282
282
Примечание к №273
Стояли на балконе, а внизу катилось солдатское бородатое месиво
Революция носила расовый характер. Периферийная местечковая культура внезапно оказалась в центре духовной жизни государства. (286)
Хотя, конечно, и не так уж внезапно. Процесс подготовлялся и раньше, уже шёл, но относительно медленно. Упаковывались кошёлки и чемоданы, ехали из Бердичева и Жидачева в Москву, Питер. Но в столицах было много народа. Гражданская война решила и эту проблему.
С мечтой о столичной жизни осуществилась и мечта о «белой женщине». Если взять творчество Бабеля, то ведь одна из основных тем у него – это тема белой женщины. Ещё в своём одесском детстве, 11-летним мальчиком, он изнывал по жене русского офицера (рассказ «Первая любовь») (303). Она толстая и красивая, в шикарных чулках, с папироской (подглядел), а муж «белый», мародёр и бурбон, вообще ничтожество, «я смеюсь с него».
Более обобщённо эта тема раскрывается в рассказах об одесской мафии. Образ местечкового джигита живописуется следующим образом:
«Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной и русская женщина останется вами довольна. Вам 25 лет».
Это из рассказа «Как это делалось в Одессе». А вот и конкретизация (рассказ «Отец»). Один главарь приходит к другому сватать свою дочь. Комизм ситуации заключается в том, что предполагаемый жених в это время развлекается в публичном доме с проституткой. Разумеется, русской. Это, так сказать, «высший разбор». А старый бандит, отец невесты, дожидается жениха в прихожей:
«За стеной стонала Катюша и заливалась смехом. Старик продремал два часа, и, может быть больше … но Катюша, обстоятельная Катюша всё еще накаляла для Бени Крика свой расписной, свой русский и румяный рай. Она стонала за стеной и заливалась смехом…»
Ну а потом старик и Беня говорили о деле и
«гуляли вдоль русского кладбища. Парни тащили тогда девушек за ограды, и поцелуи раздавались на могильных плитах».
Тема «поцелуев на могильных плитах» нашла свое развитие в послереволюционной тематике бабелевских произведений. В пьесе «Мария» развратная дочь царского генерала хочет женить на себе еврейского комиссара-коммерсанта:
«Людмила: Ах, Катюша, лучше быть евреем, чем кокаинистом, как наши мужчины… Один, смотришь, кокаинист, другой дал себя расстрелять, третий в извозчики пошёл, стоит у „Европейской“, седоков поджидает… В наше время еврей вернее всего.»
Далее благородный еврей даёт Людмиле звонкую пощечину и т. д. Это чуйствительная история про лыцарей, но уже на еврейский манер и скорее напоминающая не мещанские романсы, а рОманы блатарей, травимые на воровском жаргоне еврейской мафии среди восторженных фраеров и малолеток. Характерное смещение жанра, свойственное переходу на совершенно иную социальную ступень.
До революции всё больше неразделённая любовь, «страдания»:
Никогда я тебя не увижу,
Никогда не увижу тебя:
Пузырёк нашатырного спирта
В пиджаке припасён у меня.
Пузырёк нашатырного спирта
В пересохшее горло волью:
Содрогаясь, паду на панели –
Не увижу голубку мою!
Или Розанов вспоминал, паясничая:
«Раз я на пароходе слышал (и плакал): „Купи на 15 коп. уксусной кислоты – я выпью и умру. Потому что он изменил мне“. Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат её играл на скрипке. И жидовка была серьёзна. О, серьёзна. Я (в душе) плакал».
А после революции это уже шекспировские страсти какие-то. «Мария», «Еврейский камерный театр». Какая потеря, что не засняли в своё время игру Михоэлса, ну хотя бы в «Короле Лире». Я очень люблю такие чудовищные сочетания. В них суть раскрывается.
Тоска прошла. Сам Бабель, служа в ЧК, а потом в конармии Будённого, с лихвой утолил мечты голодной молодости (321), имея русских женщин всех видов, возрастов и, главное, сословий (хотелось чего-то возвышенного). Это ведь суть его. Бабель порнограф, причем порнограф вдохновенный. Тут естественная еврейская тяга к грубой эротике. Куприн в «Яме» по заказу писал и по-русски чопорно, нудно, нравоучительно. Это доведённая до бездарной пародии тема русского секса, тема русских проституток, передовых и осознавших себя (325), чуть ли не с партийным билетом в чулке или бюстгальтере.
Возьмите рассказ Мопассана «Порт» и его толстовский перевод. Мопассан писал:
«Порой в глубине прихожей внезапно распахивалась вторая дверь с коричневой кожаной обивкой, и оттуда выглядывала толстая полураздетая девица, чьи жирные ляжки и крупные икры рельефно вырисовывались под дешёвым хлопчатобумажным трико. Короткая юбочка смахивала скорее на пояс бантом; дряблая грудь, плечи и руки розовым пятном выпирали из чёрного бархатного лифа, отделанного золотою тесьмой».
Это современный, адекватный перевод. Конечно, «жирные ляжки» лучше бы заменить на толстые, раз они «рельефно вырисовывались», тут нужно не мягкое, а тугое слово (соответственно «толстая девица» заменить на «пышная», что ли). Потом не совсем ясна «ВЫПИРАЮЩАЯ ДРЯБЛАЯ грудь». Но это, конечно, мелочи, придирки.
А вот как этот отрывок переведен у Толстого:
«Иной раз в глубине сеней нечаянно распахивалась дверь. Из неё показывалась полураздетая девка в грубых бумажных обтянутых штанах, короткой юбке и в бархатном чёрном нагруднике с позолоченными позументами.»
Согласен, «обтянутые штаны» куда лучше абстрактного заграничного «трико». Но где же всё остальное? От былого великолепия остались одни «позументы» (ударило в глаза, не хватило сил отказаться – тема «ордена». (536) Позументы! Позолоченные!!). Толстой, как известно, и саму фабулу рассказа изменил, сделал ее максимально «пристойной»: у Мопассана матрос узнаёт в проститутке свою сестру «после», а у Толстого «до», то есть акт кровосмешения не совершён. Русский «реализм». Не то что писать о таких вещах, ПЕРЕВЕСТИ не могут. И раз не нравится, не тянет, так чего же браться за такие темы? Ведь все исчезло, в схему абстрактную превратилось. Чего же глубоким стариком писать «Воскресение»? Опять русская несообразность, совмещение несовместимого. Толстой с его наморщенным лобиком посреди борделя стоит в застегнутой на все пуговицы толстовке-сталинке и чавой-то бубнит. А ему какая-то в лопающихся на заду «бумажных штанах» хохочет: «Паш-шёл, дурак старый!..»
А у Бабеля:
«Она пошла к начдиву, неся грудь на высоких башмаках, грудь, шевелившуюся, как животное в мешке».
Это эротично, это видишь. Вот кому бы Мопассана переводить. Он и переводил. И вообще начал писать не на русском, а на французском языке.