2. Шесть неправдоподобных теорий сознания

Я не стану предлагать полный каталог всех модных, но неприемлемых материалистических взглядов в современной философии и когнитивной науке и перечислю лишь полдюжины из них для того, чтобы можно было почувствовать суть дела. То, что разделяют эти взгляды, так это враждебность по отношению к существованию и ментальному характеру нашей обыденной ментальной жизни. Так или иначе они все пытаются принизить обычные ментальные феномены вроде убеждений, желаний и намерений и бросить тень сомнения на само существование таких общих свойств ментального, как сознание и субъективность.[8]

Во-первых, вероятно, наиболее крайней версией подобных взглядов является идея о том, что ментальных состояний как таковых вообще не существуют. Данного взгляда придерживаются те, кто называ-ют себя “элиминативными материалистами”. Их идея заключается в том, что, в противоположность широко распространенному мнению, реально не существуют такие вещи, как убеждения, желания, надежды, страхи и т.д. Ранние версии подобного взгляда были выдвинуты Фейерабендом (1963) и Рорти (1965).

Второй взгляд, часто используемый для поддержки элиминативного материализма, это утверждение, что народная психология является, по всей вероятности, попросту и всецело ложной. Подобный взгляд был выдвинут П.М.Чёрчлендом (1981) и Стичем (1983). Народная психология включает такие, например, утверждения, что люди иногда пьют, поскольку испытывают жажду, и едят, поскольку голодны; что им присущи желания и убеждения, и что некоторые из этих убеждений истинны, или, по крайней мере, неложны; что некоторые убеждения лучше обоснованы, чем другие; что люди иногда делают нечто, ибо они хотят это делать; что они порой испытывают боли, которые зачастую неприятны. И так — более или менее неограниченно — далее. Связь между народной психологией и элиминативным материализмом следующая: предполагается, что народная психология является эмпирической теорией, а сущности, которые она “постулирует” — боли, щекотка, зуд и так далее, — считаются теоретическими сущностями, аналогичными, выражаясь онтологически, кваркам и мюонам. Если теория прекращает свое существование, то с ней же прекращают существование теоретические сущности. Для доказательства ложности народной психологии необходимо будет устранить любое обоснование для принятия сущностей народной психологии. Я искренне надеюсь, что не был несправедлив, характеризуя эти взгляды как неправдоподобные, но должен признаться, что именно так они поразили меня. Позвольте продолжить список.

Согласно третьему взгляду подобного типа, в так называемых ментальных состояниях нет ничего специфически ментального. Ментальные состояния полностью складываются из своих каузальных отношений друг к другу, а также из внешних воздействий на входе и ответных реакций на выходе системы, частью которой они являются. И эти каузальные отношения могут быть продублированы любой системой, обладающей соответствующими каузальными свойствами. Так, система, сделанная из камней или пивных банок, если ей присущи соответствующие каузальные отношения, могла бы обладать теми же самыми убеждениями, желаниями и т.д., что и мы, поскольку это все, что необходимо для наличия убеждений и желаний. Наиболее влиятельная версия подобного взгляда называется функционализмом, и её столь широко придерживаются, что она уже составляет современную ортодоксию.

Четвертый неправдоподобный и наиболее знаменитый и широко распространенный из нынешнего списка взгляд — это взгляд, будто компьютер мог бы иметь, в самом деле должен иметь, мысли, чувства и рассудок только благодаря выполнению соответствующей компьютерной программы с соответствующими входами и выходами. В другом месте я окрестил этот взгляд как “сильный искусственный интеллект”, но его также называют “компьютерным функционализмом”.

Пятую форму неправдоподобного можно обнаружить в утверждении, будто нам не следует думать о наших ментальных терминах “убеждение”, “желание”, “страх”, “надежда” и т.д. как действительно обозначающих подлинные ментальные феномены, но скорее лишь как о манерах речи. Это просто полезный словарь для объяснения и предсказания поведения, но его не следует рассматривать буквально как обозначающий реальные, внутренние, субъективные психологические феномены. Приверженцы подобного взгляда считают, что употребление словаря здравого смысла есть вопрос выбора “интенциональной позиции” в отношении некоторой системы.[9]

В-шестых, другой крайний взгляд заключается в том, что, возможно, сознания, как мы обычно думаем о нем, то есть внутренних, личных, субъективных, качественных чувственных явлений, или самосознания (awareness), вообще не существует. Подобный взгляд редко высказывается в явной форме.[10] Очень немногие люди расположены прямо говорить, что сознания не существует. Но с недавних пор некоторые авторы, как правило, так переопределяют само понятие сознания, что оно уже больше обозначает не актуальные осознанные состояния, то есть внутренние, субъективные, качественные ментальные состояния, присущие первому лицу, а, скорее, публично наблюдаемые феномены, присущие третьему лицу. Такие авторы претендуют на мнение, что сознание существует, но фактически они заканчивают отрицанием его существования.[11]

Иногда ошибки в философии сознания порождают ошибки в философии языка. Один, на мой взгляд, невероятный тезис в философии языка, который происходит из той же конюшни, как и только что нами рассмотренные примеры, это взгляд, будто там, где речь идет о значениях, как раз не существует каких-либо соответствующих фактов в дополнение к особенностям вербального поведения. Согласно этому взгляду, наиболее знаменитым приверженцем которого был Куайн (1960), не существует никакого соответствующего факта того, что, когда вы или я скажем “кролик”, мы будем подразумевать кролика, необособленную часть кролика или же этап в истории жизни кролика.[12]

Итак, что же предпринять перед лицом всего этого? Для меня лично недостаточно сказать, что все это выглядит неправдоподобно, скорее я полагаю, что философ, обладающий достаточным терпением и временем, должен сесть и пункт за пунктом, строка за строкой осуществить опровержение всей традиции. Я уже пытался сделать это применительно к одному специфическому положению данной традиции, а именно утверждению, будто компьютеры обладают мышлением, чувствами и пониманием исключительно в силу выполнения ими компьютерной программы (“правильной” компьютерной программы с “правильными” входами и выходами) (Сёрл, 1980а). Этот взгляд в духе теории сильного искусственного интеллекта является привлекательной мишенью, поскольку он достаточно ясен, и потому имеется простое и решающее опровержение, которое можно распространить на другие версии функционализма. Я также пытался опровергнуть куайновский тезис неопределенности (Сёрл, 1987), который, полагаю, столь же пригоден для фронтального нападения. Однако с некоторыми взглядами ситуация значительно более неопределенная. Как, к примеру, кто-либо стал бы опровергать взгляд, что сознание не существует? Следует ли мне ущипнуть сторонников этого взгляда, дабы напомнить им, что они обладают сознанием? И не следует ли мне ущипнуть самого себя, а затем сообщить результаты в “Журнал философии”?

Для того чтобы направлять аргументацию в традиционном смысле, существенно важно наличие некоторого общего основания. Пока участники не согласятся в отношении посылок, нет смысла пытаться выводить заключение. Но если кто-то изначально отрицает существование сознания, то будет очень трудно узнать, каким было бы это общее основание в изучении сознания. По-моему, если результатом вашей теории является взгляд, что сознание не существует, вы просто осуществили reductio ad absurdum[13] своей теории, и то же самое имеет место со многими другими взглядами в современной философии сознания.

Несколько лет обсуждений этих вопросов на публичных форумах и в печати убедили меня в том, что достаточно часто наиболее фундаментальные вопросы обсуждения не достигают поверхности. Если вы, к примеру, спорите с людьми относительно версии сильного искусственного интеллекта или неопределенности перевода, то явное неправдоподобие таких теорий маскируется, по-видимому, специальным характером аргументов, перебрасываемых туда и сюда. Еще хуже то, что трудно обнаружить допущения, которые прямо ведут к этим теориям. Когда, например, кто-то удовлетворяется идеей, что компьютер мог бы неожиданным и чудесным образом обладать ментальными состояниями всего лишь благодаря выполнению определенного рода программы, то скрытые допущения, которые позволяют этому взгляду казаться возможным, редко утверждаются в явной форме. Поэтому в ходе данной дискуссии я хочу попытаться применить подход, отличный от прямого опровержения. Я не собираюсь представить еще одно “опровержение функционализма”, скорее я хочу приступить к задаче разоблачения и, следовательно, подрыва оснований, на которых покоится вся эта традиция. Если вы склоняетесь к функционализму, то, полагаю, вам требуется не опровержение, а помощь.

Материалистическая традиция обширна, сложна, вездесуща, но и столь же уклончива. Различные ее элементы — ее отношение к сознанию, ее концепция научной верификации, ее метафизика и теория познания — все они взаимно поддерживают друг друга, так что, когда оспаривается одна часть, защитники легко могут опереться на другую часть, чья достоверность считается очевидной. Здесь я говорю на основании собственного опыта. Когда вы выдвигаете опровержение против теории сильного ИИ, тезиса неопределенности или функционализма, их защитники не чувствуют необходимости попытаться ответить на ваши аргументы, поскольку они заранее знают, что вы должны ошибаться. Они знают, что материалистическая традиция, которую они часто ошибочно называют “наукой”, на их стороне. А данная традиция есть не только часть академической философии. Если вы послушаете лекции по когнитивной науке или почитаете статьи об искусственном интеллекте, то вы встретитесь с той же самой традицией. Она слишком обширна для того, чтобы суммировать ее в одном параграфе или даже в главе, но я полагаю, что если буду позволять ей развертываться самой по себе, то читатель не испытает трудностей в узнавании ее.

Прежде чем начать атаку на основания, мне необходимо несколько более точно специфицировать определенные элементы структуры данной традиции и кое-что сказать об ее истории.