422

422

Примечание к №410

я плачу от жалости к себе

Я всегда завидовал людям, которые способны вызывать жалость, а потом хладнокровно утилизовывать её. (500) От отца я заимствовал русскую технологию придуривания, прибеднения. У него это было «искусством для искусства», у меня же более серьёзно и переходило в юродство. Пожалуй, и в центр идеи любви была поставлена идея жалости. Меня пожалеют, скажут: «Бедный Одиноков, мне тебя жалко», – и по головке погладят. И вообще «возьмут с собой». Но никогда это мне не удавалось. И я перестал – осталось рудиментарное прибеднение, как нечто ненужное, внутренне неоправданное, то есть атавизм. Я прибедняюсь по инерции и машинально. Но это и у всех русских:

– Прошу к столу.

Русский подскакивает:

– Что вы, что вы! я сыт!

– Нет, давайте, давайте.

– Ну разве за компанию посидеть, хи-хи.

– Ну, а раз сели – надо есть.

– Нет, вы ешьте, ешьте, а я так, вот в уголке сушечку погрызу.

– Не-ет, давайте борщ, потом второе… А вот и компотик.

– Что вы, я сыт, наелся до отвала у вас, из-за стола не встану.

– Ну-у, компот-то надо: свежий, вкусный.

– Мне? Компот?! Нет! Он же хороший!!! И т. д.

Почему же у меня ничего не получалось? Ведь я действительно, в общем-то, жалок, унижен. Пожалуй, тут две причины. Во-первых, я относился к прибеднению слишком всерьёз, а во-вторых, слишком легкомысленно, идеально. Сначала всё получалось отлично. Кто-нибудь жалел меня, думал: ну вот Одиноков, какой несчастный и хороший человек. Надо ему помочь. Вот у меня рубашка старая. Она хорошая, но не модная уже, я в ней дома хотел ходить, а так она не очень мне нужна. Вот я ему отнесу её – пусть носит. Надо же поддержать человека, порадовать. И несёт эту рубаху, сияет весь:

– Я рубаху тебе подарить хочу!

– Что? А-а, ну кинь её в угол, вон где тряпки лежат.

А когда потрясённый альтруист уходит уже, до меня вдруг в прихожей «доходит», но слабо, на 1/100:

– Да, вы это, значит, рубаху принесли. Ну что ж, это хорошо, вещь полезная.

Ну и все руки опускали. У меня психология короля в изгнании. (507)