7.6. Противоречивый путь к гибели

Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями; и поэтому замена Ульбрихта на Хонеккера сопровождалась заверениями в гарантиях преемственности, и о том, что успешное развитие предыдущих лет будет продолжено. Эта иллюзия усиливалась тем, что поначалу не произошло серьёзных перестановок в руководящей верхушке. Хотя Миттаг после VIII съезда в 1971 г. был вынужден оставить пост секретаря по экономическим вопросам, он оставался членом политбюро и входил в правительство в качестве вице-председателя совета министров. Его должность в секретариате перешла к Вернеру Кроликовски, ранее зарекомендовавшему себя догматическим поведением на посту первого секретаря окружного комитета СЕПГ в Дрездене. В политбюро впервые вошёл более молодой представитель — Вернер Ламберц, что считалось положительным знаком, поскольку он был известен как умный и образованный функционер с международным опытом работы. Также в политбюро был включён бывший первый секретарь округа Росток Гарри Тиш, занявший место председателя в Объединении свободных немецких профсоюзов (нем. FDGB). Прежние члены политбюро в основном были вновь избраны съездом в его состав.

Видимо, Хонеккер всерьёз считал, что курс реформ Ульбрихта был ошибочным, поскольку всё больше удалялся от известного образца. Он стремился вновь приблизить ГДР к советской модели. Возможно, он и правда верил, что таким образом сможет быстрее достичь коммунизма, связав его в Германии со своим именем. Но поскольку его амбиции и его способности находились в обратно пропорциональной зависимости, он не сознавал, что политика Брежнева ведёт не к коммунизму, а ко всё большим противоречиям и к растущему застою и эрозии социалистического общества. Дискредитируя курс Ульбрихта как уклон, он оптимистически заявлял, что отныне осуществляется «настоящая рабочая политика». Вместо Новой экономической системы планирования и руководства, стремившейся на долгое время высвободить движущие силы и путём модернизации и интенсификации посредством научно-технической революции достичь более высокого уровня производства и производительности труда, Хонеккер объявил курс «единства экономической и социальной политики». Это могло подкупать в качестве лозунга, однако оставалось неясно, в чём же его новизна. Целью экономического развития при социализме всегда было и остаётся повышение уровня жизни трудящихся, всестороннее улучшение условий их труда и жизни, и в этом смысле экономическая политика всегда увязывается с социальной политикой. Когда, в каком объёме и на сколь долгий срок осуществимо повышение уровня жизни — это, разумеется, зависит от производительной силы экономики, а не от благих пожеланий и политических предписаний.

Предположение о том, что повышение зарплат и социального обеспечения приведёт к значительному росту результатов и производительности труда, поскольку тем самым усилится социалистическая сознательность, вскоре продемонстрировало свою несостоятельность. Аванс ради надежды на рост не принёс выгоды, материальные интересы нельзя было заменить идеологией. Эта политика привела к ситуации, когда часть непроизводительных вложений для поддержания низких цен на продукты питания и предметы потребления, низкой платы за жильё и на прочее социальное обеспечение чрезвычайно выросла и имела тенденцию расти и впредь. В связи с этим необходимая пропорция между фондом накопления и фондом потребления изменилась так, что фонд накопления неуклонно снижался. В таких условиях модернизация экономики на уровне научно-технической революции оказалась значительно затруднена, что в долгосрочной перспективе обязано было повлечь за собой негативные последствия.

После VIII съезда партии была разработана обширная программа социальной политики, предполагавшая значительный рост уровня жизни. К тому времени экономическое развитие ГДР обеспечивало ежегодный рост национального дохода на 4 %, что для высокоиндустриализованной страны являлось неплохим показателем. Однако Хонеккер хотел с его помощью достичь годового роста уровня жизни от 5 до 7 %.

Собственными силами этого невозможно было добиться — это можно было сделать лишь с помощью кредитов, то есть влезая в долги. Государственная плановая комиссия выразила серьёзные опасения касательно такой политики, Шюрер в политбюро высказался против подобного шага. Хонеккер, слабо разбиравшийся в экономике, с ходу отверг эти возражения:

«Если государственная плановая комиссия и правительство отстаивают такой взгляд, то они саботируют курс единства экономической и социальной политики. Никто и не думает, что мы обязаны будем рассчитаться с долгами в ближайшее же время»[268].

Эта аргументация была классическим примером превалирования политики над экономикой из партийного арсенала, то есть доминированием субъективизма, игнорирующего реальность. Указание на политическое решение съезда партии, политического бюро или ЦК обесценивало любой экономический расчёт.

Шюрер, в свою очередь, писал в воспоминаниях:

«Я усматривал опасность в том, что эту программу можно финансировать лишь за счёт растущего набора кредитов на Западе, или, что ещё хуже, за счёт пренебрежения инвестициями в модернизацию экономики, или и тем и другим одновременно»[269].

Возникает вопрос, почему члены политбюро были неспособны воспринять реальные аргументы. Уже после падения ГДР много говорилось о том, что они просто были слишком глупы, поскольку едва ли кто-то из них имел соответствующее образование. Это абсурдная клевета, пренебрегающая фактами. Более молодые члены политбюро (например, Миттаг, Кляйбер, Яровински, Хальбриттер и Шюрер) имели экономическое и научно-техническое образование, а Ламберц тоже вполне был способен оценивать проблемы в опоре на факты, что о профессиональных политиках как правило можно сказать лишь в ограниченной степени. Тем не менее, как вспоминает и Шюрер, он пытался разъяснять остальным членам политбюро проблемы финансовой политики, цен и инвестиций[270].

Однако необходимо также спросить: почему специалисты в политбюро, которые тоже могли бы это знать, не поддержали Шюрера?

Их позиции в политбюро была тогда чрезвычайно слабы, поскольку они были приведены на свои посты Ульбрихтом для поддержки его политики реформ. Они считались создателями и представителями НЭС, с которой Хонеккер никогда не соглашался и которую теперь ликвидировал. Им постоянно вменяли это в «вину», что снижало их склонность к риску, если таковая вообще была. Позиционировать себя против первого секретаря — это могло привести к неприятностям. Вес более старых членов политбюро, вместе с Хонеккером выступавших против НЭС и реформаторства Ульбрихта, был гораздо большим, это консервативное крыло совершенно однозначно доминировало в этом руководящем органе.

Лишь Вернер Ламберц не скрывал своих опасений. В публичном выступлении он заявил, что объективные условия дальнейшего развития ГДР весьма тяжелы хотя бы даже из-за чрезвычайно возросших цен на сырьё. Поддержание нынешнего уровня жизни требует гораздо бо?льших усилий. Это было правильное предупреждение, которое Хонеккер интерпретировал как сопротивление его линии и его авторитету. Он отреагировал на это мгновенно. В частности, Институт общественных наук получил строгое распоряжение более не публиковать цифры экономического развития.

Проблемы, предвиденные Шюрером и Ламберцом, вскоре проявились. Для ввоза сырья и современного оборудования ГДР вынуждена была вывозить всё больше промышленной продукции, которой и так не хватало на внутреннем рынке. К этому добавилось то, что зачастую промышленные изделия не соответствовали высоким требованиям мирового рынка и потому реализовывались по демпинговым ценам, которые были даже ниже цен производства. Поскольку секретарь по экономическим вопросам Кроликовски не мог совладать с этими трудностями (а кто мог?) Хонеккер вернул Миттага в секретариат ЦК. И так как Миттаг оказался способен убедить Хонеккера в собственной гениальности, тот предоставил ему исключительные полномочия. За счёт чрезвычайно строгого административного стиля руководства Миттаг изобразил успешное экономическое развитие. Он преуспел в вуалировании проблем и в делегировании ответственности.

Но всё же он осознавал ситуацию. В 1977 г. вместе с главой плановой комиссии, Герхардом Шюрером, он пришёл к Хонеккеру, чтобы обратить его внимание на щекотливое финансовое положение ГДР. Они выдвинули предложения по изменению экономически необоснованной структуры цен, что привело бы к повышению цен на многие предметы потребления, продукты питания и услуги. Однако Хонеккер отверг эти предложения и увидел в них, как обычно, атаку на единство экономической и социальной политики, то есть на самого себя. Видимо, он считал, что при социализме не должно происходить повышения цен — неважно, насколько меняются внешние условия. В отличие от цен на товары и услуги в ГДР, некоторые из которых — например, плата за жильё — оставались на довоенном уровне, на мировом рынке выросли отнюдь не только цены на сырьё.

Шюрер и позднее неоднократно предпринимал усилия призвать к изменениям в экономической политике, однако его попытки всегда встречали в политбюро резкую отповедь со стороны Хонеккера, который упрямо настаивал на ценовой политике, полностью игнорировавшей закон стоимости. При этом его в то время поддерживал Миттаг, всё больше переходивший к субъективистски-волюнтаристскому методу руководства экономикой в командном стиле. Потеряв связь с реальностью, он даже утверждал, что резкий рост цен на нефть и другое сырьё не особо вредит экономике ГДР. Уже после падения ГДР тот же Миттаг заявлял, что он-то знал, что эта политика непременно потерпит фиаско, но Хонеккер принуждал его к этому курсу. Но чем же Хонеккер мог его принудить? Стремившийся к власти Миттаг желал любой ценой стать преемником Хонеккера, и для этого ему нужно было заручиться доверием генерального секретаря. Поэтому он выполнял линию Хонеккера, несмотря на то, что лучше понимал ситуацию.

В 1980?е годы и у других членов политбюро росло осознание, что осуществляемая экономическая политика ведёт в пропасть. Однако среди руководства не происходило никакого принципиального и последовательного обсуждения. Имеется много свидетельств недовольного шёпота и ворчания за спиной генерального секретаря — но никто из политбюро не поднял острого вопроса. Кроме того, скрытая критика раздавалась в адрес автократического управления генсека, не уважавшего политбюро как коллектив, и в адрес его высокомерной манеры не воспринимать контраргументов, предложений и критики. Поэтому здесь речь шла скорее о задетом тщеславии, чем о нарушении политических принципов и экономических законов.

Хонеккер имел привычку перед официальными заседаниями политбюро обговаривать с Миттагом предстоящие решения, они заранее договаривались о направлении действий и о результате, так что члены политбюро едва ли имели возможность как-то повлиять на них, и тем более принять другое решение.

Здесь проявлялось остаточное действие концепции партии и её руководящей роли, которая в коммунистическом движении была возведена в абсолютную догму. Верхушка воплощала в себе коллективную мудрость, и первый в этой инстанции концентрировал всё в своей личности. Если бы партия была церковью, то этот человек считался бы наместником бога. Его слово стояло надо всем. Он был неспособен на ошибку.

В 1971 г. Хонеккер в своей первом большом выступлении перед районными секретарями СЕПГ (это мероприятие позже происходило каждый год) резко критиковал экономическую политику Ульбрихта и в особенности то, что после того остался внешний долг на сумму 262 млн долларов. Он, по-видимому, считал это настолько важным, что заявил о необходимости его погашения всего за один год.

В своём выступлении в следующем году он уже не высказывался на этот счёт, хотя и сообщил, что внешний долг ГДР «развивается по плану». С тех пор ни партия, ни общественность ничего не знали о дальнейшем «плановом развитии» внешнего долга ГДР, который к 1975 г. дорос уже до более чем миллиарда долларов. Его рост продолжался до тех пор, пока, в конце концов, ГДР не достигла (в пересчёте) примерно 20 млрд евро непокрытых задолженностей перед зарубежными государствами. Миттаг хранил эти угрожающие цифры платёжного баланса ГДР как государственную тайну, даже политбюро не получало о них точной информации. (Сегодня мы знаем, что ГДР, несмотря на противоположные утверждения, всё же не была банкротом: государственный долг ГДР на душу населения составлял тогда 5 384 германских марки = 2 753 евро, в то время как долг ФРГ составлял 15 000 германских марок = 7 669 евро. Однако экономика ГДР, несмотря на заметные успехи отдельных комбинатов, находилась на грани экономической и финансово-политической недееспособности и уже не могла собственными силами выбраться из этой ситуации).

Население ощущало последствия растущей долговой кабалы, так как на выплату частей долга и процентов приходилось отдавать всё бо?льшую долю произведённой стоимости. Объём поставок на внутренний рынок сильно уменьшился, поскольку приходилось обеспечивать экспорт любой ценой.

К этому добавилась также изолированность от международного разделения труда. С одной стороны, виною была Холодная война: стратегические продукты подпадали под эмбарго, принятое в Париже так называемым КоКом; а с другой стороны — собственные промахи, что среди прочего было вызвано привязанностью к долгосрочным контрактам СЭВ. Зачастую не хватало ориентации в тенденциях научно-технического прогресса, а чаще всего — материально-технического оснащения и валюты. Только когда экспорт продуктов машиностроения, один из важнейших источников валюты ГДР, снизился (поскольку к тому времени на мировом рынке уже предлагались станки с ЧПУ), ГДР вынужденно открыла для себя микроэлектронику. В этой области другие страны уже достигли значительного прогресса, в то время как социалистические страны проспали эту тенденцию. За счёт огромных расходов ГДР попыталась преодолеть это отставание и в 1980?х годах построить собственную индустрию микроэлектроники, чтобы стать конкурентоспособной на мировом рынке и занять в этой сфере лидирующее место в социалистическом лагере. Меж тем столь плотная концентрация ресурсов отняла значительные средства у других сфер экономики, в связи с чем многие отрасли промышленности вынуждены были продолжать производство на устаревшем и малопродуктивном оборудовании, а инфраструктура, без этих средств вовсе находящаяся в пренебрежении, всё больше изнашивалась. Кроме того, внешний долг вырос до небес. Отставание экономики ГДР по уровню производительности труда составляло в начале 1960?х годов примерно 25 процентов. В конце 1980?х оно находилось примерно на отметке в 40 процентов[271].

Норма производственного накопления, то есть в широком смысле обновления экономики, в 1971 г. ещё равнялась 16 %, а в 1988 г. составляла уже недопустимые 9 %. С такими цифрами ни о каком обновлении экономики не могло быть и речи.

Условия жизни общества были катастрофичны, доверие большинства населения к правительству снизилось. Председательница государственного банка ГДР писала про это время:

«Если гражданин на свои деньги, полученные за хорошую работу, не может купить товары, которые ему нужны или которые он желает, он обращается с упреками к государству, на которое возлагает ответственность за это; однако если товары есть, а ему не хватает денег, то он упрекает самого себя, прикидывая, как лучшей работой он сможет получить больший доход»[272].

Политическая и идеологическая стабильность общества подрывалась также и приукрашенными рапортами об успехах. Реальность общественной жизни опровергала эти сообщения, и, разумеется, попутно ударяла по тем, кто их писал. В 80?х гг. потеря доверия стала особенно массовой. Росла и правомерная и неправомерная критика, в том числе и внутри СЕПГ. Слишком самодовольное руководство Хонеккера без разбора объявляло всякую критику нашёптыванием классового врага и отвечало на неё главным образом мерами подавления. В то же время оно избегало какого бы то ни было обсуждения или совещания по проблемам внутри партии, функционеры и члены которой всё больше теряли уверенность в своём деле.

Это ещё больше обострило ситуацию, и наряду с заметными стремлениями реформировать и сильнее демократизировать социалистическое общество и ГДР, в тени этого движения возникли также антиобщественные и контрреволюционные стремления, прикрывавшие свои намерения лозунгом улучшения социализма.

Руководство Хонеккера показало себя неспособным объективно оценить возникшую ситуацию и подходящим образом, вместе со всеми активными политическими силами общества, найти выход из кризиса. Когда 18 октября 1989 г. Хонеккер был смещён, то было уже слишком поздно. Попытки его преемника Эгона Кренца уже с самого начала оказались тщетны, тем более что Горбачёв — генеральный секретарь важнейшего союзника — к тому времени уже торговался с Западом о цене за ГДР. Чтобы спасти Советский Союз, он предложил — в точности как в 1953 г. это сделал Берия — ГДР в качестве объекта торга.

В сложившихся внутренних и внешних условиях оказалось невозможно стабилизировать ГДР как самостоятельное государство. Выработанная новым правительством премьер-министра Ханса Модрова концепция более тесного сотрудничества с ФРГ вплоть до установления конфедерации была возможностью сохранить важнейшие достижения социалистического общества в будущей объединённой Германии. Однако бундесканцлер Коль предпочёл этому решению — с согласия и благословения Горбачёва — безусловное поглощение ГДР в интересах западногерманского крупного капитала. Утверждение, что этому шагу не было альтернативы, так как ГДР якобы была банкротом, просто неверно. Государство ГДР, хотя — как было показано — экономически и финансово столкнулось с трудностями, всё же было способно выплатить свои долги другим странам, так же как и выполнить свои обязательства перед собственным населением.

Если в качестве вывода из истории развития социализма в ГДР нужно ответить на вопрос, была ли теоретически проработана и реализована на практике восточно-германская модель социализма, принципиально отличавшаяся от примитивной и деформированной сталинской модели, то на этот вопрос по моему мнению нельзя просто ответить «да» или «нет». Необходимо детальное рассмотрение. Тем более, что развитие социализма в ГДР вовсе не происходило по прямой линии, а было неоднократно отмечено резкими изменениями и переломами, как на это указывает Йорг Рёслер в своей «Истории ГДР»[273].

В отношении модели социализма и теории социализма более-менее ясно различимы несколько периодов.

Первый период с 1945 г. до примерно 1951 г. был в сущности подготовительным этапом, поскольку при нём речь ещё не шла о прямом переходе к построению социализма, а скорее о прояснении теоретических и практических предпосылок и условий. Он начался с однозначного заявления, что для Германии нельзя перенимать советский путь и советский режим, поскольку прежде речь должна идти об установлении антифашистско-демократического строя. Теоретические идеи о будущем переходе к социализму могли основываться на взгляде Ленина о допустимости многочисленных и различных путей и форм такого перехода.

Этот тезис получил уточнение в обсуждениях, произошедших в германском рабочем движении в рамках подготовки к объединению КПГ и СДПГ, превратившись в концепцию «особого немецкого пути к социализму». В начале 1946 г. эта концепция приняла конкретную форму, будучи подробно и аргументированно представлена Антоном Аккерманом в первом номере журнала «Einheit». В ней приводились важные доводы о том, что такой переход должен происходить мирным и демократическим путём. Автором названия «особый немецкий путь к социализму» (однако не содержания этой концепции), согласно Антону Аккерману, был полковник Тюльпанов из советской военной администрации в Германии (СВАГ). В СВАГ Тюльпанов отвечал за культуру, а после отъезда из Германии и демобилизации работал преподавателем политической экономии в Ленинградском университете[274].

Концепция особого немецкого пути к социализму была включена в «Цели и принципы Социалистической Единой Партии Германии», принятые объединительным съездом в апреле 1946 г. Они оставались обязательной концепцией в СЕПГ до тех пор, пока начиная с 1948 г. не усилилось советское давление по преобразованию СЕПГ в «партию нового типа» по модели ВКП(б). В контексте обсуждения немецкой Ноябрьской революции 1918 г. и русской Октябрьской революции 1917 г. произошло изменение во взглядах. Если к победе социализма может привести только революция вроде Октябрьской, то вследствие этого концепция «особого немецкого пути» к социализму автоматически становится устаревшей. Так СЕПГ в 1949/50 г. вынужденно дистанцировалась от этой идеи, объявив её «ревизионистской».

В 1952 г. решением о строительстве основ социализма начался второй период, в котором советская модель социализма с её структурами, механизмами и образом действий доминировала и перенималась во всём, где только было возможно. Однако полное заимствование советской модели всё же оставалось недостижимо, поскольку развитие антифашистско-демократического строя зафиксировало определённые политические условия, которые уже нельзя было устранить, если только не стремиться поставить под угрозу социалистический путь развития.

Политическая система в ГДР основывалась на сотрудничестве нескольких партий, объединённых в блок. Они совместно отвечали за развитие ГДР, хотя в дальнейшем СЕПГ и претендовала на «руководящую роль», что ограничивало возможности влияния на решения остальных партий. Несмотря на это, данное положение оставалось важным отличием от советской системы.

Кроме того, политическая система ГДР основывалась не на «советах», имевших как законодательные, так и исполнительные полномочия, а была построена по принципу разделения властей. Законодательная и исполнительная власть, так же как и юстиция, являлись самостоятельными органами единой государственной власти, обладавшими соответствующими отдельными разграниченными полномочиями. Это положение изредка слегка вуалировалось полемикой против «буржуазного» принципа разделения властей, что, по моему мнению, было всего лишь неверной интерпретацией сути дела.

Также и в экономике, несмотря на заимствование советской системы планирования и руководства, имелись важные отличия, сохранявшиеся и позднее. Это касалось главным образом существования ещё относительно большого частного сектора экономики. Как по экономическим, так и по социальным причинам в ГДР его нельзя было устранить. Экономически это вызвало бы настолько крупные перебои в снабжении, что строительство основ социализма подверглось бы серьёзной опасности. Однако и по политическим соображениям было необходимо сохранять этот экономический сектор, поскольку социальные слои, на которых он основывался, в политико-идеологическом отношении были в большинстве своём представлены другими партиями. Устранение частных предприятий путём их огосударствления вызвало бы общественные и политические проблемы, которые не только чрезвычайно затруднили бы переход к социализму, но и, вероятно, воспрепятствовали бы ему.

Создание сельскохозяйственных производственных кооперативов и их характер также отличались от насильственной коллективизации в Советском Союзе: кооперативные крестьяне оставались собственниками своей земли и получали земельную ренту, которая добавлялась к их доходам.

В решающем третьем периоде с 1960 по 1970 г. совершился явный отход от советской модели. Были сделаны важные шаги в теоретической разработке и практической реализации современного социализма. В результате этих усилий возникла теория и модель социализма, которые уже во всех своих определяющих элементах отличались от советской модели.

Эта концепция социализма — несмотря на всевозможные успехи — вовсе не была достаточной. Она всё ещё содержала целый ряд нерешённых проблем, которые по различным причинам не были прояснены в ходе развития. Это касается в частности фундаментальных экономических вопросов, вставших перед системой планирования и руководства экономикой. Было выяснено, что социалистическое производство является особым товарным производством, в котором в качестве важного регулятора выступает закон стоимости. Также было осознано, что социалистическое товарное производство не может существовать без рынка и без товарно-денежных отношений. Но на вопрос, в чём же состоит качественное различие между социалистическим и капиталистическим товарным производством, не было дано удовлетворительного ответа. Поэтому и не было ясно определено, в каких границах и насколько глубоко является необходимым и эффективным центральное планирование в масштабе всего общества, и каким образом это планирование может сочетаться с рынком и с его регулирующими механизмами так, чтобы максимально развить экономические и социальные движущие силы для обеспечения дальнейшего прогресса социалистического общества.

Кроме того, остался без ответа вопрос, как можно установить в социалистической экономике систему цен, принципиально основывающуюся на законе стоимости, то есть знающую изменение цен, но в то же время удовлетворяющую социальным требованиям социалистического общества в плане стабильности, плановости и общественной безопасности.

Большим нерешённым комплексом проблем, не разработанных теоретически и не преодолённых на практике, была эффективная координация, сотрудничество и интеграция экономических и научно-технических ресурсов социалистических стран — с целью достичь постоянного роста производительности труда и, на этой основе, роста уровня жизни всех социалистических стран, постепенно уравняв имевшиеся значительные различия среди них. Для этого, конечно, нужно было бы сделать валюты всех стран-участниц конвертируемыми, чтобы уважать закон стоимости и создавать экономические рычаги для роста производительности труда.

Также необходима была общая стратегия активного участия в мировом рынке и в международном разделении труда, пока существуют и конкурируют друг с другом противоположные общественные системы.

В области экономики не было выяснено, каким образом можно сформировать социалистические производственные отношения так, чтобы производители — как коллективные общественные собственники — могли совместно принимать решения по планированию производства, по использованию общественного богатства, по структурной политике и по всем прочим важным вопросам. Только лишь переход средств производства в государственную собственность и под центральное государственное планирование, как выяснилось, ещё не обеспечивают достаточного социалистического сознания собственника. Известно, что югославская система самоуправления имела в этом отношении определённые успехи, однако в целом она действовала не столь эффективно, как ожидалось. Она привела к возникновению групповых интересов и эгоизма; общегосударственные интересы пренебрегались и даже игнорировались. В остальных социалистических странах, включая Советский Союз, связь трудящихся с общественной собственностью была в любом случае настолько слаба, что они не были готовы защищать её, когда пришёл черёд её ликвидации в ходе контрреволюции.

Необходима была налаженная социалистическая демократия на всех уровнях государственной и общественной жизни, чтобы обеспечить совместное принятие решений народом по всем ключевым вопросам и в то же время создать столь тесную связь масс населения с государством и социалистическим обществом, чтобы постоянно обеспечивалась активная поддержка большинства населения и чтобы стремления восстановить капитализм были априори безнадёжны. Это должно было бы начаться с внутрипартийной демократии в коммунистических партиях, поскольку только живая социалистическая демократия могла бы гарантировать политическую стабильность социалистического общества.

Однако это подразумевало искренность и доверие руководителей к населению. А этого, начиная со смерти Ленина, к сожалению, уже практически не наблюдалось. Успехи преподносились преувеличенными, поражения переформулировались в победы, линия партии всегда была верной, а мудрое руководство было неспособно на ошибку. Из потери достоверности постепенно возникла потеря доверия.

Было немало причин подобного поведения и неверных поступков со стороны вождей, обусловленных не только индивидуальными слабостями, но и структурой и способом функционирования политической системы. Самолюбование и бесцеремонность, переоценка собственной роли и амбиции войти в историю знаменитым деятелем, страх ответственности в случае необходимости признать ошибки, упущения и неудачи, и в то же время наглость считать народ незрелым и относиться к нему свысока как к маленькому ребёнку, высокомерие считать, что знаешь обо всём лучше других — всё это было характерным поведением, сформировавшимся у функционеров, которые вследствие своего неприкосновенного положения во власти потеряли почву под ногами. Однако эти характерные черты смогли развиться лишь потому, что условия системы это позволяли — из-за отсутствия внутрипартийной демократии, из-за отсутствия связанной с ней демократической свободы мнений, публичного обсуждения и критического контроля в обществе. Руководители, обычно занимавшие своё положение пожизненно и судорожно цеплявшиеся за своё кресло, теряли свои политические и моральные качества.

В общем, не углубляясь в другие проблемы, совершенно ясно, что результаты, которых смогли достичь СЕПГ и ГДР в решающий период с 1960 по 1970 гг. в выработке современной модели социализма и теории социализма, пригодной для тогдашних условий и в то же время способной к развитию, хоть и стали существенным прогрессом по сравнению с советской моделью, однако ещё далеко не превратились во всеобъемлющее решение.

Сделать это в одиночку не могла ни одна коммунистическая партия, как и ни одно социалистическое государство. Для этого был необходим практический опыт всех социалистических стран и общая теоретическая проработка всего этого опыта в целом, притом без каких бы то ни было оговорок.

Поэтому-то одна из крупнейших ошибок руководства КПСС заключалась в её высокомерной и догматической абсолютизации советского пути и советской модели и в её осуждении отклонений от неё как ревизионизма. Вместо того, чтобы на основе растущего международного опыта совместно и постоянно работать с другими партиями над теоретическим анализом и обобщением всего — как позитивного, так и негативного — опыта, при этом также учитывая критические идеи еврокоммунизма, они настаивали на позициях, которые общественное развитие уже давно оставило позади.