Думая о мертвых

ТОЛЬКО ЧТО Я ОПУБЛИКОВАЛ КНИГУ о моем деде по матери Давиде Оппенгейме. Житель Вены еврейского происхождения, он входил в круг Зигмунда Фрейда, а позднее — Альфреда Адлера. Хотя дед всю жизнь интересовался исследованиями человеческой психики, угрозу нацизма он недооценил и не успел покинуть Австрию до ее аннексии Германией. Депортированный в перенаселенное, голодающее гетто Терезиенштадта, там он вскоре и умер. К счастью, мои родители покинули Вену вовремя. Им удалось уехать в Австралию, где после войны родился я.

От деда сохранилось много писем и заметок. В одной из них он задается вопросом: что такое хорошая жизнь? Специалист по классической филологии, Давид Оппенгейм рассматривает этот вопрос в контексте античного текста, отрывка из первого тома Геродота, где говорится о поездке Солона, мудрого афинского законодателя, к легендарно богатому царю Лидии Крезу. Устроив для Солона увеселения и услышав о его путешествиях, Крез спрашивает его: «Кого из виденных тобой людей ты назовешь самым счастливым?» Он ожидает услышать о себе, счастливейшем из всех, — богатейшем из правителей самого великого и многочисленного народа, но Солон разочаровывает его, назвав афинянина по имени Теллус. Озадаченный, Крез желает знать причины такого выбора, поэтому Солон рассказывает о ключевых моментах жизни Теллуса. Он был достаточно богат, жил в процветающем городе, вырастил прекрасных сыновей и от каждого из них дождался внуков. Он умер славной смертью, пал в бою в тот самый миг, когда враг был обращен в бегство. Афиняне оказали ему высочайшую посмертную честь, торжественно похоронив на том месте, где он погиб.

Дед извлекает из этой истории суть — представление Солона о счастливой жизни, которое складывается из десяти составляющих:

1. Мирное время в процветающей стране.

2. Жизнь достаточно долгая, чтобы увидеть третье поколение.

3. Нерастраченная мужская доблесть.

4. Приличный достаток.

5. Хорошо воспитанные дети.

6. Уверенность в продолжении рода через многочисленных здоровых внуков.

7. Быстрая смерть.

8. Победоносная демонстрация силы.

9. Торжественные похороны.

10. Имя, увековеченное в памяти граждан.

Два последних пункта свидетельствуют, что для Солона качество жизни человека зависит и от того, что с ним происходит после смерти: как его похоронят и как будут вспоминать. Но не потому, что Солон верил, будто после смерти можно откуда-то сверху посмотреть, по какому разряду тебе устроили похороны. Нет оснований приписывать Солону веру в какую бы то ни было загробную жизнь, а я безусловно в нее не верю. Но всегда ли скептическое отношение к загробной жизни равно уверенности, что, когда жизнь окончена, сделать ее лучше или хуже уже невозможно?

Размышляя об этом, я колеблюсь между двумя взаимоисключающими позициями: либо для нас имеет значение только то, что воздействует на наше сознание, то есть то, что мы так или иначе переживаем сами, либо удовлетворение наших предпочтений имеет значение независимо от того, узнаем ли мы о нем, более того — независимо от того, произойдет ли оно при нашей жизни. Первый взгляд, которого придерживаются классические утилитаристы вроде Иеремии Бентама, более прямолинеен, и некоторые его аспекты легче защищать с философских позиций. Но представим себе такую ситуацию. Год назад ваша коллега по университетской кафедре узнала, что у нее рак и ей осталось жить не больше года. После такого известия она берет отпуск за свой счет и целый год пишет книгу, вобравшую в себя идеи, над которыми она работала все десять лет вашего знакомства. Наконец этот изнурительный труд завершен. На пороге смерти она приглашает вас к себе и вручает распечатанный текст. «Хочу, — говорит она, — оставить по себе такую память. Пожалуйста, найди издателя для моей книги».

Вы поздравляете ее с окончанием работы. Она утомлена и слаба, но, очевидно, довольна, что передала дело в ваши руки. Вы прощаетесь. На следующий день вам звонят, чтобы сообщить, что ваша коллега умерла во сне вскоре после вашего ухода. Вы читаете рукопись. Она, безусловно, годится для публикации, но ничего эпохального собой не представляет. «Какой смысл? — думаете вы. — В самом деле, кому нужен очередной том по этой теме? Она умерла и в любом случае не увидит выхода книги». И вместо того чтобы послать рукопись издателю, вы бросаете ее в мусорный бак.

Плох ли этот поступок? Точнее говоря, причинили ли вы коллеге вред? Стала ли ее жизнь в каком-то смысле хуже, чем была бы, если бы вы отдали книгу в издательство, чтобы она вышла и привлекла ровно столько внимания, сколько и другие добросовестные, но не прорывные научные труды? Если вы скажете «да, станет», значит, то, что мы делаем после смерти человека, может влиять на качество прожитой им жизни.

Работа над книгой про деда вынудила меня задуматься: что заставляет меня верить, будто, читая его работы и открывая его жизнь и мысли широкой аудитории, я делаю что-то нужное для него, хотя бы слегка исправляя зло, причиненное ему нацизмом? Понятно, что любой дед хочет, чтобы внуки его помнили, любой ученый или автор — чтобы и после смерти его читали. Возможно, это особенно верно, если он умер, гонимый диктатурой, которая стремилась подавить дорогую ему либеральную, космополитическую мысль и уничтожить само его племя. Так не подкрепляют ли мои раздумья изложенный Солоном принцип: «От происходящего после смерти тоже зависит, насколько хорошо прожита жизнь»? Чтобы ответить на этот вопрос утвердительно, совершенно не обязательно верить в «жизнь после смерти».

Free Inquiry, лето 2003 года