796

796

Примечание к №756

Как могло получиться, что Достоевскому инкриминировали фурьеризм

Конечно Достоевский «залетел» неслучайно, но причины тут не столько политические, сколько психологические. (821) Из переписки того периода вполне ясно, что катастрофа в том или ином виде была неизбежна. После огромного успеха «Бедных людей», давшего ему деньги, славу и доступ в самое высшее общество, Достоевский позорным образом зазнался и наделал кучу нелепостей. Ещё до связи с петрашевцами он исписался, гонялся за трёшками взаймы, в общем, потерял достоинство. Со всеми перессорился, ну а потом связался с какой-то бандой, где его Спешнев закупил на корню за несколько бумажек. (Достоевский этого человека страшно боялся и однажды назвал своим Мефистофелем.)

Как и всякий русский, Фёдор Михайлович набивался на элементарное нравоучение. В конце 1845 года в прямо-таки хлестаковском письме к брату он пишет:

«Всюду почтение неимоверное, любопытство насчёт меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением, а граф Соллогуб рвёт на себе волосы от отчаяния. Панаев объявил ему, что есть талант, который их всех в грязь втопчет. Соллогуб обегал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: „Кто этот Достоевский? Где мне ДОСТАТЬ ДОСТОЕВСКОГО?“ Краевский, который никому в ус не дует и режет всех напропалую, отвечает ему, что „Достоевский не захочет Вам сделать чести осчастливить Вас своим посещением“. Оно и действительно так: аристократишка теперь становится на ходули и думает, что уничтожит меня величием своей ласки».

Аристократишку Одоевского (который был старше его лет на 20) Достоевский тоже отшил. Но прошло время, пригодился и Одоевский. Из ссылки Фёдор Михайлович послал ему письмо с нижайшей просьбой исходатайствовать разрешение публикации своих произведений и ещё при этом в переписке с друзьями высказывал опасения: не прогневались ли их сиятельство на столь дерзостное послание (826). И без юродства опасался, скромно и серьёзно. Вообще, наглый тон юношеских писем у него сразу после ареста как бритвой отрезало. Письма брату из крепости это уже верх достоинства, мужества, христианского смирения. И далее, вплоть до смерти, о своей «славе», «гениальности», о пренебрежительном отношении к поклонникам ни строчки. Урок на всю жизнь.