4.3. Эпоха Брежнева: умеренная ресталинизация

Ключевую роль в смещении Хрущёва сыграл Суслов. Он был единственным из бывшего сталинского руководства, кто в 1957 г. уберёг первого секретаря от свержения, а через семь лет вновь тянул за нити. Смещение Хрущёва готовилось долго, хотя и не было ясности, кем его заменить. Когда был предложен Суслов, он отказался — по-видимому, ему более приходилась по нраву роль серого кардинала. Он предложил Л. И. Брежнева, и по этой кандидатуре было достигнуто согласие. Действия Суслова обеспечили ему в будущем особое положение в брежневском руководстве, которым он пользовался до самой смерти.

Нашлось немало причин для отставки Хрущёва, однако главная сводилась к его курсу на десталинизацию, встретившему растущее недовольство в Президиуме и среди членов партии — даже среди тех, кто сперва поддержал его. На XXII съезде КПСС критика Сталина заметно обострилась, что, очевидно, показалось недопустимым довольно значительной части членов бывшего Политбюро. Тем самым поднималось слишком много вопросов к прошлому, обсуждение которых по тем или иным причинам было не в интересах большинства. С приходом к власти Брежнева какая бы то ни было дальнейшая критика Сталина прекратилась и в определённой мере началась постепенная ресталинизация.

Брежневскую эпоху (1964–1982) часто называют периодом ресталинизации и застоя. Этим она, однако, не исчерпывается. В самом её начале ещё продолжались различные реформы (главным образом в экономике), закладывались и сдавались крупные промышленные объекты, то есть наблюдался значительный экономический рост.

Кроме того, часто используемое понятие ресталинизации нуждается в более подробном разъяснении и должно быть рассмотрено более детально во избежание односторонних оценок и недоразумений. После XX съезда КПСС было уже невозможно полностью вновь принять теоретические взгляды и практическую политику Сталина со всеми его методами, средствами и инструментами, и у Брежнева не было такого намерения. Хильдермейер даёт верную оценку:

«Было бы преувеличением говорить в строгом смысле о ресталинизации, поскольку не наблюдалось возврата к практике закручивания гаек и к жёстким догмам. Однако новое начальство в своих выступлениях и действиях недвусмысленно подавало сигнал о том, что критика прошлого, в том числе кошмарных 30?х годов, должна быть прекращена»[207].

Меж тем истинная сущность сталинизма состояла не в методах, средствах и инструментах, которые Сталин использовал для навязывания системы личной диктатуры, а в систематическом искажении теории марксизма и социалистической политики, нашедшем выражение в примитивной модели социализма. К ней принадлежали: основная догма о руководящей роли партии во всей системе, реализующаяся через монополию на власть и на истину; структуры и механизмы партии, государства и общества во всех их областях и формах; и, наконец, идея о социалистическом обществе, которое можно установить и достроить в короткий срок на основе автаркической экономики рамках в национальных границ страны и независимо от международного разделения труда и мирового рынка.

Брежнев и его руководящая группа переняли эту суть сталинизма, сведя на нет все шаги Хрущёва, уводящие от неё. Меж тем проведение такой политики оставалось возможно лишь при условии прекращения критики Сталина и критической оценки истории КПСС и советского общества. В этом смысле Брежнев проводил умеренную ресталинизацию, характеризующуюся однозначным отказом от насильственных методов, репрессий и террора.

Вместе с тем Брежнев воспринял и хрущёвское наследие, попытавшись продолжить начатую им политику модернизации советского общества, при этом сохраняя основные структуры и механизмы сталинской модели социализма. Главная цель заключалась в том, чтобы развить экономическую мощь социалистического общества настолько, чтобы с её помощью можно было ликвидировать отставание от мировой капиталистической системы, поскольку это было материальным условием не только приобретения влияния в мировой политике, но и выполнения социальных и культурных задач социалистического общества. Хильдермейер характеризует это положение совершенно верно: «В эпоху Брежнева социализм должен был пройти своё истинное испытание в системном сравнении с капиталистическим Западом»[208]. Хрущёв, а за ним и Брежнев видели это так же. Под их руководством политика КПСС была направлена на разрешение экономического соревнования между двумя общественными системами в пользу социализма.

Безрассудно отрицать, что поначалу в этом направлении были достигнуты значительные успехи. Под руководством главы правительства А. Н. Косыгина (1904–1980), занявшего этого пост после Хрущёва в 1964 г., начались экономические реформы, направленные на демонтаж излишней централизации планирования, при этом без повторения ошибок, допущенных в случае с совнархозами. Производство угля, нефти, железа, стали, основных химических материалов и тяжёлых машин значительно увеличивалось, в то время как количественно и качественно росло производство продуктов потребления. В Западной Сибири были построены гигантские нефтехимические комбинаты; в Восточной Сибири, в Новосибирске, возник крупный научный центр, тесно связанный с промышленностью. Это в целом благоприятное развитие ощущалось и в заметном улучшении уровня жизни населения, причём не только городского, но и сельского. Фактически первый период брежневской эпохи стал самым успешным временем для послевоенного СССР, что отразилось и в общественном сознании, приведя к укреплению политико-идеологической обстановки. Вполне понятно, что эти успехи укрепляли Брежнева и других руководящих лиц в том мнении, что сохранение основной сути сталинской модели социализма показывает хорошие результаты и что следует продолжать придерживаться ими направления.

Однако достигнутый прогресс основывался на прежних методах экстенсивного экономического развития наряду с сверхцентрализованной административной системой планирования и руководства. Кроме того, постоянное вмешательство партийных органов в текущую работу экономического руководства негативно сказывалось на возможной экономической эффективности осуществляемых проектов.

Е. К. Лигачёв (род. в 1920 г.), с 1965 по 1983 гг. первый секретарь Томского обкома КПСС, отвечавший за два таких проекта, ретроспективно оценивал это время так:

«Впоследствии, когда брежневский период окрестили застойными годами, я был согласен с этим определением лишь отчасти. Да, в руководящем ядре партии оказалось явно избыточное число политиков преклонного возраста, которые уже не имели перспективы и были озабочены лишь удержанием в своих руках власти»[209].

Это сформулировано ещё весьма сдержанно, поскольку Политбюро КПСС всё больше превращалось в клуб стариков, продолжавших использовать привычные для сталинских времён методы управления, и, по-видимому, считавших, что их положение сохранится на всю жизнь. Суслов, ранее отвечавший за идеологию, ещё с 1947 г. принадлежал к этой руководящей группе и, несмотря на то, что к тому времени уже давно страдал болен склерозом, вплоть до самой смерти в 1982 г. оставался серым кардиналом. А наибольшую долю в аппарате составляли преданные Брежневу люди, которых он переводил с собой с поста на пост начиная с Днепропетровска, где был секретарём обкома, и до тех пор, пока эти товарищи наконец не вошли в аппарат ЦК или в Политбюро, как, например, его друг К. У. Черненко (1911–1984). В итоге политический и моральный авторитет этого органа падал всё ниже, распространялись непотизм, коррупция и безответственность, произошло заметное падение уровня порядка и дисциплины во многих сферах общества.

Успехи всё более снижались, источники прогресса начали исчерпываться. Экономический рост постоянно замедлялся и в начале 1980?х гг. приблизился к нулю. Производительность труда росла всё медленнее, и высокие цели пятилетки 1976–1981 гг. не были достигнуты. Экономическое развитие стагнировало, что вскоре проявилось в негативных последствиях во всех сферах жизни общества. Вновь возникли трудности со снабжением на внутреннем рынке, экспортные поставки другим социалистическим странам в рамках СЭВ уменьшились, что особенно задело ГДР, поскольку выполнение её собственных экономических планов сильно зависело от поставок сырья из СССР.

Лигачёв также констатировал, что «в последние годы брежневского руководства заметно снизились темпы роста экономики, разрастались злоупотребления властью, падала дисциплина, целые зоны страны были вне критики»[210]. Не только он, но и многие другие секретари обкомов КПСС были обеспокоены и недовольны этим, однако критические взгляды высказывать было нельзя.

«За весь брежневский период, за те семнадцать лет, что я работал первым секретарем Томского обкома партии, мне ни единого раза не удалось выступить на Пленумах ЦК. В первые годы я исправно записывался на выступления, однако с течением времени надежды выветрились: стало ясно, что на трибуну постоянно выпускают одних и тех же ораторов — надо полагать, таких, которые хорошо знали, что и как надо говорить»[211].

Если заглянуть в протоколы партийных съездов времён Брежнева, там едва ли удастся отыскать хоть одно критическое упоминание о работе генерального секретаря и Политбюро, зато найдётся куча льстивых речей в честь тщеславного генерального секретаря. Борис Ельцин (1931–2007), в ту пору первый секретарь Свердловского обкома, тоже выступал с речами такого сорта. То же происходило и на заседаниях ЦК. Выступления заранее проверялись и утверждались, открытое обсуждение серьёзных проблем партии и страны не приветствовалось, а потому и не осуществлялось.

Таким образом, второй период брежневской эпохи действительно стал временем застоя, что означало регресс.

Для выяснения причин столь неблагоприятного поворота необходимо детальнее взглянуть на отдельные части общественной системы, поскольку здесь важную роль сыграло множество факторов — как объективного, так и субъективного характера.

Развитие советской экономики оставалось в сущности экстенсивным, оно было ориентировано на увеличение и расширение производственных мощностей без внедрения фундаментальных инноваций. Однако возможности роста экстенсивного развития к тому времени были по большей части исчерпаны. Количественный прирост рабочей силы в промышленности достигал всего 1,4 % в год, а производительность труда росла лишь на 2,3 %. Стало более угрожающим снижение инвестиций, чей годовой прирост упал до 2,2 %. Из-за слишком низкого объёма прибавочного продукта, производимого экономикой, снизилась и норма накопления, послужив отсутствию вложений в широкомасштабную модернизацию производственных фондов на основе интенсивного расширенного воспроизводства. При этом величина прибавочного продукта определялась уровнем производительности труда, из-за чего советская экономика, оказавшаяся в застое, неизбежно должна была двинуться по нисходящей спирали.

Производительность труда можно было повысить лишь за счёт масштабных технических инноваций, а наряду с ними и более высоким уровнем квалификации рабочей силы и рациональной организацией труда. Однако сам метод централизованного планирования и руководства экономикой был малопригоден для того, чтобы обеспечить большой инновационный импульс на основе научно-технической революции. Для этого были необходимы огромные дополнительные инвестиции, а также бо?льшая самостоятельная инициатива промышленных предприятий.

Меж тем решения о столь крупных фундаментальных преобразованиях в сложившейся системе могли приниматься исключительно в Политбюро, а не в Госплане и не в нижестоящих хозяйственных органах.

Таким образом, здесь объективные процессы изменений в экономике — которая в мировом масштабе уже давно перешла на интенсивное расширенное воспроизводство — пересеклись с субъективным фактором: Политбюро ЦК КПСС обязано было понять и оценить эти объективные изменения, дабы сделать из них необходимые выводы. Однако Политбюро даже не замечало, что чрезвычайно быстро растущая по сравнению с Советским Союзом капиталистическая мировая экономика к тому времени преимущественно сосредоточилась на использовании результатов научно-технической революции. Все предложения от членов правительства, Госплана и даже из самого Политбюро о созыве пленума ЦК по научно-технической революции с целью инициировать решительный переход советской экономики на качественно новую ступень попросту игнорировались. Назначенные даты проведения пленума из раза в раз откладывались, покуда тот в конце концов не был полностью отменён, поскольку по мнению генерального секретаря (а после смерти Брежнева и Андропова им стал Черненко) в нём было необходимости.

Очевидно, что с этим неразрывно был связан вопрос о способностях и компетентности группы первых лиц. Качество руководителей, собранных в Политбюро, часто называвшемся коллективным разумом партии, зависело не только от способностей отдельных его членов, пришедших в этот орган более или менее случайно, а решающим образом от политической системы сталинской модели социализма, определявшей структуру и образ действий этого органа и всего аппарата ЦК.

При Хрущёве в Президиуме ЦК, несмотря на исключение активных оппозиционеров после попытки переворота 1957 г., ещё оставалось достаточно представителей старой сталинской гвардии образца 1930?х годов. А Брежнев, напротив, вскоре сумел укрепить своё положение во власти настолько, что смог создать свою собственную руководящую группу в Политбюро, как теперь снова именовали Президиум. Симптоматично было и то, что сам он теперь назывался генеральным секретарём — как и Сталин. Он систематически продвигал лично близких или преданных ему функционеров с прежних постов, и вскоре могло сложиться впечатление, что именно Днепропетровск, где Брежнев когда-то начинал секретарём областного комитета, стал центром политической элиты. Черненко, его друг и преемник, все свои годы провёл в партийном аппарате Брежнева, не соприкасаясь с реальной жизнью.

Так в руководящей верхушке КПСС установилось чрезвычайно нездоровое положение с использованием личных связей, непотизма и коррупции, что весьма негативно сказалось на работе Политбюро. Достигнув вхождения в Политбюро, каждый, подобно Брежневу, считал своё новое положение пожизненной должностью. Поскольку Брежнев занимал пост генерального секретаря в течение восемнадцати лет, то вместе с ним началось и в определённом смысле старение этого органа; при сложившихся обстоятельствах его омоложение едва ли было возможно. Неизбежным следствием этого стало то, что всё больше страдала их работоспособность, хотя бы потому, что эти старцы психически и телесно уже неспособны были выносить соответствующие нагрузки. Кроме того, их интеллектуальных способностей не хватало не только для учёта принципиально новых процессов развития науки, техники, экономики и т. д., но и хотя бы для того, чтобы попросту уследить за ними.

Это касалось и самого Брежнева, который в силу состояния здоровья в последние годы жизни едва ли был способен нормально функционировать. Заседания Политбюро становились всё короче, подчас длясь от силы полчаса, достаточных для утверждения решений, подготовленных аппаратом. Брежнев окружил себя штабом советников и сотрудников, которые всё больше влияли на его решения и от его имени управляли множеством дел.

Слабость Политбюро предоставляла разросшемуся аппарату ЦК всё больше возможностей для управления подчинёнными парторганизациями республик и регионов и контроля партии в манере, введённой ещё Сталиным. Однако разница заключалась в том, что Сталин управлял этим аппаратом лично, используя его как инструмент в своих руках, в то время как теперь он получал всё бо?льшую самостоятельность. Историк Хильдермейер пишет:

«До конца брежневской эпохи развитием Советского Союза управляло поколение, рождённое до Первой мировой войны и политически выросшее при Сталине в 1930?х гг. Геронтократия, застой и сохранение социализма в той форме, которую ему придала сталинская революция сверху, были неразрывно связаны»[212].

Были и другие причины сползания Советского Союза в период длительного застоя, связанные отчасти с особенностями внутреннего развития, а отчасти и с положением на международной арене.

Чтобы понять нараставшие экономические проблемы Советского Союза, нужно учесть и тенденции в демографии советского общества. Они касаются не только общего роста населения в послевоенное время, но и прежде всего связаны с изменением социальной структуры и образа жизни. Уже сам по себе численный рост населения требовал большего объёма производства товаров повседневного пользования и различных предметов потребления, направленных на удовлетворение потребностей населения. К тому времени они выросли прежде всего потому, что в благоприятные 60?е и 70?е годы увеличились доходы рабочих и служащих, а вместе с ними и колхозников. Однако изменение социальной структуры на фоне чрезвычайного роста слоя интеллигенции предъявило дополнительные требования к снабжению бытовыми товарами, предметами роскоши и более качественными предметами потребления, поскольку образ жизни этого слоя уже в большей мере ориентировался на соответствующие условия в развитых капиталистических странах.

Довоенная стадия социализма бедности была преодолена, а с ростом скромного благосостояния возникли и новые потребности, и спрос, который советская промышленность удовлетворяла в недостаточной степени. Таким образом, отставание и стагнация экономики в силу недостатков снабжения не только стали ощутимы для всех, но и превратились в источник недовольства населения.

Слишком самоуверенные заявления хрущёвского руководства о том, что советская экономика вскоре догонит и перегонит американскую, очень скоро оказались выдачей желаемого за действительное — так же, как заявление Сталина в 1930?х годах, будто Советский Союз через несколько лет станет производить больше зерна, чем США и Канада вместе взятые. Когда этого не произошло, у него, как бы кощунственно это ни прозвучало, нашлось оправдание в фашистской агрессии.

Хрущёв считал, что достаточно лишь догнать Америку в производстве угля и нефти, стали и железа, тяжёлых машин и основных химических материалов, чтобы суметь продемонстрировать превосходство в экономическом соревновании систем. Очевидно, он сам был убеждён, что реально довольно быстро достичь этой цели — иначе он не поместил бы в программу партии задачу за ближайшие двадцать лет достичь коммунистического общества.

Хрущёв и его советники совершенно не осознавали, что международное развитие современных производительных сил уже давно шло в другом направлении, неся собственный импульс. По большей части выключенные из мирового рынка и из мирового разделения труда, они и в самом деле проспали переход к научно-технической революции. И потому отставание советской экономики по уровню производительности труда вместо того, чтобы сокращаться, продолжало расти.

В частности из-за снижавшейся в брежневскую эпоху экономической мощи вскоре стало ясно, что так не удастся одержать победу в экономическом соревновании между социализмом и капитализмом — именно поэтому эта нереалистическая цель и исчезла из официальной пропаганды. Крупнейшие научно-технические и экономические усилия отныне направлялись преимущественно на развитие оборонной промышленности с целью сохранения военно-стратегического равновесия между блоком Варшавского договора и НАТО — дабы обезопасить социалистическую систему от военного нападения. С этой целью и в Советском Союзе возник военно-промышленный комплекс, который по причинам безопасности (секретности) был полностью отделён от остальной экономики. Однако такое отделение создало в советской экономике новые диспропорции: потребность этого комплекса в инвестициях быстро росла, что неизбежно снижало норму накопления в экономике гражданского назначения, в связи с чем её развитие и модернизация застопорились.

Потенциалы научно-технических исследований и разработок главным образом сосредоточивались на оборонной промышленности, что препятствовало и замедляло научно-технический прогресс в гражданском секторе экономики, вследствие чего рост производительности труда в нём замедлился. Кроме того, разделение этих секторов привело к тому, что многие научно-технические достижения, которые могли быть использованы в гражданском производстве, не получали в нём распространения. Это нанесло большой урон диверсификации изделий и качеству бытовых предметов потребления.

Нет сомнений в том, что интересы безопасности Советского Союза и социализма в целом требовали сильной и эффективной оборонной промышленности. Достигнув и поддерживая военно-стратегическое равновесие между Варшавским договором и НАТО, Советский Союз внёс решающий вклад в обеспечение мира во всём мире, сделав невозможными осуществление крупных военных авантюр империалистическими державами. Ради этого народы Советского Союза пошли на большие жертвы — столь огромные, что в конце концов они превзошли экономическую производительную способность СССР.

Однако именно в этом и состояла главная цель империалистических стратегов холодной войны: всё дальше закручивать спираль гонки вооружений, чтобы заставить Советский Союз исчерпать себя в этом соревновании. «Мы вооружим их до смерти», — таков был лозунг США. Учитывая их экономическое превосходство, это было в общем-то предсказуемо, и потому правомерен вопрос: действительно ли Советскому Союзу было необходимо участвовать в этой гонке вооружений? Обеспечивалась ли бо?льшая безопасность тем, что агрессор мог быть уничтожен ответным ударом десятикратно? Кто знает...

В то же время под руководством Брежнева Советский Союз активно проводил политику разрядки в духе мирного сосуществования. Благодаря этому он сохранил своё заметное международное влияние. Однако оно основывалось скорее на его значительной военной мощи, чем на сравнительно гораздо меньшей экономической силе. Западным стратегам было ясно, что если эта пропорция между экономической производительной способностью и обороноспособностью не будет в скором времени перевёрнута, то результат гонки вооружений довольно-таки предсказуем.

Эту опасность осознавали и в Москве, однако сделанные заключения отправлялись в долгий ящик, поскольку возможность поражения социализма многим из нас казалась немыслимой. Вопреки трудностям, до сих пор он сопротивлялся всем штормам. Во всяком случае, я тоже надеялся, что Советский Союз всё же выйдет на верный курс и сконцентрируется на современном экономическом развитии. Для этого у него были все условия.

Но эта надежда, опиравшаяся на другую — что эпоха Брежнева не продлится слишком долго, оказалась безосновательной.