделю собрания, где до сих пор происходили дискуссии. Когда, однако, по вполне понятным причинам, материал для обсуждения иссяк, Э[вербек] оказался вынужден читать им лекции по немецкой истории, ab ovo{59}, а также по политической экономии — отчаянная путаница, толкование «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» в духе «человечности». Тем временем появился я. Чтобы установить с ними более тесную связь, я им изложил в двух беседах развитие Германии со времени французской революции, взяв за исходный пункт экономические отношения. Все, что они получают на этих еженедельных собраниях, обсуждается по воскресеньям на собраниях у городской заставы, в которых принимает участие самая разнообразная публика и куда приходят с женами и детьми. Здесь, — отбросив в сторону всякую политику, — дискутируют что-то вроде «социальных вопросов». Эти собрания очень удобны, чтобы втягивать новых людей, так как они происходят вполне открыто. Недели две назад нагрянула полиция, хотела наложить свое вето, но в конце концов успокоилась и не приняла никаких мер. Часто собирается свыше 200 человек.
Но дальше в таком положении дело оставаться не может. Среди этих людей замечается известная апатия, вызванная тем, что они сами себе наскучили. Все, что они могут противопоставить портняжному коммунизму, в сущности сводится к фразам Грюна о «человечности»[50] и к грюнизированному Прудону, что им с превеликим трудом вдолбили г-н Грюн собственной персоной и его оруженосец — старый спесивый столяр, папаша Эйзерман, а частью и наш друг Э[вербек]. Все это им, конечно, скоро осточертело. Начались вечные повторения, и, чтобы не дать им заснуть (буквально, так как эта эпидемия начала свирепствовать на собраниях), Э[вербек] терзал их хитроумными рассуждениями об «истинной стоимости» (которая лежит отчасти и на моей совести), а также нудной болтовней о германских первобытных лесах, об Арминии-херуске и о ерундовской старонемецкой этимологии — по Аделунгу, у которого сплошное вранье.
Впрочем, действительным вожаком этих рабочих является не Э[вербек], а Ю[нге], который в свое время был в Брюсселе. Этот парень прекрасно понимает, что следовало бы изменить, и мог бы многое сделать, так как он всех их держит в руках и в десять раз умнее всей этой публики. Но он чересчур непостоянен и каждый раз выдумывает новые проекты. Если до сих пор так мало сделано, то только потому, что в течение почти трех недель мне никак не удавалось его повидать — он не бывал на собраниях и нигде нельзя было его найти. Без него большинство вяло и нерешительно. Но с этой публикой надо набраться терпения; сперва надо изгнать Грюна, который на самом деле прямо или косвенно оказывал на них ужасно расслабляющее влияние, а когда они будут отучены от этих фраз, я надеюсь чего-нибудь добиться, потому что у них у всех огромный интерес к изучению экономических вопросов. Так как я теперь держу в руках Э[вербека], который, несмотря на известную вам невероятную путаницу в голове, полон самых лучших намерений, и Ю[нге] также всецело на моей стороне, то это скоро удастся сделать. Относительно корреспондентского комитета я совещался с шестерыми. План встретил большое сочувствие, особенно у Ю[нге], и будет здесь приведен в исполнение. Но пока не будет устранено личное влияние Гр[юна] и пока они окончательно не отделаются от его фраз, к ним не вернется прежняя энергия; до тех пор, принимая во внимание большие материальные препятствия (особенно то, что почти все вечера заняты), ничего нельзя поделать. Я им предложил в их присутствии выложить Грюну прямо в лицо все его личные подлости; Б[ернай]с также хочет прийти, да и Э[вербек] намерен свести с ним счеты. Это произойдет тогда, когда они покончат свои собственные дела с Г[рюном], то есть получат гарантию возврата денег, ссуженных Г[рюну] для печатания его дрянной книжонки насчет ландтага. Но так как Ю[нге] не пришел, а остальные в большей или меньшей степени вели себя по отношению к Г[рюну], как дети, то и это дело еще не улажено, хотя при некоторой энергии оно могло бы быть закончено в пять минут. Беда в том, что большинство этих парней — швабы.
2) Теперь кое-что забавное. В своей новой, не напечатанной еще книге, которую Грюн переводит, Прудон придумал великолепный способ делать деньги из ничего и приблизить для всех рабочих наступление царства божьего на земле[51]. Никто не знал, в чем дело. Г[рюн] тщательно хранил эту тайну, но отчаянно хвастал, что ему известен новый философский камень. Всеобщее напряженное ожидание. Наконец, на прошлой неделе к столярам, у которых я был, является папаша Эйзерман, и постепенно старый кривляка наивно выбалтывает великую тайну. Г-н Г[рюн] доверительно сообщил ему весь план. Теперь послушайте, в чем заключается этот величественный план спасения мира: это не больше и не меньше как давно уже известные в Англии и десяток раз обанкротившиеся labour-bazars, или labour-markets[52], ассоциации всех ремесленников различных профессий, большой склад, где все продукты, доставленные членами ассоциаций, оцениваются точно по издержкам на сырье плюс издержки на труд и оплачиваются другими продуктами членов ассоциации, оцениваемыми таким же способом. Та часть доставленных продуктов, которая превышает потребность в них ассоциации, продается на мировом рынке, и выручка выплачивается производителям. Таким образом, философствует хитрый Прудон, он и другие члены его ассоциации упраздняют прибыль, которую получает торговый посредник. Что он таким путем упраздняет и прибыль на капитал его ассоциации, что этот капитал и эта прибыль должны быть точно так же велики, как капитал и прибыль упраздненных им торговых посредников, что он, следовательно, правой рукой отбрасывает то, что получает левой, — обо всем этом наш мудрец и не подумал. Что его рабочие никогда не будут в состоянии достать необходимый капитал, так как в таком случае они могли бы с тем же успехом основать самостоятельное предприятие, что экономия на издержках, которые могла бы дать ассоциация, ничто по сравнению с колоссальным риском, что вся эта история сводится к желанию при помощи фокуса убрать из этого мира прибыль, оставив производителей прибыли, что все это — настоящая идиллия в духе штраубингеров [Straubingeridylle][53], с самого начала совершенно исключающая крупную промышленность, строительное дело, сельское хозяйство и т. п., что им придется нести только убытки буржуа, не участвуя в их прибылях, — все это и сотни других возражений, напрашивающихся сами собой, он совершенно забывает, увлеченный своей иллюзией, кажущейся ему правдоподобной. Преуморительная история! Отец семейства Грюн верит, конечно, в новый спасительный план и мысленно видит себя уже во главе ассоциации из 20000 рабочих (они с самого начала хотят широко повести дело), причем, конечно, все его семейство будет получать бесплатно пищу, одежду и квартиру. Но Прудон навсегда скомпрометирует себя и французских социалистов и коммунистов перед буржуазными экономистами, если публично выступит с этим планом. Вот чем объясняются его жалобы и выпады против революции[54] — он таил in petto{60} мирное средство спасения. Пр[удон] как две капли воды похож на Джона Уотса. Этот последний видит свое призвание в том, чтобы, несмотря на свой нереспектабельный атеизм и социализм, оставаться в глазах буржуазии респектабельным человеком; Пр[удон] изо всех сил хлопочет, чтобы, несмотря на свою полемику против экономистов, стать признанным великим экономистом. Таковы сектанты. К тому же это такая старая история!
3) А теперь еще одна в высшей степени любопытная вещь. — Аугсбургская «Allgemeine Zeitung» от 21 июля в корреспонденции из Парижа от 16 июля пишет о русском посольстве:
«… Это официальное посольство; но вне его или, скорее, над ним стоит некий г-н Толстой; он не занимает определенного поста, но известен как «доверенное лицо двора». Раньше он занимал должность в министерстве народного просвещения, потом явился в Париж с литературной миссией, написал здесь несколько записок для своего министерства и составил несколько обзоров французской прессы. Затем он перестал писать, но зато стал действовать. Он живет на широкую ногу, бывает всюду, принимает всех, занимается всем, все знает и очень многое устраивает. Мне кажется, что именно он является действительным русским послом в Париже… Его заступничество делает чудеса» (все поляки, которые просили о помиловании, обращались к нему), «в посольстве все склоняется перед ним, и в Петербурге он пользуется большим влиянием».
Этот Толстой и есть не кто иной, как наш благородный Толстой, навравший нам, будто он хочет продать в России свои имения[55]. Кроме квартиры, где мы у него бывали, он имел еще роскошный дом на улице Матюрен, где он принимал дипломатов. Поляки и многие французы давно уже знали это, только немецким радикалам, среди которых он считал более удобным играть роль радикала, ничего не было известно. Цитируемая мною статья написана одним поляком, которого знает Бернайс, и тотчас же была перепечатана в «Corsaire-Satan» и «National». Когда Толстой прочитал статью, он только громко рассмеялся и пошутил над тем, что его наконец раскрыли. Он теперь в Лондоне и, так как роль его тут сыграна, попытает свое счастье там. Жаль, что он не вернется, иначе я попробовал бы сыграть с ним несколько злых шуток, а в конце концов оставил бы свою визитную карточку на улице Матюрен. После всего этого ясно, что рекомендованный им Анненков — тоже русский шпион. Даже Бакунин, который должен был знать всю эту историю, так как другие русские знали ее, тоже очень подозрителен. Я, конечно, не дам ему этого заметить, но постараюсь отплатить русским. Как ни мало опасны для нас эти шпионы, им, однако, не следует ничего спускать. Они являются удобными объектами для того, чтобы производить над ними эксперименты in corpore vili{61} по части интриги. На это они, пожалуй, годятся.
4) Папаша Гесс. После того как я здесь благополучно предал забвению его супругу, непрестанно его поносящую, то есть сплавил ее на далекую окраину Сент-Антуанского предместья, где не прекращается стон и скрежет зубовный (Грюн и Гзель), я недавно получил от коммунистического папаши, через некоего Рейнхардта, письмо, написанное с целью заново наладить отношения. Читая это письмо, можно умереть со смеху. Конечно, как будто ничего не произошло, совершенно in dulci jubilo{62}, и притом все тот же старый Гесс. Констатировав, что он опять до некоторой степени примирился с «партией» (еврейская компания, очевидно, обанкротилась) и что у него «опять появилось желание работать» (о каковом событии должно быть возвещено колокольным звоном), он приводит следующую историческую справку (датированную 19 августа):
«Здесь, в Кёльне несколько недель тому назад чуть не дошло до кровавого бунта, очень многие были уже вооружены» (Мозес, наверное, не был в их числе). «Столкновения не произошло потому, что солдаты не появились» (огромное торжество кёльнского трактирного филистера) и т. д. и т. д…
Затем о собраниях граждан, на которых «мы», то есть «партия» и г-н Мозес, сиречь коммунисты, «одержали такую полную победу, что мы» и т. д.
«Мы сперва наголову разбили денежных аристократов… а затем мелких бурята» (так как среди них нет талантов). «В конце концов мы могла бы (!) на собраниях все провести» (например, сделать Мозеса обер-бургомистром); «прошла программа, отстаивать которую собрание обязало своих кандидатов и которая» (слушайте, слушайте!) «не могла бы быть составлена более радикально английскими и французскими коммунистами» (!!!) (и никем не могла бы быть понята более бессмысленно, чем Мозесом).. . «Справляйся» (sic!{63}) «иногда о моей [жене]{64}» (обе стороны желают, чтобы я принял на свой страх и риск попечение о женской половине, у меня есть доказательства этого)… «и ознакомь с этим письмом Эв[ербе]ка, чтобы ободрить его».
Да благословит вас господь за это «ободрение», за эту манну небесную. Я, конечно, совершенно игнорирую этого глупца — теперь он написал также Э[вербеку] (главным образом, чтобы переслать за его счет письмо своей половине) и угрожает через два месяца приехать сюда. Если он придет ко мне, я думаю, что тоже смогу сообщить ему кое-что «ободряющее».
Так как я уже разошелся, то в заключение еще сообщу вам, что Гейне опять здесь и что третьего дня я был у него вместе с Э[вербеком]. Бедняга в ужасном состоянии. Он исхудал и похож на скелет. Размягчение мозга распространяется дальше, паралич лица также. Э[вербек] говорит, что Гейне может внезапно умереть от отека легких или от удара, но может также протянуть еще года три или четыре, чувствуя себя то лучше, то хуже. Настроение у него, конечно, несколько подавленное, грустное и, что самое характерное, он очень благожелателен (вполне серьезно) в своих суждениях. Только по поводу Мёйрера он непрерывно острит. В общем, он сохранил всю свою духовную энергию, но его облик, еще более странный благодаря седой бородке, которую он отпустил (ему нельзя больше брить подбородок), способен привести в глубочайшее уныние всякого, кто его видит. Страшно мучительно наблюдать, как такой славный малый постепенно умирает.
Я видел также великого Мёйрера. «Человечек, человечек, что вы так мало весите!» На этого человека действительно стоит посмотреть; я был крайне груб по отношению к нему; в благодарность этот осел стал проявлять ко мне особенную любовь и говорить про меня, что у меня кроткое лицо. Он выглядит, как Карл Моор через шесть недель после своей смерти. Отвечайте скорее!
Ваш Э.
Сообщаю вам для развлечения следующее. В «Journal des Economistes» за август этого года помещена рецензия на книгу Бидермана…{65} коммунизме[56], где сказано следующее. Сперва преподносится вся чепуха Гесса в забавном французском изложении, а затем говорится: теперь о г-не Марксе.
«Г-н Маркс — сапожник, подобно тому как другой немецкий коммунист, Вейтлинг, является портным. Первый» (М[арк]с) «невысокого мнения о французском коммунизме» (!), «который ему посчастливилось изучить на месте. Впрочем, М[аркс] также отнюдь не идет дальше абстрактных формул» (разве ты не узнаешь по этой эльзасской фразе г-на Фикса?) «и остерегается затрагивать какой-нибудь действительно практический вопрос. По его мнению» (обрати внимание на эту чепуху), «освобождение немецкого народа послужит сигналом для освобождения человеческого рода; головой этого освобождения является-де философия, а его сердцем — пролетариат. Когда все будет подготовлено, галльский петух возвестит германское возрождение…
Маркс говорит, что нужно создать в Германии всемирный пролетариат (!!) для осуществления философской идеи коммунизма».
Подписано Т. Ф. (он уже умер). Это было его последним произведением. В предыдущем томе была помещена такая же забавная критика моей книги[57]. В сентябрьском выпуске есть критика Юлиуса, которую я еще не читал[58].
В редакции «Fraternite» произошел конфликт между материалистами и спиритуалистами. Материалисты, побежденные 23 голосами против 22-х, вышли из состава редакции. Это не помешало, однако, «Fraternite» дать весьма неплохую статью о различных ступенях цивилизации и о ее способности развиваться дальше к коммунизму.
Пишите мне скорее, так как я через две недели отсюда [переезжаю и в] таком случае письмо [может] легко залежаться… или его откажутся принять на старой квартире.
[Надпись на обороте письма]
Г-ну Карлу Марксу. Bois Sauvage, Plaine Ste Gudule. Брюссель.
Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und K.Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого