2.2.1. Была ли возможна в России социалистическая революция?

Первое место в ряду доводов, выдвигаемых в опровержение социалистического характера советского общества, чаще всего занимает тезис о том, что в отсталой, ещё относительно слаборазвитой экономически и культурно России социалистическая революция как необходимое условие и предпосылка социализма вообще была невозможна. Поэтому Октябрьскую революцию как правило именуют переворотом, организованным бандой жаждущих власти революционеров ради захвата государственной власти. Якобы это не было исторически необходимым событием, а лишь насилием над историей, которое впоследствии могло привести лишь к системе государственного насилия.

Уже упомянутый Яковлев даёт оригинальное объяснение причин и характера революций в общественном процессе развития, тем самым раскрывая, что он не только обратился в антимарксизм, но и вообще перешёл на позиции контрреволюции, которую он, однако, изображает «эволюционизмом». Революции для него теперь вообще отвратительны. Что для него революция?

«Революция — истерика, бессилие перед давящим ходом событий. Акт отчаяния, безумная попытка с ходу преодолеть то, что требует десятилетий напряжённых усилий всего общества. Тяга к революции — плод больного мессианского сознания и нездоровой психики»[47].

Однако независимо от особенностей объяснения революции больным сознанием первым и во многих отношениях решающим вопросом, требующим объяснения, остаётся вопрос о характере, движущих силах и об общественном и политическом содержании русской революции.

Утверждение, нашедшее широкое распространение в антисоциалистической литературе, о том, что именно Февральская революция была истинной русской революцией, поскольку как буржуазно-демократическая революция она соответствовала как объективным условиям, так и требованиям исторического развития России, полностью упускает из внимания исторические факты.

Верно лишь то, что буржуазно-демократическая революция в России объективно стояла на повестке дня, так как её задачи требовали немедленного разрешения для осуществления возможности дальнейшего социального прогресса. Но приравнивать с этой точки зрения русскую революцию к предшествовавшим буржуазно-демократическим революциям в европейских странах означает в очень большой степени игнорировать важнейшие факты и обстоятельства русской истории, послужившие тому, что революция в России неизбежно должна была принять иной характер, чем в других европейских странах.

Для выяснения главных обстоятельств необходим небольшой экскурс в русскую историю, начиная с 60?х годов XIX века.

На протяжении многих столетий царская Россия оставалась страной феодального общества, где огромное большинство населения было крепостными крестьянами, как бы принадлежавшими (прикреплёнными) к земле, которой владели дворяне-помещики. Помещики по своему произволу эксплуатировали крестьян. Кроме того, они могли задушить всякое сопротивление, поскольку исполняли также государственно-административные функции и чинили суд. На верхушке этого феодально-помещичьего классового господства стоял «батюшка-царь», который как глава русской православной церкви одновременно воплощал в себе самодержавную, абсолютную, светскую и духовную власть, поскольку правление царя считалось данным от бога: царь был как бы наместником бога на земле.

Угнетаемые крестьяне вновь и вновь поднимались против своих эксплуататоров и угнетателей — помещиков, при этом гнев и отчаяние выражались в жестоком насилии: дворянские имения разрушались и сжигались, происходили и убийства особо отвратительных помещиков. Однако изолированные крестьянские восстания всегда подавлялись царской армией. Судьба крестьян оставалась неизменной, покуда сохранялись правящие сословия. Так Россия, несмотря на свои необъятные территориальные размеры, по своей экономической и социальной отсталости в сравнении с другими европейскими державами оставалась слабым государством, всё более лишаясь своего международного влияния.

Особенно впечатляюще это проявилось в военном поражении в Крымской войне 1854–1856 гг. против Англии и Франции. Это постыдное поражение привело к росту влияния реформаторов в правительстве при царском дворе. В 1861 году они добились отмены крепостного права и провели некоторые другие реформы государственного управления, юстиции и образования, благодаря которым были ликвидированы самые крупные феодальные препятствия для развития буржуазного общества. И хотя было приоткрыто некоторое пространство для действий начинавшегося тогда развития капитализма, это вовсе не означало ликвидации феодальных общественных отношений и структур.

С отменой крепостного права вовсе не прекратились эксплуатация и угнетение крестьян дворянами-помещиками, поскольку земля продолжала оставаться собственностью помещиков. Крестьяне хотя и стали «свободными», однако при этом лишились прежней основы существования и вынуждены были выкупать землю у помещиков, обратившись к государственным кредитам. Таким образом, они продолжали страдать из-за отсутствия земли и в то же время теперь были вынуждены исполнять крепостные обязанности, чтобы иметь возможность выплатить кредит. Как следствие, радикальная земельная реформа, которая создала бы возможность для существования самостоятельного и свободного крестьянства, осталась нерешённой проблемой для России, продолжавшей и далее пребывать в полуфеодальных отношениях.

Однако эти реформы по крайней мере позволили начаться, в основном с 1870?х годов, быстрому развитию промышленного капитализма. Скачок в развитии промышленности, с одной стороны, имел довольно сильную поддержку царского государства, поскольку оно срочно нуждалось в определённой модернизации — прежде всего для оснащения армии, а также для прокладки путей сообщения. Для финансирования этого плана развития оно взяло большие кредиты в европейских банках, попав в крупные долги. С другой стороны, реформы также открыли путь иностранным инвестициям, так что промышленное развитие смогло быть ускорено с помощью европейского капитала и создания иностранных предприятий. При этом в соответствии с нуждами царского государства приоритет имело создание сырьевой промышленности (добыча руды, угля и нефти), металлургической промышленности (производство железа и стали), тяжёлого машиностроения (паровые машины и локомотивы) и судостроения. Кроме того, возникли фабрики лёгкой промышленности, в основном текстильные предприятия.

Таким образом, после реформ 1861 года Россия испытывала бурный промышленный рост. Как констатировал известный историк России Манфред Хильдермейер, основываясь на новых исследованиях, среднегодовой рост российской экономики между 1880 и 1904 гг. составлял 3,25 %, превышая рост европейских стран, у которых было примерно 2,7 %[48]. Если взять весь период с 1861 по 1914 гг., то «экономика Российской Империи росла быстрее, чем британская, германская, норвежская и итальянская, однако заметно медленнее, чем американская, японская и датская»[49].

Характерная черта такого ускоренного индустриального развития состояла в том, что предприятия развивались не постепенно, шаг за шагом превращаясь благодаря конкурентной борьбе из малых мануфактур в более крупные предприятия, и лишь с течением времени достигая высокой концентрации производства, как это происходило в европейских странах в период капитализма свободной конкуренции. Строительством огромных заводов Россия сразу же достигла очень высокой степени концентрации производства. Это привело к столь же быстрому возникновению промышленного пролетариата, получившего постоянный приток из крестьянского сельского населения и сосредоточившегося в крупных городах, поскольку промышленные предприятия, как правило, располагались в них. Согласно Хильдермейеру, количество наёмных работников за полвека до взрыва Первой мировой войны выросло примерно вчетверо.

Соответственно экономическую отсталость России следует оценивать более разносторонне, чем это обычно делается. Развитие современного капитализма происходило в полной мере и достигло заметного экономического роста. Однако отсталость по сравнению с более развитыми странами проявлялась в гораздо меньшем объёме производства на душу населения.

Если мы хотим описать экономическую структуру тогдашней Российской империи, то невозможно сделать это при помощи одного-единственного понятия, потому что здесь феодальные и полуфеодальные отношения в деревне сочетались с быстро развивающимся капитализмом — не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, причём высокая степень централизации и концентрации производства в промышленности уже соответствовала уровню империалистической стадии капитализма.

Троцкий называл это особое и весьма противоречивое состояние «комбинированным развитием». Важной чертой развития, начатого реформами 1861 года, стало то, что сфера государства и политических отношений была исключена из него, поскольку царское самодержавие упрямо сопротивлялось всякому изменению и модернизации политической системы. Только под давлением крупных выступлений рабочих и крестьянских восстаний в революции 1905 года царь был вынужден пообещать конституцию и парламент (Думу). Однако после разгрома революции эти обещания были выполнены в таком духе, что изменилось немногое, тем более, что в последовавший затем период реакции большинство уступок было отобрано назад.

По причине сохранения традиционной сословной структуры общества, противостоявшей новым капиталистическим тенденциям развития, общественные противоречия весьма серьёзно обострились. В деревне практически неизменным осталось острое противоречие между крестьянством и помещиками, хотя уже и происходило капиталистическое развитие с соответствующей дифференциацией крестьян на социальные слои. На основе обширного статистического материала это было представлено Лениным в его раннем произведении «Развитие капитализма в России»[50].

Русская буржуазия, формировавшаяся в процессе промышленного скачка — зажатая в сословном обществе и государственной самодержавной системе, от которой она большей частью зависела — оставалась слабой и не обладала высоким уровнем самосознания. Однако быстро растущий и сосредоточенный в крупных городах пролетариат оказывался в этой общественной системе неким чужеродным телом. Ему не находилось места в сословной системе, он оставался бесправным, существовал в крайней нищете и не считался отдельным сословием. Какое бы то ни было законодательное регулирование условий труда отсутствовало, не говоря уже о защите труда и социальных гарантиях. Рабочий класс подвергался безудержной эксплуатации в той мере, которая в остальных европейских капиталистических странах была давно забыта. Поэтому русский рабочий класс — хотя численно он ещё составлял в обществе меньшинство — из-за своей большой концентрации в городах стал в них весьма крупной общественной силой, всё больше осознавшей свои интересы и выступавшей всё активней и боевитей.

Впервые это проявилось в забастовках и демонстрациях в ходе революции 1905 года. Хильдермейер описывает это состояние русского общества в предреволюционное время довольно метко: «Рабочий класс не вписывался в освящённый традициями порядок общества крестьянской культуры. Он оставался чужеродным телом [...], не принимавшимся ни самодержавием, ни дворянством, которое фактически представляло государство»[51]. Далее он пишет: «Оставаясь в странной переходной стадии между частично преодолённым сословным строем и формальным, установленным под властью дворянства юридическим равенством, он не имел в ней надёжного места»[52]. Ограниченное формальное юридическое уравнение в правах нисколько не изменило его материального бесправия; лишь дарованное право создавать профсоюзы и ассоциации имело определённое значение. Тем не менее и эта свобода была свёрнута уже через два года после разгрома революции 1905 года — в период реакции, когда партии и профсоюзы находились под запретом и были вынуждены работать нелегально.

Совершенно очевидно, что в предреволюционное время русское общество обладало совершенно другой структурой и другими политическими условиями, чем общество в других европейских странах во время буржуазно-демократических революций. Русская буржуазия более или менее оставалась иждивенцем царского самодержавия, нуждавшегося в капиталистической экономике для своей частичной модернизации. Поэтому класс буржуазии был относительно слаб и не имел сил для энергичного и активного представления своих собственных интересов. С одной стороны, он был ещё слишком зависим от царского государства, а с другой стороны, у него за спиной уже имелся сильный, готовый к борьбе пролетариат, выражавший свои интересы в мощном забастовочном движении, так что буржуазии не хватало смелости для решительной борьбы против самодержавия.

Вследствие этого сочетания обстоятельств русский пролетариат становился всё более решающей революционной силой, в том числе для решения задач буржуазно-демократической революции.

Это проявилось уже в революции 1905 года. В то время как буржуазия даже не создала своих собственных политических партий, рабочий класс России уже в большой степени находился под политико-идеологическим влиянием марксистской социал-демократии[53].

Даже крестьянское движение было политически более развито, чем самодовольная буржуазия, поскольку оно с некоторого времени имело своим политическим представителем партию эсеров. Эсеры (социалисты-революционеры) были наследниками народовольцев, политической тайной организации, которая под руководством революционной интеллигенции желала ликвидации царского самодержавия прежде всего посредством применения индивидуального террора, впоследствии стремясь к «крестьянскому социализму», который, избегая капиталистического развития, должен был возникнуть на основе крестьянских сельских коммун.

Русская социал-демократия, после ряда подготовительных попыток, сплотивших различные рабочие организации России в одну партию, была окончательно основана в 1903 году на лондонском съезде, после того как издававшаяся в эмиграции газета «Искра» под руководством Плеханова и Ленина провела интенсивную политико-идеологическую и организационную подготовительную работу. Однако уже в дебатах учредительного съезда получили выражение различные взгляды на характер и цели приближающейся революции. Выявились две политические линии, разделившие партийных делегатов на большинство и меньшинство. Наметился некоторый раскол, начавшийся спором об уставе, но в конечном счёте опиравшийся на более глубокие политические взгляды на революцию. Большинство, ведомое Лениным, было названо большевиками, а меньшинство, под руководством Мартова, с тех пор называлось меньшевиками. Эти два течения оставались фракциями в общей Социал-демократической рабочей партии России до тех пор, пока в конце 1912 года после ряда различных безрезультатных попыток объединения не произошло уже формальное и окончательное организационное разделение.

В разногласиях и спорах речь велась в основном о характере, целях и содержании русской революции, в особенности об отношении различных классов и слоёв к этой революции и к её целям. В то время как меньшевики, вспоминая предшествовавшие буржуазные революции, довольно догматически защищали свой взгляд, что в буржуазной революции только буржуазия может быть ведущей силой, а в случае победы она должна взять и политическую власть, большевики под руководством Ленина, напротив, считали, что в условиях России буржуазно-демократическая революция не может быть простым повторением предшествовавших революций, поскольку эта революция находится в совершенно других объективных и субъективных условиях, ибо она происходит уже в новую историческую эпоху. Русская буржуазия, по мнению большевиков, ныне уже не является революционной силой — точнее говоря, в силу другого пути развития она вовсе лишена способности вести за собой революцию.

До революции 1905 года буржуазия даже не сумела организовать буржуазную политическую партию. Лишь позднее, когда царь под давлением восставших масс был вынужден дозволить конституцию и парламентские выборы, возникли две буржуазные партии: конституционные демократы (по первым буквам прозванные «кадетами») и октябристы, опиравшиеся в своих программных заявлениях на октябрьский манифест царя, в котором тот обещал выборы и конституцию. Хотя в буржуазной литературе их чаще всего представляют прогрессивными, это явное приукрашивание, поскольку слабый либерализм кадетов был направлен не на свержение царского самодержавия, а лишь на скромные конституционные реформы. Октябристы же однозначно были консервативной, реакционной партией.

При таком социальном и политическом раскладе, по мнению Ленина, пролетариат должен был выступить под руководством социалистического рабочего движения решающей революционной силой, в то же время опираясь на крестьянство, заинтересованное прежде всего в ликвидации правления дворян-помещиков. Ленин подробно и аргументированно представил эту позицию большевиков в своём тексте «Две тактики социал-демократии в демократической революции».

Совершенно схожие взгляды высказывал и Троцкий, в ту пору не принадлежавший к фракции большевиков. Второстепенные тактические различия, в которых речь шла о характере революционного правительства в случае победы революции, являлись относительно незначительными, однако позднее они были чрезмерно раздуты Сталиным в оправдание ложного утверждения, будто Троцкий выступал против революционной позиции Ленина.

Из этих специфических экономических, социальных, политических и идеологических противоречий в таком «комбинированном развитии» русского общества (частично ещё в феодализме, но в то же время с сильным развитием капитализма, а отчасти уже в империалистической стадии) и в связи с международным развитием империализма возникла революционная ситуация, совершенно отличавшаяся от предшествовавших буржуазных революций, когда капитализм как новая общественная формация ещё находился в фазе своего становления, и не существовало современного пролетариата.

В России буржуазная революция созрела только тогда, когда эпоха империализма уже началась. К этому добавилось то, что Россия принимала участие в империалистической мировой войне на стороне держав Антанты (Англии и Франции), сама стремясь к территориальным завоеваниям. В силу некомпетентности самодержавия война привела к быстро набирающему обороты ухудшению жизни российского населения, в особенности рабочего класса и крестьянства. Военные поражения царской армии очень скоро вызвали полный развал неэффективной и прогнившей системы правления. В этих условиях возник революционный кризис, который в конце концов привёл к революционному взрыву. Революция началась в феврале 1917 года с мощных забастовок и демонстраций петербургских и московских рабочих в Международный женский день, когда женщины впервые приняли массовое участие в политической борьбе. В то же время вновь начали восставать крестьяне. Они нападали на помещичьи усадьбы, выгоняли хозяев и занимали землю. В этом революционном процессе буржуазия и их политические партии сперва не принимали никакого участия.

Революционные настроения быстро охватили всю страну, и правительство уже не могло поддерживать старый порядок. Оно ушло в отставку, перед тем ещё и распустив парламент (Думу). Лишь теперь буржуазные партии продемонстрировали слабое сопротивление. Роспуск Думы они приняли, однако совет старейшин Думы назначил комитет, ставший впоследствии Временным правительством. Уже само название говорило, что политические вожди буржуазии ставили перед собой довольно скромные цели: они назвали себя «Временным комитетом для водворения порядка». Однако они выказали такую смелость лишь тогда, когда царь, под давлением генералитета, отрёкся от престола.

Царское военное руководство было готово ради сохранения прежней государственной системы и продолжения империалистической войны пожертвовать царём — тем более что он, как дилетант на месте верховного главнокомандующего, крайне мало понимавший в армейских делах, и без того был для военных скорее помехой, чем помощью. (Интересно, что этот исторический эпизод в 1918 году повторился в Германии при свержении императора Вильгельма II.)

В то время как представители буржуазных партий торговались за посты во Временном правительстве, рабочие Петербурга, Москвы и многих других индустриальных городов образовали советы с избранными представителями. Вскоре к ним присоединились и советы солдатских депутатов. Так возникла революционная власть, опиравшаяся на широкое движение масс.

Особое значение приобрёл Совет в столице — Петрограде (так назывался Санкт-Петербург с 1914 по 1924 гг.), поскольку в строго централистской системе самодержавия изменения в столице играли решающую роль. Раньше или позже они получали поддержку и в других регионах. Таким образом движение советов распространилось по стране, захватив и крестьян, также принявшихся за создание советов. Немаловажный факт: солдаты — депутаты советов в основном являлись крестьянами в военной форме, поскольку солдаты царской армии набирались в основном из батраков и крестьян, в то время как офицерство оставалось преимущественно дворянским. Между офицерами и солдатами зияла глубокая пропасть, тем более что офицеры часто обращались с простыми солдатами как с крепостными. Это обстоятельство важно для понимания того, почему солдаты сразу присоединились к рабочим, лишив по большей части власти своих офицеров. Оно также объясняет, как стало возможным, что петроградские гарнизоны в апогее революционного процесса отказались подчиняться Временному правительству и реакционному руководству армии, перейдя в подчинение к советам, в то время руководимым большевиками, и к их Военно-революционному комитету во главе с Троцким.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов избрал Исполнительный комитет, обладавший значительно более массовой поддержкой, чем Временное правительство, созданное буржуазным думским комитетом с князем Львовым на посту премьер-министра (министра-председателя).

Насколько мало историки, находящиеся в плену буржуазных предрассудков, понимают характер русской революции, видно из изложения Хильдермейера: «Таким образом обе революции, общественная либеральная и социалистическая рабочих и солдат (примкнувших к Совету на следующий день), создали каждая свой новый центр власти. Родилось двоевластие Февральской революции»[54].

В ходе Февральской революции действительно возникло «двоевластие»: с одной стороны — Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, а с другой — буржуазное правительство. Однако Хильдермейеру кажется, будто речь шла о двух различных революциях, о «либеральной» и «социалистической», хотя на самом деле революционное движение, приведшее к свержению царского самодержавия, было ведомо массовым движением рабочих и крестьян, в то время как слабая и трусливая буржуазия пыталась на их плечах и в тени этой революционной бури «водворить порядок», то есть сковать революцию рамками и за счёт этого канализировать её, дабы воспрепятствовать насущно необходимым общественным преобразованиям.

Однако в начале революции в Петроградском Совете и в его Исполнительном комитете большинство составляли меньшевики. Большевики были представлены слабее, их главные вожди ещё находились в изгнании, из-за чего движение не могло развернуться во всю силу. Поскольку меньшевики считали, что в буржуазной революции политические представители буржуазии должны принять власть и установить правительство, то они добровольно отказались от своей революционной власти и оставили политическое поле Временному правительству.

Под давлением и требованиями рабочих и солдат в переговорах с Временным правительством они требовали лишь, чтобы правительственные решения подвергались контролю Исполкома Совета. После этого существовавшее в самом начале фактическое двоевластие было сведено к «контролирующей функции», которая, однако, получила юридическое закрепление. Очевидно, этому послужил догматический взгляд меньшевиков на характер, содержание и движущие силы буржуазно-демократической революции в России. «Меньшевики в совете рабочих и солдатских депутатов во главе с Н. Чхеидзе и М. Скобелевым оставили верховенство парламентским либералам. Это отступление соответствовало их ортодоксально-марксистской идеологии, исходившей из мысли, что за феодальной монархией должна следовать буржуазно-капиталистическая демократия, и поэтому править следует либеральной буржуазии», — так отозвался об этом развитии событий Хильдермейер[55].

Позднее Троцкий, описывая эту фазу революции 1917 года, указывал в предисловии 1919 года к своей написанной в 1906 году работе о революции 1905 года — в которой он как председатель тогдашнего Петербургского Совета получил своё революционное «боевое крещение»:

«Меньшевики везде и всюду выискивали признаки развития буржуазной демократии, а если не находили, то выдумывали их. Они преувеличивали значение каждого „демократического“ заявления и выступления, преуменьшая в то же время силу пролетариата и перспективы его борьбы. Они так фанатически стремились найти руководящую буржуазную демократию, чтобы обеспечить „закономерный“ буржуазный характер русской революции, что в эпоху самой революции, когда руководящей буржуазной демократии не оказалось налицо, меньшевики взяли на себя с большим или меньшим успехом выполнение её обязанностей»[56].

В своей характеристике «демократических» иллюзий меньшевиков Троцкий намекает главным образом на то, что после сокрушительного фиаско Временного правительства они сами заняли министерские посты, чтобы спасти «демократию». Вследствие этого Февральская революция, хоть и ведомая мощным движением масс, по своим результатам выглядела дворцовым переворотом: царское правительство было заменено буржуазным правительством, вскоре включившим в себя эсеров и меньшевиков. При этом не произошло сколько-нибудь глубоких социальных преобразований.

Поначалу революция ограничилась в сущности лишь политической сферой общества: царь был свергнут, было создано временное буржуазное правительство, введены буржуазно-демократические свободы, то есть свобода печати, свобода собраний, свобода создания профсоюзов и партий и соответствующее законодательство. Это стало важным демократическим достижением, однако зиждилось на слабом основании, поскольку не опиралось на массы рабочих и крестьян, добившихся свержения царизма. И это стало следствием того, что не было сделано серьёзных шагов для разрешения насущных социальных проблем государства. Требования крестьянством земли остались невыполненными, поскольку обширные землевладения и власть помещиков в деревне остались нетронутыми. Требование прекратить убийственную войну и установить мир игнорировалось, империалистическая захватническая война со стороны западных союзников продолжалась. Это привело к быстрому распаду старых структур власти, главным образом в армии, и в то же время к дальнейшей революционизации рабочего класса и крестьянских масс. Они больше не желали воевать и требовали мирных переговоров. Крестьяне массово дезертировали из армии, потому что хотели вернуться домой, чтобы разделить и забрать землю у крупных землевладельцев.

Временное буржуазное правительство оказалось слабым: с одной стороны, оно находилось под сильным давлением старой армейской верхушки, планируя вместе с ней продолжать войну, а с другой стороны, оно вынуждено было делить власть с Петроградским Советом, хоть это и не соответствовало букве закона. Такое неустойчивое состояние не могло длиться долго: слишком сильным было противоречие между противоположными интересами трудящихся классов и получившей политическую власть буржуазии. Революция должна была либо окрепнуть, либо погибнуть. Но укрепление революции, очевидно, было возможно только при условии, что она будет последовательно продолжена и углублена, то есть будут выполнены важнейшие демократические требования рабочего класса и крестьянства, то есть абсолютного большинства народа.

Это требовало совершения дальнейших шагов, в частности, лишения власти старой контрреволюционной армейской верхушки, неотложной широкомасштабной земельной реформы для удовлетворения жизненных интересов крестьян, роста влияния рабочих комитетов и профсоюзов на предприятиях для улучшения положение рабочих. Это ещё не были непосредственно социалистические цели, однако они в том или ином плане выходили за рамки буржуазного содержания революции, что было неизбежно в условиях тогдашней России.

Временное правительство не имело ни способности, ни желания реализовать основные задачи революции; в его деятельности и в его дальнейшем развитии это проявлялось всё нагляднее. Даже непосредственное участие меньшевиков в правительстве ничего не изменило. В своём якобы марксистском догматизме они настаивали на том тезисе, что речь идёт о буржуазной революции и что задача рабочего класса состоит в оказании давления на правительство, чтобы то решало задачи «демократии». Однако следствием этой политики стало то, что меньшевики всё больше теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как влияние большевиков росло.

Но если революция не углубится и не укрепится в этом направлении, то, как считал Ленин, из-за слабости и непоследовательности она неизбежно станет жертвой уже сформировавшейся контрреволюции под руководством царских генералов. В результате могла бы установиться жестокая военная диктатура, и, весьма вероятно, даже реставрация царского самодержавия. Социальный прогресс был бы надолго заблокирован.

По утверждениям буржуазных историков, октябрьский переворот, то есть продолжение социалистической революции, воспрепятствовал блестящему развитию буржуазно-парламентской демократии в России, однако подобные утверждения они не находят подтверждения в исторических фактах. Это очень ясно видно в изложении Хильдермейера. Наряду с тем как он, как и положено серьёзному историку, тщательно излагает факты, его оценка и историческая периодизация отмечены предрассудком, будто бы целью революции может выступать лишь буржуазно-парламентская демократия. Мысль, что развитие и логика революционного процесса в данных обстоятельствах должны были привести к переходу к социалистической революции, попросту выходит за границы буржуазного горизонта.

Однако крайне поучительно, что ввиду этого противоречия логика Хильдермейера по меньшей мере хромает. Это проявляется в том, что он ясно сознаёт, что? временному буржуазному правительству следовало сделать для упрочения своей власти, и то, что оно не решило связанные с этим задачи и потому постепенно лишилось поддержки у населения. Его высказывания по этому вопросу заслуживают краткого комментария.

«Неоспоримо, что помыслы всех февральских революционеров были безупречно демократическими и либеральными. Они допустили лишь единственную, и, как оказалось, фатальную, ошибку: затянули с важнейшими решениями, прежде всего с земельной реформой — и тянули до предела, покуда не иссякло терпение»[57].

Так Хильдермейер прежде всего характеризует деятелей революции, под которыми он, очевидно, понимает исключительно представителей кадетов и октябристов, создавших комитет «для водворения порядка» в качестве предварительной ступени для установления Временного правительства. Забастовки и массовые демонстрации рабочих в Петрограде, Москве и других крупных городах, а также поддержка рабочих солдатами и восстания крестьян против помещиков, то есть революционное движение масс, приведшее к свержению царского самодержавия, судя по приведённой цитате, не имеет с революцией ничего общего.

Под видом исторического исследования автор, очевидно, ограничился раздачей советов кучке буржуазных депутатов Думы, которые — ведомые безупречными демократическими и либеральными принципами, словно на плечах революционного движения масс — составили правительство. Насколько либеральным и демократическим было их отношение и мышление, видно из того, что программные цели их партий были направлены на конституционные реформы системы самодержавия, а не на её свержение. Это свержение, под толчком революционного движения на улицах и в деревне, упало на них с неба, для чего они и пальцем не пошевелили. Но ведь эта победа не была завоёвана в совещательной комнате парламентской фракции!

Вследствие этого они были вынуждены уже под напором совершившихся фактов и обстоятельств установить буржуазно-демократическое правительство — отчасти даже сопротивляясь этому — и отныне вести себя как «демократические революционеры». Фатальные ошибки, в которых их упрекает Хильдермейер, не были «ошибками» в обычном смысле слова, которые в политике, тем более в революционной ситуации, могут возникать с большей или меньшей неизбежностью. Нет, они несли в себе сознательное выражение стремления буржуазии ограничить революцию политическим полем и воспрепятствовать её революционным социальным последствиям. По причине неспособности и нежелания обеспечение революционного процесса во всех общественных сферах, и тем самым выполнение прежде всего буржуазно-демократической фазы, проводилось этим правительством лишь с большими колебаниями. Хильдермейер видит это так: «Эти достойные уважения, но политически неразумные колебания имели тем худшие последствия, что Временное правительство обломало себе зубы при решении насущных ежедневных проблем»[58].

То, что «колебания» (или точнее: бездействие) в революции достойны уважения — это, однако, весьма странное историческое открытие. Во всяком случае, такое отсутствие активности имело последствия: «Политически правительство — а это теперь всецело означало февральский режим — не снискало признания среди большинства населения. Доверие испарилось, приближался час радикальных противников правительства»[59].

Как мы видим, даже Хильдермейер, несмотря на свои очевидные симпатии к «февральскому режиму», вынужден фактами и доводами демонстрировать то, что политические вожди буржуазии даже при помощи и активной поддержке меньшевиков не могли, а отчасти и не желали решать задачи буржуазно-демократической революции в России.

Правительство было глубоко расколото, так как министры различных буржуазных партий вовсе не исходили из общих демократических предпосылок, а представляли различные классовые интересы. Эсеры и их министр сельского хозяйства, Чернов, планировали проведение земельной реформы, однако сопротивление кадетов и правого крыла эсеров воспрепятствовало этому, так что обескураженный министр покинул правительство, подав в отставку.

Как уход кадетов, так и приход меньшевиков в правительство не принесли перемен, но из-за этого шага меньшевики всё более теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как количество сторонников большевиков неуклонно возрастало. Массы уже не испытывали иллюзий насчёт буржуазного характера правительства и его империалистической политики продолжения войны. На политическом опыте они убедились, что лозунги большевиков верны и что необходимо свергнуть Временное правительство в интересах продолжения революции. Политическая радикализация и решимость рабочего класса постоянно росли.

В июле 1917 года в Петрограде прошла многочисленная демонстрация, в которой приняли участие отряды вооружённых солдат. Революционные настроения стали более нетерпеливыми, и ситуация угрожала выйти за рамки целей демонстрации: раздавались голоса, требующие немедленного свержения Временного правительства. Однако вожди большевиков под руководством Ленина считали, что революционная ситуация ещё не достигла своего апогея. Ленину и его товарищам лишь с большим трудом удалось сдержать возбуждённые массы, вернув демонстрации мирный характер. Тем временем Временное правительство впало в панику и позабыло обо всех демократических принципах: оно запретило партию большевиков и арестовало немало их вождей, в том числе Троцкого. Предполагалось судить Ленина, однако он избежал ареста, скрывшись в Финляндии.

В ещё бо?льшую панику впали генералы. Похоже, они пришли к выводу, что долее нельзя продолжать войну на стороне Антанты со столь слабым и некомпетентным Временным правительством. Сообразно с этим верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов организовал контрреволюционный государственный переворот, приказав занять Петроград. Его войска выдвинулись, и часть их уже стояла у ворот города. Однако вооружённая Красная гвардия большевиков отбила их нападение. В противном случае была бы решена судьба не только правительства, но и всей революции. Установилась бы контрреволюционная военная диктатура. Хильдермейер вынужден лаконично констатировать: «Красная гвардия доказала, что она — единственный верный защитник революции»[60].

Теперь можно гадать над вопросом, к кому следует отнести большевиков, спасших революцию путём вооружённой борьбы; ведь они якобы не были частью Февральской революции. Во всяком случае, это подняло их репутацию, а их политическое влияние значительно выросло. Временное правительство оказалось вынужденным аннулировать запрет партии и освободить арестованных. При этом обвинения с Ленина не были сняты, из-за чего он вынужден был и далее оставаться на нелегальном положении.

В августе 1917 г. в Петрограде состоялись выборы в городской Совет, на которых большевики получили 33,4 % голосов.

После выборов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов большевики получили большинство в Совете, и 25 сентября вместо грузинского меньшевика Н. Чхеидзе новым председателем исполкома был избран большевик Лев Троцкий. Таким образом большевики своей непрестанной работой по разъяснению своих позиций и убеждению масс завоевали решающее законное место во власти демократическим путём, что имело чрезвычайное значение для продолжения революции.

В те дни с неизбежностью встал главный вопрос: каким образом свергнуть Временное правительство и взять власть? Было ясно, что правительство не уйдёт добровольно, и что оно, судя по всему, будет опираться на реакционных генералов и на те части армии, которые находились под его командованием. Так что единственно логичной стала подготовка к вооружённому восстанию, дабы сломить возможное военное сопротивление. Как бы то ни было, те революционеры, которые боялись такого развития событий, уже проиграли эту решающую битву ещё до её начала. Поэтому Ленин настаивал на принятии решения о необходимости вооружённого восстания и на отдаче соответствующих распоряжений. Ему понадобился весь его авторитет в партии, чтобы на секретном заседании Центрального Комитета 10 октября после долгих дискуссий это решение было, в конце концов, принято.

Однако было два важных голоса против: Лев Каменев и Григорий Зиновьев заявили, что считают это решение ошибочным и вредным. Они не видели никакой возможности для революционного завоевания власти. Разумеется, это было их правом, хотя тем самым они и ослабили боевую силу партии, тем более что речь шла о ближайших соратниках Ленина. Их несогласие стало в определённом смысле продолжением линии, которую Каменев ещё до приезда Ленина защищал вместе со Сталиным и другими руководителями большевиков. Отказавшись от открытого противостояния Ленину, они неохотно следовали его линии. Теперь же их истинное отношение проявилось открыто.

До тех пор, пока этот внутрипартийный конфликт не приобрёл публичного характера, в нём не было опасности для политики партии. Но Зиновьев и Каменев нарушили партийную дисциплину, опубликовав 16 октября в газете «Новая жизнь», издаваемой Максимом Горьким, обстоятельные возражения против принятого решения, и таким образом раскрыли Временному правительству и всем контрреволюционным силам, что большевики планируют и готовят вооружённое восстание с целью завоевания политической власти.

Возмущённый Ленин заклеймил поведение Зиновьева и Каменева как предательство, потребовав их исключения из партии. Но поскольку он продолжал находиться на нелегальном положении и не мог принимать участия в заседаниях и совещаниях, исключения не произошло. При этом интересно, что Сталин открыто высказался против исключения. Поначалу он тоже высказывался против Апрельских тезисов Ленина, но затем молчаливо присоединился к более сильной стороне и переголосовал за линию Ленина. Мы не будем касаться вопроса, основывалось ли его поведение на убеждении или на расчёте, однако его бросающаяся в глаза пассивность в решающие октябрьские дни даёт достаточно причин для сомнения в его приверженности Ленину.

К примеру, Центральным Комитетом Сталину было поручено поддерживать сношения с Лениным, который до 20 октября жил в Финляндии, а затем находился на нелегальном положении в России. Он утверждал, что неоднократно посещал Ленина, чтобы информировать его и получать инструкции. Позднее выяснилось, что это ложь. В критическое время перед Октябрьской революцией Ленин остался безо всякой информации и не знал, выполняется ли и как выполняется решение, принятое под его настойчивым давлением. Это совершенно ясно следует из его писем Центральному Комитету.

В отчаянии Ленин предупреждал, что решающий момент может быть упущен, что глупо ждать, например, открытия II Съезда Советов. Во всяком случае, Центральный Комитет в эти решающие дни не сделал никаких распоряжений по выполнению этого решения.

При этом Петроградский Совет под руководством Троцкого создал Военно-революционный комитет для защиты революции, сразу наладивший связь с частями гарнизона и назначивший полномочных командиров в каждую из них. Когда Временное правительство приказало гарнизонам отбыть на фронт, Исполком Советов не дал своего согласия — что было в его законной компетенции — и подчинил все гарнизонные части приказам Военно-революционного комитета, что, естественно, стало возможно лишь благодаря напряжённой политической разъяснительной работе большевиков.

В ближайшие дни в Петрограде должен был собраться II Всероссийский Съезд Советов, и потому Троцкий был вправе давать любые военные поручения для обеспечения его защиты. Хильдермейер описывает это решающее событие так:

«Даже умеренные партии большинства в Совете считали, что нужно контролировать правительство, и с собственными планами на случай защиты создали „Военно-революционный комитет“. Большевики распознали представившийся им шанс подготовить государственный переворот под защитой закона и советов. Изобретателем этой стратегии стал Троцкий, раньше всех преуспевший в этом как ещё один гениальный вождь переворота. Ленин и Троцкий оказались столь же необходимы для Октября, как и активная и пассивная поддержка петроградских рабочих и солдат»[61].

В этом изложении допущены некоторые небольшие неточности: «партии большинства» в Петроградском Совете после последних выборов, в которых большевики получили большинство и избрали Троцкого председателем Совета, были в лучшем случае партиями бывшего большинства, и Военно-революционный комитет был создан не по их инициативе, а Троцким, который, однако, не просто ухватился за этот якобы случайно предоставившийся шанс, а сознательно подготавливал его как решающую часть стратегического плана захвата власти. Несмотря на это, всё же удивительно, с каким упрямством историк Хильдермейер называет Красный Октябрь «государственным переворотом» — тем более, что он сам достаточно точно описал, что свержение Временного правительства и завоевание политической власти большевиками стало естественным результатом значительно выросшего революционного движения и успешной политики большевиков наряду с полнейшим бессилием Временного правительства и партий, поддерживавших его с апреля по октябрь 1917 года.

В эти дни Ленин был обеспокоен и озабочен, не имея никакой информации о решающих событиях. Поэтому он решил, несмотря на опасность быть узнанным, ночью с 24 на 25 октября скрытно пойти в Петроград и в Смольный (резиденцию Исполкома Советов) и лично узнать положение дел. Когда он пришёл туда, Троцкий мог доложить ему, что революционные части под командованием Военно-революционного комитета Совета в этот момент занимают все стратегические пункты столицы. Что к открытию Съезда Советов власть фактически будет в руках советов и большевиков. Что осталось лишь арестовать Временное правительство, скрывающееся в Зимнем дворце.

Ленин выказал безмерное облегчение и сразу начал готовить открытие съезда и декреты, с которыми советская власть на следующий день должна была выйти на публику.

Многие историки тщательно исследовали все события этих исторических дней, проанализировали все доступные документы и проверили роли всех деятелей того времени. При этом они констатировали странный факт: не существует свидетельств или хотя бы следов участия Сталина! Никто не знает, где он был в эти дни и что он делал — он просто сошёл со сцены. Как заметил биограф Сталина Исаак Дойчер: «Нет убедительного объяснения отсутствия или бездействия Сталина в главном штабе восстания. То, что это было так, странно, но неопровержимо»[62].

Однако во всех позднейших рассказах утверждалось, что Ленин и Сталин руководили Октябрьской революцией и вели её к победе, однако никто не мог объяснить, каким образом невидимый Сталин мог принять участие в событиях. Многие свидетели того времени позднее рассказывали о своих переживаниях в революционные дни и описывали выдающихся деятелей — имя Сталина среди них не появилось. Книга американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» широко известна во всём мире — Сталин в ней не упомянут. Карл Радек в своей книге «Портреты и памфлеты» обрисовывает портреты всех выдающихся лидеров революции, при этом важнейшими вождями революции он представляет Ленина и Троцкого. Имя Сталина в ней не появляется.

Есть ли убедительное объяснение отсутствию Сталина в революционные дни? Об этом можно лишь строить предположения, но понятно одно: Сталин был — как позже стало совершенно ясно — весьма расчётливым человеком, руководствовавшимся не столько принципами и убеждениями, сколько расчётом преимуществ. Когда он отказался от своих взглядов, которые он перед приездом Ленина защищал вместе с Каменевым и Зиновьевым, и молчаливо присоединился к Ленину, то это произошло по практическому расчёту — против Ленина он не имел ни малейшего шанса сыграть более важную роль. Так же, как и Каменев, он следовал за Лениным, но лишь неохотно. Хотя он и выступал за вооружённое восстание, но на практике не сделал ничего для выполнения этого решения.

Ленин чувствовал скрытое сопротивление в руководстве. В письме в ЦК 24 октября 1917 г. он писал: «Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно»[63]. Не получая никаких сведений о подготовке Военно-революционного комитета, он разъясняет в этом письме:

«Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью»[64].

Ленин не получал ни ответов на свои письма, ни сообщений, за что отвечал Сталин. Сталин знал, что Троцкий с Военно-революционным комитетом следует плану восстания, но и не подумал информировать Ленина об этом.

Почему так произошло? Возможно, Сталин не был уверен, что план удастся, поэтому он предпочёл исчезнуть со сцены в ближайшие дни. Если бы план не удался и в результате революция была бы разбита, тогда он мог бы утверждать, что он не имеет с этим ничего общего, он мог бы свалить вину на Троцкого. Но если план удастся, тогда найдётся случай появиться в нужное время.

Да, это всего лишь спекулятивное предположение и лишь одно из возможных объяснений, однако весьма вероятное. С такой картиной согласуется и тот факт, что Сталин опубликовал письмо Ленина в «Правду» от 19 октября с резким осуждением предательства Каменева и Зиновьева лишь 1 ноября.