Примечания научного редактора

С. 22. …квинтет для кларнета… — Брамс создал единственный квинтет для кларнета (opus 115, для кларнета и струнного квартета си минор), летом 1891 года. По разным источникам, впервые на публике он был исполнен либо 24 ноября 1891 года в Мейнингене, либо 12 декабря того же года, в концерте Квартета Иоахима в Берлинской певческой академии, кларнетистом Мейнингенского придворного оркестра Рихардом Мюльфельдом, чья манера игры и мастерство, собственно, и вдохновили Брамса, который уже было отошел от сочинительства, но вернулся к созданию музыки под впечатлением от звучания его кларнета.

С. 25. Империя все же была «страной для гениев», а известное изречение Роберта Музиля гласит: «И, наверно, потому она и погибла». — «„Так уж получилось“, — говорили там, когда другие люди в других местах полагали, что произошло бог знает что; это было самобытное выражение, в атмосфере которого факты и удары судьбы делались легкими, как пушинки и мысли. Да, несмотря на многое, что говорит об обратном, Какания, может быть, все-таки была страной для гениев; и, наверно, потому она и погибла» (Роберт Музиль, Человек без свойств, пер. с нем. С. Апта (М.: Ладомир, 1994), т. 1, с. 58).

С. 31. Людвиг получил пятерки лишь дважды за все годы учебы, и оба раза по Закону Божьему. — Школа, которую посещал Людвиг, относилась к категории Realschulen, реальных училищ — полупрофессиональных средних (неполных средних) учебных заведений, где основная роль отводилась математике и естествознанию; они появились в Австрийской империи еще в XVIII веке, однако на законодательном уровне их статус впервые был определен Политическим уложением о немецких школах (1805). Это же уложение фактически передало все австрийские школы и училища в ведение церковных приходов; и хотя Имперский закон о народном образовании (1869) покончил с этой практикой и формально отделил государственные школы от католической церкви, последняя продолжала оказывать значительное влияние на австрийское образование вплоть до распада империи в 1918 году. Одним из проявлений этого влияния стало, например, то, что образовательная реформа 1849 года закрепила за предметом Religion, или Religionslehre (под Religionslehre в имперской Австрии почти всегда подразумевалась теологическая доктрина Римско-католической церкви), статус обязательного школьного предмета. Этот предмет сохраняется в качестве обязательного и в современной Австрийской Республике, хотя теперь ученики и их родители вольны в рамках Religionsunterricht («уроков религии») выбирать между «официально признанными» религиями и конфессиями.

Таким образом, Витгенштейн, обучавшийся в Realschule Линца в 1903–1906 годах, изучал в качестве обязательного предмета Religionslehre, то есть «Закон Божий», как он понимался Римско-католической церковью; впрочем, мы не можем знать наверняка, насколько ортодоксальным с церковно-теологической точки зрения было преподавание предмета в данном училище в этот период.

Образовательные программы австрийских имперских реальных училищ см. в: Entwurf der Organisation der Gymnasien und Realschulen in ?sterreich (Wien: k.k. Hof- und Staatsdruckerei, 1854). Об истории начального и среднего профессионального образования в Австрии см.: Josef Schermaier, «Entwicklung der Berufsschule in ?sterreich», in Georg Rothe, Die Gewerbeschule des Gro?herzogtums Baden als fr?hes Modell einer Teilzeitschule im dual-alternierenden System (Karlsruhe, 2011), S. 205–212.

С. 37. Вейнингер объясняет это с помощью специальной эпистемологической теории, основанной на его понятии «генида». — О понятии «генида» у Вейнингера: «Для психических явлений этого примитивно детского состояния я предлагаю, не выражая этим никаких выходящих за пределы настоящей работы притязаний, слово „генида“ (генида — от греч. Hen), ибо в этих состояниях нельзя еще обнаружить ощущения и чувства как двух аналитических моментов, отделимых друг от друга с помощью абстракции». <…>

«Генидой можно, в общем, назвать то, что случается иногда — у одних реже, у других чаще — в разговоре: у человека совершенно определенное чувство, он хочет сказать что-то вполне определенное, но вдруг другой вставляет какое-то свое замечание, и это „что-то“ пропадает, делается неуловимым. Но потом, путем ассоциации, в сознании что-то восстает, и это „что-то“ тотчас же и с полной уверенностью признается за то самое, что раньше никак не удавалось схватить: доказательство, что это — то самое, забытое, только в другой форме, на другой стадии развития.

Таким образом, не только индивидуальная жизнь должна пройти через этот процесс и в этом именно направлении, но и каждое отдельное психическое явление должно заново проделывать его». <…>

«Мужчина обладает тем же психическим содержанием, как и женщина, но только в более расчлененной форме. Где она мыслит генидами, с большею или меньшею интенсивностью, там у него уже имеются ясные, отчетливые представления, которые сопровождаются определенными и всегда независимыми от вещей чувствами. У Ж „мышление“ и „чувствование“ образуют единое, нераздельное целое, у М их можно различать. Итак, у Ж многие переживания остаются еще в форме гениды, когда у М давно уже наступило высветление. Вот почему Ж сентиментальна, вот почему женщину можно только тронуть, но не потрясти.

Надежным доказательством меньшей расчлененности представлений у женщин является большая решительность в суждении у мужчин, хотя и этого нельзя вполне вывести из одной только недостаточной отчетливости женского мышления (быть может, здесь нужно принять один общий, более глубокий корень). Во всяком случае, несомненно одно: пока мы находимся еще недалеко от стадии гениды, мы обыкновенно знаем с точностью только то, какими свойствами данный предмет не обладает, и знаем мы это гораздо раньше, чем можем определить, какими свойствами он действительно обладает: на этом, на том именно факте, что известные состояния сознания даются нам в форме генид, и основано, вероятно, то, что Мах называет „инстинктивным опытом“. Чем мы ближе к стадии гениды, тем больше мы только вертимся около предмета, исправляем себя при каждой попытке описать его и постоянно повторяем: „Нет, это не то слово!“ А этим сама собою и обусловлена нерешительность в суждении. Только тогда, когда процесс высветления завершен, и суждение наше приобретает определенность и прочность». <…>

«Но правильность того взгляда, который считает гениду свойством Ж, а дифференцированное содержание — свойством М и видит в этом основную их противоположность, решительнее всего доказывается тем, что везде, где нужно высказать новое суждение, а не повторить лишний раз, в форме простой сентенции, уже давно готовое, — Ж всегда ожидает от М прояснения своих темных представлений, ожидает истолкования генид. Выступающая в речи мужчины расчлененность его мысли, там, где у женщины нет светлого сознания, ожидается, желается, требуется ею как третичный половой признак и действует на нее как таковой.

Вот почему многие девушки говорят, что они хотели бы выйти замуж за такого мужчину (или, по крайней мере, могли бы полюбить только такого), который был бы разумнее их; их расхолаживает, их это даже отталкивает в половом отношении, если мужчина просто соглашается с их словами и не умеет сказать то же самое лучше, чем они. Коротко и ясно, женщина ощущает как критерий мужественности тот факт, что мужчина сильнее ее и в духовном отношении. Властно привлекает ее к себе тот мужчина, мышление которого ей импонирует, и этим она, сама того не сознавая, подает решающий голос против всех теорий равенства полов» (Отто Вейнингер, Пол и характер. Принципиальное исследование, с. 97–100).

С. 55. [Витгенштейн] отказался признать существование чего-либо, кроме заявленных пропозиций. — При работе над переводом мы столкнулись с рядом трудностей, одна из которых заключалась в корректной передаче термина proposition, встречающегося в книге Монка в разных контекстах. Он используется Расселом и другими философами из окружения Витгенштейна, а также им самим в текстах, написанных по-английски. Proposition — понятие из логики и лингвистики, ранее часто передававшееся в русских переводах как «пропозиция»; однако в переводах самого Витгенштейна с немецкого на английский или в его собственных англоязычных материалах этот термин традиционно используется как замещающий многозначное немецкое Satz (в обыденной речи имеющее скорее корреляцию с англ. sentence — «предложение»: законченная фраза с подлежащим и сказуемым). Немецкое Satz в русских переводах обычно переводится как «предложение», но также и «фраза», «высказывание» (см., например: Владимир Бибихин, Витгенштейн: смена аспекта (М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005), с. 244).

Мы сохранили привычный для российского читателя перевод proposition как «пропозиция» в тех случаях, когда речь идет о логическом применении этого термина. Чтобы не становиться заложниками двойного перевода (немецкий — английский — русский), мы передали это слово как «предложение» (или «высказывание») там, где изначально использовалось или подразумевалось немецкое Satz, или там, где соответствие немецкому Satz очевидно.

С. 72. И чтобы прочувствовать силу протеста Витгенштейна против лишнего орнамента — оценить этическую важность для него этого вопроса — следует быть родом из Вены; нужно понимать, как Карл Краус и Адольф Лоос, что некогда благородная культура Вены… атрофировалась во второй половине XIX века… — Адольф Лоос — один из немногих людей, помимо Карла Крауса, действительно оказавших влияние на Витгенштейна. Они познакомились в 1914 году по инициативе последнего и с перерывами поддерживали отношения до самой смерти Лооса в 1933 году, разумеется, не без обычных для Витгенштейна критических выпадов и попыток разрыва, обремененных сложностью личного общения с Лоосом, который еще с раннего возраста был сильно глуховат. Эстетикой Лооса и вытекающей из нее этической проблематикой Витгенштейн был очарован не только во второй половине 1920-х годов, когда в качестве архитектора строил дом для своей сестры, но и позднее. И для Лооса, и для Витгенштейна эстетическая ценность объекта вытекает из хорошо продуманной функциональной конструкции, практичности, и «практичное» под определенным углом зрения становится для Витгенштейна синонимом «подлинного». При этом «функционализм» здесь не является следствием абстрактного экономического и технического рационализма, но соотносится скорее с представлениями о человеке как мере всех вещей: нынешнее состояние потребностей, традиций и вкусов человека и есть то, чему должна соответствовать архитектура, ничего не навязывая, но лишь следуя им (см. об этом: Жак Ле Ридер, Венский модерн и кризис идентичности, пер. с фр. Т. Басковой (СПб.: Издательство имени Н.И. Новикова; Издательский дом «Галина Скрипсит», 2009), с. 45). Архитектура Лооса (а у Витгенштейна шире — мысль) дает возможность человеку почувствовать себя дома, избавив его от суеты внешних украшений, «орнамента», а дизайн интерьеров должен внушить чувство защищенности и комфорта. Витгенштейн добавляет к предназначению дизайна и собственно мышления задачу предоставить еще и моральное освобождение от безнравственности повседневной жизни. Это может быть достигнуто посредством безжалостного уничтожения любого проявления всего «неискреннего», не необходимого, что является лишь «демонстрацией». Простота именно под влиянием Лооса стала для него обоюдоострым инструментом: как моральным, так и эстетическим.

Подробнее о профанации культуры и проблеме орнамента см., например, статью Адольфа Лооса (1870–1933) «Орнамент и преступление» (1908): «Для маленького ребенка и папуаса не существует морали. Папуас убивает своих врагов и их съедает; но он не преступник. Современный же человек, убивающий и съедающий соседа, или преступник, или дегенерат. Папуас украшает себя татуировкой, разрисовывает свою пирогу и весло, все, что попадает ему в руки. Он не преступник. Современный человек с татуировкой или преступник, или дегенерат. Во многих тюрьмах число татуированных достигает 80 %. Люди с татуировкой, живущие на свободе, являются или потенциальными преступниками, или аристократами-дегенератами. Бывает, что до конца своих дней они ведут безупречную жизнь. Это значит, что смерть настала раньше, чем они совершили преступление». <…>

«Я сформулировал и провозгласил следующий закон: С развитием культуры орнамент на предметах обихода постепенно исчезает. Я рассчитывал, что доставлю этим своим современникам радость. Совсем наоборот; их эта новость огорчила; они были удручены мыслью, что лишены возможности „сотворить“ какой-либо новый орнамент. Любой негр, люди всех племен и времен придумывали орнаменты, и только мы, люди XIX века, на это не способны! И действительно, жилые дома, мебель и предметы обихода, лишенные каких-либо украшений, построенные или сделанные людьми прошлых веков, не были сочтены достойными для сохранения: они пропали. Не сохранился ни один столярный верстак времен Каролингов. Зато любую дощечку, украшенную каким-либо орнаментом, подпирали, очищали, о ней заботились и строили дворцы, чтобы сохранить эту гнилушку; а мы прогуливаемся среди витрин и краснеем от стыда, от своего бессилия. Мне говорили: „Каждый век обладал своим стилем; неужели только у нас не будет своего стиля?“ Говорят о стиле, а подразумевают орнамент. Тогда я начал проповедь. Я говорил огорченным людям: „Не расстраивайтесь. Откройте пошире глаза и посмотрите кругом. Подлинным величием нашего времени является именно то, что оно уже неспособно придумывать новые орнаментации. Мы преодолели орнамент; мы научились обходиться без него. Мы накануне нового века, когда осуществятся лучшие предсказания. Скоро улицы наших городов засияют, как стены из белого мрамора. Города XX века будут столь же ослепительными и просторными, как Сион, священный город, небесная столица“. <…> Что меня приводит в бешенство, так это не ущерб для эстетики, а экономический урон, к которому приводит смехотворный культ прошлого. На изготовление орнаментов изводят материалы и деньги, растрачивают человеческие жизни. Вот подлинный вред, вот преступление, перед которым мы не имеем права стоять сложа руки». <…>

«Орнамент, утеряв всякую органическую связь с нашей культурой, перестал быть средством ее выражения. Орнамент, который создается в наши дни, не является больше произведением живого творчества определенного общества и определенных традиций; это растение без корней, неспособное расти и размножаться. <…>

Современный человек относится с уважением ко вкусам и верованиям других, хотя сам их не разделяет; он не терпит ханжества и фальши. Я допускаю в своем окружении и даже на своей одежде некоторые украшения; если они доставляют удовольствие другим, это меня тоже порадует. Я признаю татуировку у кафра, всякие украшения у персов и у словацких крестьян, узоры на том, что сделал мой сапожник.

У них у всех нет ничего другого, что бы их вдохновляло и сделало их жизнь более прекрасной. Мы, аристократы, обладаем современным искусством, искусством, заменившим для нас орнаменты. У нас есть Роден и Бетховен. Если мой сапожник еще не способен их понять, он достоин сожаления: зачем же лишать его своей религии, если не можем ничего дать ему взамен? Вкусы моего сапожника вполне пристойны и заслуживают уважения. Но архитектор, который, только что прослушав Бетховена, усаживается за стол, чтобы сочинить рисунок ковра в стиле „модерн“, — или жулик, или дегенерат.

Смерть орнамента весьма способствовала расцвету всех видов искусства. Симфонии Бетховена не могли быть созданы человеком, разодетым в атлас, бархат, кружева» (Адольф Лоос, «Орнамент и преступление», Мастера архитектуры об архитектуре: Избранные отрывки из писем, статей, выступлений и трактатов, под общ. ред. А.В. Иконникова (М.: Искусство, 1972), с. 143–148).

С. 78. …защищая «свободу от конечного себя» Спинозы (что в «Трактате» называется — рассматривать мир sub specie aeterni)… — Крайне маловероятно, что «свобода от конечного себя» — это слова Спинозы. Прежде всего, у Спинозы речь идет о свободе «от» рабства у страстей и возможности через познание достичь вечности «наибольшей части (своей) души» («Этика», V, 39). Возможно, это и имел в виду Витгенштейн, вольно интерпретируя написанное Спинозой и произвольно расставляя кавычки. Ср. у Спинозы: «Таким образом, я изложил все, что предполагал сказать относительно способности души к укрощению аффектов и о ее свободе. Из сказанного становится ясно, насколько мудрый сильнее и могущественнее невежды, действующего единственно под влиянием страсти. Ибо невежда, не говоря уже о том, что находится под самым разнообразным действием внешних причин и никогда не обладает истинным душевным удовлетворением, живет, кроме того, как бы не зная себя самого, Бога и вещей, и, как только перестает страдать, перестает и существовать. Наоборот, мудрый как таковой едва ли подвергается какому-либо душевному волнению; познавая с некоторой вечной необходимостью себя самого, Бога и вещи, он никогда не прекращает своего существования, но всегда обладает истинным душевным удовлетворением. Если же путь, который, как я показал, ведет к этому, и кажется весьма трудным, однако все же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть найдено без особенного труда, то как же могли бы почти все пренебрегать им? Но все прекрасное так же трудно, как и редко» (Бенедикт Спиноза, «Этика», Избранные произведения: в 2 т. (М.: Государственное издательство политической литературы, 1957), т. 1, с. 618).

Также следует отметить, что Спиноза никогда не использует выглядящее странно выражение sub specie aeterni, вероятнее всего, ошибочно заимствованное Витгенштейном у Кьеркегора, зато у Спинозы встречается выражение sub specie aeternitatis (лат. — «с точки зрения вечности» — во 2-й и 5-й частях «Этики»).

С. 93. Мы отправились в Orchard в Гранчестере, где и пообедали. — Orchard — кафе на открытом воздухе в деревне Гранчестер близ Кембриджа, где чай и закуски подавались в саду. Было чрезвычайно популярно у кембриджских студентов и преподавателей в начале XX века.

С. 112. Возможно, ты считаешь… — В ноябре 1913 года, вероятнее всего, по инициативе Витгенштейна, они перешли с Расселом на «ты». См.:

«To B. Russell, [November 1913]

[Skjolden, Sogne, Norway]

Lieber Russell,

I intended to write this letter in German, but it struck me that I did not know whether to call you „Sie“ or „Du“ and so I am reduced to my beastly English jargon!»

(«Б. Расселу, [ноябрь 1913 г.]

[Шольден, Согне, Норвегия]

Дорогой Рассел,

я намеревался написать это письмо на немецком, но сообразил, что не знаю, обращаться ли на „ты“ или на „Вы“, так что ограничусь своим непотребным английским жаргоном!»)

— и уже в следующем письме Витгенштейн переходит к немецкому языку и обращению на «ты»:

«To B. Russell, [November or December 1913]

[Skjolden, Sogne, Norway]

Lieber Russell!

Vielen Dank f?r Deinen lieben Brief».

(«Б. Расселу, [ноябрь или декабрь 1913 г.]

[Шольден, Согне, Норвегия]

Дорогой Рассел!

Огромное спасибо за твое чудесное письмо»).

(Wittgenstein in Cambridge: Letters and Documents 1911–1951, ed. Brian McGuinness (Blackwell Publishing, 2008), pp. 53, 56).

С. 121. Кампания Карла Крауса против жанра фельетона… — Солидарность с позицией Адольфа Лооса Краус выразил в своем программном эссе «Гейне и последствия». «Орнамент» противопоставляется у него верности «материалу» (Stoff), способности формы, будь то журналистский текст или архитектура, следовать «действительности» (die Tats?chlichkeit der Welt). «Никаких гирлянд», — провозглашает Краус (Karl Kraus, Heine und die Folgen (M?nchen: Albert Langen, 1910), S. 5). Упрекая современную культуру в поругании «практической жизни» и страсти к «духовному украшательству» (ibid., S. 11), он прямо ссылается на «хорошего американца» Лооса, критикующего «орнамент» («американца», поскольку Адольф Лоос в 1893 году уехал в США, где прожил три года, работая каменщиком и паркетчиком. Он утверждал, что концепция современной, «объективной» (sachlich) архитектуры связана именно с его путешествиями в Америку, а потом в Англию, которые он совершил сразу после окончания обучения на архитектора в Политехническом институте в Дрездене и Вене. Когда Лоос жил в США, ему открылась строительная активность индустриального общества, которое развивалось, не осложненное традициями, до размеров, не виданных жителями Старого Света, причем повсеместно в строительстве использовалась сталь. По его словам, он был поражен архитектурой небоскребов чикагской школы, но еще больше, возможно, — практичным, индивидуалистическим и либеральным менталитетом цивилизации, базирующейся исключительно на принципах бизнеса, что сильно контрастировало с аристократическим классовым обществом и бюрократией Австро-Венгерской монархии. Лоос рассказывал о случае в Нью-Йорке, прояснившем для него сущность архитектуры: в магазине его взгляд приковал чемодан из цельной кожи с медной арматурой, предназначенный для путешествий бизнесменов. Он осознал, что эстетическая ценность этого предмета вытекает из хорошо продуманной конструкции, или, перефразируя высказывание его учителя Отто Вагнера о том, что непрактичное не может быть красивым, — Das Praktische ist sch?n! «практичное красиво!»).

Верность фактам, объективность (Sachlichkeit) которой Краус требует от прессы, он связывает с германским духом, в то время как орнаментальность, декоративность, импрессионистичность, упоение авторов собственными мыслительными «гирляндами» возводятся к романскому духу, к явлению «фельетонизма», главным виновником которого оказывается подпавший под французское влияние Генрих Гейне. «Фельетон» концептуализируется Краусом так же, как лоосовский «орнамент», превращаясь из просто жанра журналистики в символ избыточного формализма, пренебрежения фактами и самой правдой жизни. В языковом пуризме Крауса ясно просматривается аналогия функциональному мышлению Лооса.

Карл Краус так писал об их совместной борьбе: «Адольф Лоос и я (он — непосредственно, я — посредством слов) занимались исключительно тем, что показывали: между урной и ночным горшком существует разница, наличие которой только и создает простор для культуры. Все прочие — позитивисты — делятся на тех, кто использует урны как ночные горшки, и тех, кто использует ночные горшки как урны»; «Люди настроения, которые ныне обнаруживаются повсюду, как грибы после дождя, хотели бы, чтобы даже мороженое и десерт являли собой самые немыслимые цветовые композиции. Тайная нервозность стала их девизом, они начали наблюдать за собственными „состояниями души“, желая лишить вещи их обычных значений» (цит. по: Жак Ле Ридер, Венский модерн и кризис идентичности, с. 220). Жак Ле Ридер весьма точно фиксирует основные риторические фигуры Крауса в этом контексте: «Культу нюанса, воздушной дымки, орнаментальной виньетки Карл Краус противопоставлял свой ужас перед всем текучим, смутным, болезненным. В сборнике афоризмов „Ночью“ он писал: „Мы живем в эпоху перехода от верха к низу. Товары нынче распространяются посредниками, знания — сплетниками, а наслаждения — „промежуточными““. „Промежуточной формой“ в то время называли гомосексуализм. Декаданс, торгашество, ложное знание, упадок нравов: по мнению Крауса, все это были феномены одного порядка» (там же).

С. 121. …общеизвестный неукрашенный дом Адольфа Лооса на Михаэлер-плац… — Семиэтажный Looshaus фраппированные жители Вены прозвали «домом без бровей» (Haus ohne Augenbrauen) за отсутствие привычных внешних декоративных элементов, в частности карнизов над окнами. Император Франц Иосиф был столь возмущен его фасадом, что отказался въезжать к себе во дворец через ворота, расположенные напротив дома Лооса, и распорядился наглухо завесить все дворцовые окна, выходящие на Михаэлерплац. Дом был построен в 1911 году по заказу банкира Леопольда Гольштейна как деловое здание. С 1947 года признан памятником архитектуры и охраняется государством, с 1987 года в нем находится Райффайзенбанк. С 2002 года в подвале дома базируется международная организация «Зона дизайна Адольфа Лооса», которая проводит выставки и семинары, вручает премию имени Адольфа Лооса за достижения в сфере дизайна. Конструкция здания и его внешний вид весьма точно и исчерпывающе выражают базовые представления Лооса о сущности и задачах архитектуры. Ср., например: «Черный фрак — в стиле нашего времени, и никто не может этого отрицать. Вывихи болезненного самомнения не коснулись реформы нашей одежды. <…>.

Когда, наконец, мне вплотную пришлось заняться строительством, я сказал сам себе: дом может быть изменен внешне не более, чем фрак. И вот тогда я увидел, насколько старинные постройки освободились от украшательств и как эта эмансипация шла через века, из года в год. Мне пришлось начать с того места, где в цепи развития образовался разрыв. Я знал лишь одно: чтобы не сойти с пути прогресса, мне необходимо обрести еще большую простоту. Я должен был заменить золотые пуговицы черными.

Дом не должен иметь броский вид. Разве не я обронил как-то фразу, что по законам современной моды одет лишь тот, кто не выглядит вычурно? <…>

Архитектура воздействует на настроение человека. Поэтому задача архитектора — закрепить определенное настроение. Комната должна выглядеть светлой и удобной, а дом иметь жилой вид. Дворец правосудия должен служить угрожающим предупреждением для тайных пороков. Банковское здание должно своим видом говорить: здесь твои деньги сохраняются под присмотром честных людей.

Архитектору это удается только тогда, когда при строительстве любого здания он учитывает те факторы, которые вызывают в человеке определенное настроение. У китайцев цветом траура считается белый, у нас черный. Поэтому наши архитекторы не смогли бы с помощью черного цвета вызвать радостное настроение» (Адольф Лоос, «Архитектура», Мастера архитектуры об архитектуре: Избранные отрывки из писем, статей, выступлений и трактатов, под общ. ред. А.В. Иконникова (М.: Искусство, 1972), с. 154–156).

С. 122. …отец Витгенштейна был одним из самых богатых «угольных евреев» империи и щедрым покровителем изобразительных искусств. — Карл Витгенштейн был все-таки скорее «стальным» магнатом, чем «угольным» (хотя владел и угольными шахтами). И, как справедливо замечает Монк, его богатство сложилось во многом вопреки происхождению и той жизненной траектории, которая предназначалась ему родителями. Побег семнадцатилетнего Карла из семьи, о котором упоминает Монк, произошел в 1865 году. Карл добрался до порта Гамбурга, где поднялся на борт корабля, следующего в Нью-Йорк. Сначала он нашел работу официанта в ресторане на Бродвее, но через две недели оставил ее, чтобы присоединиться к труппе менестрель-шоу. Однако из-за убийства президента Линкольна в театре Форда 14 апреля любые театральные и музыкальные представления были запрещены во всех штатах, и труппа распалась. Вскоре на барже, груженной соломой, он перебрался из Нью-Йорка в Вашингтон, где остался на шесть месяцев, подавая виски в забитом людьми Nigger-bar. Как он говорил своей дочери, надиктовывая свои предсмертные воспоминания: «Главной задачей было отличить одного черного человека от другого, чтобы понять, кто платил, а кто нет. Владелец бара сам не мог различить черных». Впервые прилично заработал (и потратился) он именно здесь. Он вернулся в Нью-Йорк в ноябре и впервые написал домой: «Сейчас я разношу блюда и напитки. Работа нетрудная, но я должен держаться до 4 утра…» Усталость Карла Витгенштейна была и духовной, и физической. Он впал в депрессию и шесть месяцев страдал от странной формы диареи (возможно, дизентерии).

Вернувшись из Вашингтона в Нью-Йорк, он стал преподавать математику и давать уроки игры на скрипке в христианской школе на Манхэттене. Не научившись контролировать своих учеников, он ненадолго устроился ночным сторожем в гимназию для нуждающихся детей в Вестчестере. После этого он пошел работать учителем в небольшой колледж в Рочестере, где была хорошая еда и приемлемое жалованье — впервые с тех пор, как он прибыл в Америку. Лишь после этого он решил, что пора возвращаться домой, что и произошло весной 1866 года.

В конце своей карьеры Карл Витгенштейн любил слышать, что его описывают как «человека, который сделал себя сам», хотя этот термин в данном случае точен лишь отчасти. Его безмерная удача определенно была честно заработана его энергией и деловой хваткой, но следовало бы принять во внимание и тот факт, что он женился на очень состоятельной леди, без капитала которой он мог бы никогда не добиться успеха в попытке совершить прыжок от наемного работника к владельцу многочисленных компаний.

История роста Карла Витгенштейна от недисциплинированного американского бармена к австрийскому «стальному магнату-мультимиллионеру» прослеживается легко. Монк описывает ее в общих чертах, мы добавим некоторые подробности. После года работы на ферме в Дойчкройце он поступил в венскую Высшую техническую школу, где изучал только то, что, как ему казалось, могло впоследствии пригодиться, пропуская послеполуденные лекции и выполняя низкооплачиваемую работу ради получения опыта на фабрике Staatsbahn(Национальной железнодорожной компании). В 1869 году он ушел из университета без диплома и следующие три года работал где придется: ассистентом инженера-конструктора на морской верфи в Триесте; в компании, которая производит турбины в Вене; на венгерской северо-восточной железной дороге в Сатмаре и Будапеште; на сталелитейном заводе Neufelch Schoeller в Тернице; наконец, в курортном городе Теплице, где он был нанят сначала на неполный рабочий день помогать чертить схему для нового металлопрокатного завода. Управляющий взял Карла из уважения к фамилии и не ожидал от него многого, но скоро благодаря энергичности, оригинальности мышления, способности быстро решать любые вопросы бизнеса и инженерные проблемы он получил полную ставку на заводе. В 1889 году он построил в Кладно собственный металлургический завод «Польди», назвав его в честь своей жены Леопольдины.

В 1898 году, в возрасте 51 года, Карл вернулся в Вену после долгого отпуска за границей и объявил, что уходит из бизнеса. Он немедленно отказался от всех своих директорских должностей и управляющих позиций. В момент отставки он находился на пике карьеры. Карл Витгенштейн был владельцем или главным акционером Богемской горнодобывающей компании, Пражской компании черной металлургии, сталелитейного завода в Теплице, Альпийской горнодобывающей компании и владельцем менее крупных фабрик, мельниц, угольных и металлургических шахт по всей империи. Он занимал места в правлениях как минимум трех ключевых банков и разрывался между тремя австрийскими резиденциями, великолепными и ценнейшими коллекциями мебели, искусства, фарфора и подлинных музыкальных рукописей-автографов.

После ухода на эту своеобразную пенсию, до тех пор пока позволяло здоровье, Карл посвящал часть своего освободившегося времени личным удовольствиям — охоте, стрельбе, фехтованию, верховой езде, оценке и коллекционированию искусства; писал статьи по бизнесу и экономике, играл на скрипке, а летом долго гулял по альпийским лугам. Как пишут современники, было бесполезно считать его деньги. Карл Менгер, его двоюродный брат, писал, что состояние Карла до Первой мировой войны оценивалось в 200 млн. крон, что эквивалентно по меньшей мере такому же количеству долларов после Второй мировой войны. Но эти оценки бессмысленны. Он был просто невероятно богат. См. о нем и семье Витгенштейн прекрасное исследование: Alexander Waugh, Das Haus Wittgenstein. Die Geschichte einer ungew?hnlichen Familie (Frankfurt am Main: Fischer-Taschenbuch, 2012), материалы которого использованы в этом примечании.

С. 133. …в Париже в зале суда автомобильная авария была изображена с помощью кукол, и т. д. — Георг фон Вригт приводит подробное описание этого эпизода, позволяющее лучше ухватить мысль Витгенштейна: «Витгенштейн рассказывал мне о том, как у него возникла мысль о языке как образе, или картине, реальности. Это было на Восточном фронте. Он сидел в окопе и рассматривал журнал, где на рисунках было изображено последовательное развитие событий автомобильной катастрофы. Рисунок здесь служил пропозицией — он выступал как описание возможного положения дел. Он выполнял эту функцию благодаря тому, что фрагменты изображения соответствовали предметам в реальном мире. Витгенштейн подумал, что, воспользовавшись обратной аналогией, можно сказать, что пропозиция выступает в роли образа (картины) в силу такого же соответствия между частями пропозиции и миром. Способ, которым соединены части пропозиции, — собственно, структура пропозиции — отражает возможную комбинацию элементов в реальности, то есть возможное положение дел» (Георг Х. фон Вригт, «Людвиг Витгенштейн: Биографический очерк», Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель, с. 15).

С. 134. Витгенштейн был опустошен: Wie traurig, wie traurig!!! («Как печально, как печально!!!») — все, что он смог сказать по этому поводу. — 30 ноября Витгенштейн получил от Тракля открытку следующего содержания: «Милостивый государь! Я буду Вам очень признателен, если вы удостоите меня своим посещением. Уже почти 14 дней я нахожусь в здешнем гарнизонном госпитале, в пятом отделении душевных и нервных болезней. Возможно, в ближайшие дни я смогу покинуть госпиталь, чтобы снова вернуться на фронт. Я очень хотел поговорить с Вами прежде, чем решение об этом будет принято. С наилучшими пожеланиями, Ваш покорный слуга Георг Тракль» (Дневники 1914–1916, с. 303).

Из примечаний немецкого издателя к «Тайным дневникам» Людвига Витгенштейна: «Тракль с конца августа 1914 года ушел на фронт лейтенантом медицинской службы. После сражения при Гродеке один в сенном сарае оказался почти с сотней серьезно раненых на руках, один из которых на его глазах покончил с собой. Тракль сделал попытку застрелиться, у него в последний момент отобрали оружие. Внешне успокоившись, он вернулся к своим обязанностям фармаколога. Через несколько недель его вызвали в Краков и вместо ожидавшегося перемещения по службе положили в военный госпиталь на психиатрическое обследование. Он умер там в ночь с 3 на 4 ноября 1914 года, как считается, от передозировки кокаина. С этой версией мало вяжутся намерения, высказанные им в вышеприведенном письме к Витгенштейну, и наблюдение его денщика Матиаса Рота, единственного хоронившего его, который открыл гроб и видел сделанный при вскрытии надрез на левом виске, заставивший его подозревать тут какую-то фатальную ошибку врачей. Витгенштейн — Фикеру, полевая открытка со штемпелем 09.11.1914 из Кракова: „Вчера вечером прибыл сюда и получил сегодня утром в гарнизонном госпитале известие о смерти Тракля. Я потрясен; хотя я его не знал!“» (цит. по: Владимир Бибихин, Витгенштейн: смена аспекта, с. 534).

С. 176. Теперь идем к третьему выражению: «Происходящее, факт, это существование Sachverhalte». — Ср.: «В данном афоризме в дополнение к уже применяемому в „Логико-философском трактате“ термину Tatsache вводится также Sachverhalt. Смысл того и другого Витгенштейн пояснял в письме Расселу следующим образом: Sachverhalt — то, что соответствует элементарному предложению, если оно истинно. Tatsache — то, что соответствует предложению, логически производному от элементарных предложений, если таковое — результирующее — предложение истинно. Tatsache переводится как факт. С толкованием же термина Sachverhalt дело обстоит сложнее. В первом английском издании Трактата (под влиянием Рассела, со ссылкой на пояснения, данные ему Витгенштейном в письмах и устных беседах) Sachverhalt было переведено как „атомарный факт“. Эта версия была сохранена и в первом русском издании произведения. В дальнейшем подтвердилось, что такая трактовка термина соответствовала смыслу, который в него вкладывал автор, кстати, не высказавший в связи с понятием „атомарный факт“ при вычитке перевода никаких возражений. Но материалы, проясняющие смыслы базовых терминов ЛФТ [Логико-философского трактата], как уже говорилось, увидели свет довольно поздно, спорной до 1970-х годов представлялась и причастность Витгенштейна к созданию английской версии Трактата. Не удивительно, что специалисты, изучавшие произведение, долгое время не были уверены в корректности английского перевода Sachverhalt (тем более что само по себе это немецкое слово не указывает на нечто атомарное, элементарное), а некоторые были даже убеждены, что такой перевод усложнил и запутал дело. И все-таки многие аналитики неизменно приходили к выводу: Tatsache — комплексный факт, Sachverhalt — элементарный факт в составе факта.

Однако понятие „атомарный факт“ излишне сближало концепцию ЛФТ с логическим атомизмом Рассела и невольно придавало мыслям Витгенштейна не свойственный им привкус британского эмпиризма (с характерной для него идеей прямого чувственного знакомства с объектом и др.), что, по-видимому, немало способствовало логико-позитивистскому прочтению Трактата. В новом переводе труда на английский язык, который осуществили Д. Пэре и Б. Макгиннес (первое изд. 1961), немецкому Sachverhalt соответствует английское state of affairs или state of things (состояние дел или положение вещей)» (Мария Козлова, «Примечания», в: Людвиг Витгенштейн, Философские работы: в 2 ч., пер. с нем. М.С. Козловой, Ю.А. Асеева, составл., вступ. ст., примеч. М.С. Козловой (М.: Гнозис, 1994), ч. 1, с. 497). На русский язык разные переводчики «Логико-философского трактата» и подготовительных материалов к нему переводят Sachverhalt по-разному: И. Добронравов и Д. Лахути (1958, 2008) — как «атомарный факт», М. Козлова и Ю. Асеев (1994) — как «со-бытие», В. Суровцев (в «Дневниках», 2009) — как «состояние дел», В. Руднев (2005) — как «положение вещей».

С. 180. Я пошлю вам обратно ваш MS… — MS расшифровывается как Manuskript (рукопись). Так стали обозначаться и рукописи из наследия Витгенштейна. См. об этом специальную статью фон Вригта, одного из его душеприказчиков: «Бумаги, попыткой обзора которых является это эссе, могут быть разделены на три основные группы: рукописи; машинописные тексты, надиктованные машинистам или, в иных случаях, подготовленные самим Витгенштейном; и точные записи диктовок коллегам или ученикам. Четвертую группу составляют записи, более или менее точные, бесед и лекций, которых достаточно много. Переписка Витгенштейна составляет пятую группу бумаг.

Почти все рукописи входят в сброшюрованные рукописные книги и только некоторые существуют на отдельных листах. Рукописные книги я распределил в каталоге, который приводится ниже, на „тома“, „большие тетради“, „тетради“, или „записные книжки“. Все тома прочно собраны под твердыми переплетами. Они значительно отличаются по размеру. Некоторые из самых больших представляют собой тетради большого формата, от 21 до 31 см в высоту. Те, что я назвал большими тетрадями, все одного размера (22 на 29 см), в мягких обложках. „Записные книжки“ обычно составляют от 10 до 16 см в высоту, большая их часть в твердых обложках». Далее фон Вригт предложил следующие обозначения, используемые до сих пор: «Чтобы ссылаться было проще, я пронумеровал объекты в каталоги следующим образом: рукописи начинаются с номера 101, машинописные тексты с номера 201, а диктовки — с номера 301» (G.H. von Wright, «Special Supplement: The Wittgenstein Papers», The Philosophical Review, 78, no. 4 (Oct. 1969), pp. 485–486, 488).

С. 183. …в 1919 году большинство проголосовало за аншлюс с Германией. — В 1918 году Временное национальное собрание Немецкой Австрии проголосовало за аншлюс с Германией, и в 1919 году австрийское и немецкое правительства подписали Берлинский протокол, предусматривавший в будущем объединение двух государств. Однако это не устраивало победившие страны, и в итоге аншлюс был запрещен Сен-Жерменским и Версальским мирными договорами в 1919 году, став реальностью лишь в 1938 году, при Гитлере.

С. 194. …Крампус… — Персонаж немецкого и славянского фольклора Центральной Европы, сопровождающий Святого Николая на Рождество и наказывающий непослушных детей, похищая их.

С. 207–208. Детей учили анатомии, собирая с ними скелет кошки, астрономии — наблюдая с ними ночью за небом, ботанике — изучая растения во время прогулок на природу, архитектуре — рассказывая, как различать стили, во время экскурсий по Вене, и так далее. — По воспоминаниям его тогдашних учеников, обучение происходило следующим образом: «„Когда мы выходили из класса, тогда он был в хорошем настроении, агрессивным он был только внутри. Снаружи он был спокоен, а когда он был агрессивным, это он был в классе“. Не использовал учебники, а учил лишь реалиям мира. Ученики вспоминают, что обычные учителя расписывали им все на доске, например, как происходило развитие насекомого: яйцо, личинка, куколка, насекомое. „Можно смело сказать, что сначала яйцо, потом идет личинка, потом куколка, а потом получается насекомое. Но он нам все показывал на улице, говорил — смотри-ка, вот муравейник, это здесь муравьи копошатся. Сначала у них появляются крылышки, посмотри-ка хорошенько, все движется. Вот вылетает матка. Все это он нам на природе показывал, на улице“. По расписанию или экспромтом Витгенштейн водил учеников на прогулки, проводил экскурсии или выезжал с ними в дальние поездки. А происходило это обычно так: с одной стороны, он знал, куда их вел, но с другой — им могло повстречаться на дороге что-то неожиданное, что, по его мнению, нужно обязательно рассмотреть или исследовать. Иногда он с учениками отправлялся в пешие походы из Траттенбаха в Глогниц, потому что он хотел показать им типографию. Довольно долгий путь, если быть точным — 14 километров туда и обратно. Если по дороге они видели куст орешника, тут же следовала команда: „Все сюда!“, и он объяснял, что такое однодомные и двудомные растения, — учил тут же, в пути. Как рассказывает его ученик, казалось, он не может пройти и пяти минут, чтобы ему не бросилось в глаза что-то важное, что непременно следует рассмотреть. И отнюдь не всем ученикам было весело и здорово с ним гулять; это были не просто прогулки, не просто свободные гуляния, ему все время приходило что-то в голову, и требовалось выслушивать его объяснения. Когда они шли не прямо с урока или прогулка не была специально запланирована, когда все не так тесно было связано с занятиями, тогда ему было даже не важно, сколько учеников с ним идет. Иногда его сопровождали только четыре ребенка, а иногда целый рой; иногда они ходили днем, а иногда ночью.

Жители деревень — не большие любители прогулок; они и так близки к природе и привыкли к скуке, а свободное время проводили охотнее сидя по домам, ценя безопасность и уют. Несмотря на это, дети из деревень получили от занятий с Витгенштейном опыт прогулок наверх и вниз, на гору и в долину, через Дунай в Вену. Уже сам выход на природу был странным, а поездка в чужие края, конечно, захватывающей, но экскурсии Витгенштейна были в любом случае учебным мероприятием. И очень особенным — потому что Витгенштейн просил помощи у своей семьи, чаще всего у сестры Гермины, чтобы позволить детям поехать так далеко, в Вену: им нужна была обувь — он им ее покупал; им нужны были деньги на проезд — он дарил им билеты; им надо было где-то переночевать — в доме его сестры в Вене находилось место для целого класса. Дети из отдаленных австрийских деревень, расположенных далеко от железных дорог и от каких-либо дорожных сетей, узнавали чужие края: места, о которых они и не подозревали, незнакомые условия, в которых им было бы неуютно, если бы пришлось там жить. Откуда эта страсть к прогулкам? В те годы для прогрессивных педагогов это было вполне естественным. „Прекрасны пешие прогулки“, — призывало новое образовательное движение. Получалось, что Витгенштейн отправлялся с учениками в поездки в рамках австрийской педагогической реформы, поддерживая ее своими учебными экскурсиями.

Во всех трех деревнях, где Витгенштейн был учителем (Траттенбахе, Пухберге и Оттертале), цели прогулок и поездок были схожими: ученики ездили на природу, посещали различные предприятия, он ходил с ними в горы и в окружающие крепости, смотрел вместе с ними на звездное небо и хотя бы раз совершил с ними поездку на два дня в Вену.

Из того, что осталось в памяти его учеников, можно составить список, передающий, вероятно, „картину мира“, и воспроизводящий места, доступные Витгенштейну и детям: медный рудник в Траттенбахе; штольни в Оттерберге, где добывались полезные ископаемые; заливные луга, когда они цветут; пчелиные рои; дерево, где живут дикие пчелы; крылатые муравьи; зоопарк в Вене; музей естественной истории; орешник, цветение; трости, которые вырезают из дерева; Пальмовый дом в Шёнбрунне (одна из крупнейших в мире оранжерей); солнечные часы из растений Пальмового дома; типография в Глогнице; ткачество в Траттенбахе; поездка на поезде; поездка на пароходе в Донау; Технический музей в Вене; модель конденсационной паровой машины Джеймса Уатта; летательный аппарат под стеклянной крышей Технического музея; Музей истории искусств в Вене; замки Кройценштайн и Вартенштайн; замок Шёнбрунн; барочная церковь Карлскирхе; тропа длиной 1700 м.; горы Шнееберг высотой 2100 м.; географическая карта гор Шнееберг, с помощью которой можно было определить стороны света; обзор местности; лунное затмение; созвездия.

Некоторые популярные венские достопримечательности не стали посещать: Хофбург с комнатами императорского дворца, собор Святого Стефана, Пратер с Фолькспратером» (Konrad W?nsche, Der Volksschullehrer Ludwig Wittgenstein, S. 88–91).

С. 225. Schatzk?stlein Хебеля… — Schatzk?stlein des rheinischen Hausfreundes («Сокровища рейнского домашнего друга») — сборник рассказов, анекдотов, сентиментальных и поучительных новелл, переложений волшебных сказок немецкого писателя и поэта Иоганна Петера Хебеля, вышедший в 1811 году. Витгенштейн очень часто ссылается в своих заметках на творчество Хебеля, прежде всего на следующую его новеллу (например, рассуждая о понятии «намерение» в заметке 582 из собрания Zettel): «В одном городе по улице быстро и целеустремленно шел горожанин. Было видно, что он куда-то торопится, по какому-то важному делу. Мимо проходил городской судья, любопытный и к тому же властный человек, за ним семенил его слуга.

— Куда вы так торопитесь? — спросил он горожанина. Тот спокойно ответил:

— Милостивый государь, я и сам не знаю!

— Но совершенно непохоже, чтобы вы слонялись тут от скуки. У вас здесь, должно быть, какое-то важное дело!

— Может быть, — согласился горожанин, — но я действительно не знаю, куда иду.

Городской судья ужасно рассердился. Наверное, он заподозрил, что человек задумал что-то недоброе и потому не признается. Теперь он прямо-таки потребовал сказать, куда тот идет, пригрозив, что в противном случае сейчас же упечет его за решетку. Это ничуть не помогло: и городской судья действительно приказал слуге увести этого упрямого человека. Но тут человек разумно заметил:

— Теперь вы видите, милостивый государь, что я сказал вам чистую правду. Как я мог минуту назад сказать, что пойду в тюрьму — и знаю ли я сейчас точно, иду ли я туда?

— Нет, — сказал судья. — Вы не могли.

Шутливая речь горожанина привела его в чувство. Он неслышно выругал себя за чрезмерную обидчивость и отпустил человека с миром.

Просто удивительно, как иногда человек, от которого ничего особенного не ожидаешь, может преподать другому хороший урок, потому что держится удивительно мудро и разумно» (Johann Peter Hebel, Schatzk?stlein des Rheinischen Hausfreundes, пер. с нем. А. Васильевой).

С. 276. В каждом письме он использует английское прилагательное «кровавый», которое по какой-то причине ему страшно нравится. Он начинает письма как «Дорогая Старая Кровь» и заканчивает их «Твой кроваво» или «Твоя кровавость». — Витгенштейн в переписке с Паттисоном с удовольствием использовал такие английские сленговые выражения, как Dear Old Blood, Yours bloodily, bloody и Yours in bloodiness. Обычно они переводятся на русский язык без «кровавых» ассоциаций; так, современное английское bloody переводится как «чертов», «проклятый» и т. д. (по некоторым гипотезам, этимологически это британское ругательство может быть даже не связано с blood— «кровь»). В то же время английский сленг и фразеологизмы с blood часто опираются на представление о родственных связях (ср. old blood relation — «старая родственница» у П.Г. Вудхауза, или выражение flesh and blood — «своя плоть и кровь, кровный родственник»), о присущих человеку чертах (it’s in my blood — «это у меня в крови»). «Кровавый» сленг, достаточно сильно табуированный в викторианскую эпоху, вернулся в речь британских высших классов в первой половине XX века, был популярен среди образованной молодежи и часто имел иронический оттенок.

С. 296. Памятуя о феноменологии Гуссерля, он спросил Витгенштейна: «Что можно возразить философу, который полагает, что высказывания феноменологии являются синтетическими суждениями a priori?» На это Витгенштейн ответил загадочно: «Я бы ответил, что слова можно выдумать, но под ними я ничего не смогу подразумевать». — Монк опускает контекст высказывания Витгенштейна, что действительно превращает его в нечто туманное. Между тем Витгенштейн здесь, как всегда, не голословен и активно приводит аргументы и контраргументы, о чем свидетельствует запись этого разговора о Гуссерле: «Шлик: Что можно возразить философу, который полагает, что высказывания феноменологии являются синтетическими суждениями a priori?

Витгенштейн: Когда я говорю: „У меня не болит желудок“, то это уже предполагает возможность наличия боли в желудке. Мое нынешнее состояние и состояние при наличии боли в желудке лежат, так сказать, в одном и том же логическом пространстве. (Так, как если бы я сказал: „У меня нет денег“. Это высказывание уже предполагает ту возможность, что деньги у меня появятся. Оно указывает на точку отсчета денежного пространства.) Негативное предложение предполагает позитивное, и наоборот.

Возьмем теперь такое высказывание: „Предмет не является одновременно красным и зеленым“. Только ли то я хочу сказать этим, что не видел до сих пор такого предмета? Очевидно, нет. Думаю, этим я хочу сказать вот что: „Я не могу увидеть такой предмет“, „Красное и зеленое не могут находиться в одном и том же месте“. Ну а теперь я спрошу: „Что означает здесь слово „мочь“?“ Слово „мочь“, очевидно, является грамматическим (логическим) понятием, а не вещественным.

Закон же, высказывание „Предмет не может быть красным и зеленым“ — будет синтетическим суждением, а слова „не может“ означают логическую невозможность. Поскольку теперь предложение оказалось отрицанием своего отрицания, это вновь должно давать предложение: „Предмет может быть красным и зеленым“. Равным образом является синтетическим и это предложение. В качестве синтетического предложения оно имеет смысл, и это означает, что изложенное в нем положение дел может существовать. Следовательно, если „не может“ означает логическую невозможность, то мы приходим к выводу, что невозможность все же возможна.

Здесь Гуссерлю остается только один выход: заявить, что имеется еще одна, третья возможность. Но против этого я буду возражать: ведь слова можно выдумать, но под ними я ничего не смогу подразумевать» (Фридрих Вайсман, «Людвиг Витгенштейн и Венский кружок», с. 53–54).

С. 304. Я нахожу пельманизм самым полезным методом организации мысли. — Пельманизм (Pelmanism) — система тренировки когнитивных способностей, разработанная Уильямом Джозефом Энневером и популяризированная Институтом Пельмана (Лондон) в первой половине XX века. Изначально предназначенная для развития памяти, система была доработана и предъявлялась как «научные упражнения для тренировки ума, которые укрепляют и развивают ваш ум так же, как физические тренировки укрепляют ваше тело». Система была призвана развить «ментальные силы во всех направлениях» и «устранить склонность к неэффективности и лености». Она также обещала излечить забывчивость, депрессию, фобии, склонность к прокрастинации и «отсутствие системы». Сегодня пельманизм воспринимается академической наукой как эксцентричный способ аутотренинга и не представляет серьезного научного интереса. В начале века, тем не менее, он практиковался многими известными британцами, в том числе премьер-министром (1908–1916) Гербертом Генри Асквитом, писателями Джеромом К. Джеромом и Генри Райдером Хаггардом, композитором и известной суфражисткой Этель Смит и др.

С. 332. …общественный огород для безработных шахтеров. — Общественный огород — небольшой участок земли в городе, где члены общины выращивают овощи и фрукты. Часто находится в муниципальной собственности. Используется, чтобы малообеспеченные жители могли разнообразить рацион зеленью, которая иначе была бы им недоступна. Общественные огороды в Великобритании существовали с XVIII века, их обустройство активно пропагандировалось начиная с Первой мировой войны.

С. 356. Витгенштейн встретился в российском посольстве с чиновником по фамилии Виноградов… — Виноградов, Сергей Иванович (1903–1940), советский дипломат с 1924 года. В 1931–1936 годах был пресс-атташе советского посольства в Лондоне. В 1936–1939 годах служил референтом Третьего западного департамента Народного комиссариата иностранных дел. Погиб в результате сталинских чисток после увольнения из Народного комиссариата иностранных дел 14 мая 1939 года. Посмертно реабилитирован в 1950-х годах.

С. 358. …Институт народов Севера и Институт национальных меньшинств, образовательные институты, занимавшиеся повышением уровня грамотности среди этнических меньшинств Советского Союза. — Институт народов Севера ВЦИК, первоначально существовавший в составе других вузов, в 1930 году получил самостоятельность. Занимался подготовкой учителей, сотрудников партийного аппарата и научных работников из числа представителей народностей Севера и Дальнего Востока, изучением культуры, разработкой алфавитов и переводческой деятельностью. Преподавательский состав включал выдающихся ученых. В 1941 году институт был слит с отделением народов Севера Ленинградского пединститута им. Герцена.

Упомянутый Монком Институт национальных меньшинств — скорее всего, Коммунистический университет национальных меньшинств Запада им. Мархлевского: университет Коминтерна, действовавший в 1922–1936 годах, готовил политических работников, включал немецкий, польский, румынский, болгарский, итальянский, белорусский, литовско-еврейско-латышский и другие секторы, вел партийную и пропагандистскую работу.

С. 417. Если вы вдруг запишете числа на доске и скажете: «Я хочу сложить», а потом скажете: «2 плюс 21 равно 13» и т. д., я скажу: «Это не ошибка». — Без контекста понять смысл этого утверждения довольно непросто. Приведем серию аргументов Витгенштейна целиком: «У меня весьма умеренное образование, как и у вас всех, и поэтому я знаю, что означает недостаточное доказательство для предсказания. Предположим, кто-то увидел во сне Страшный Суд и сказал, что теперь он знает, на что это похоже. Предположим, кто-то сказал: „Это слабое доказательство“. Я бы тогда сказал: „Если ты хочешь сравнить его с доказательством того, что завтра пойдет дождь, то это вообще не доказательство“. Он может это акцентировать, как будто преувеличение сделает это доказательством, но в качестве доказательства это будет смехотворным. Но в этом случае готов ли я сказать: „Вы основываете ваше мнение, мягко говоря, на очень слабом доказательстве“? Почему я должен принимать этот сон за доказательство — измеряя его пригодность, как измеряют пригодность доказательств для метеорологического события?

Если вы сравните это с тем, что мы называем доказательством в науке, вы не поверите, если кто-то будет всерьез рассуждать: „Ну, мне приснился сон… поэтому… таков Страшный суд“. Вы, наверное, скажете: „Для ошибки это чересчур“. Если вы вдруг запишете числа на доске и скажете: „Я хочу сложить“, а потом скажете: „2 плюс 21 равно 13“ и т. д., я скажу: „Это не ошибка“.

Существуют случаи, где я бы сказал, что он сумасшедший или просто шутит. Затем могут быть случаи, когда я буду искать совершенно другие объяснения ситуации. Чтобы понять объяснение, я должен был бы увидеть сумму, понять, каким образом он ее получил, что выводит из этого, в чем заключаются исключительные обстоятельства, в которых он действует» (Лекции и беседы, с. 58–59. — Перевод изменен).

С. 432. …с профессиональными экзаменами City & Guilds… — City & Guilds — проводившийся Лондонским институтом продвижения технического образования квалификационный экзамен в различных областях: инженерное дело, строительство, автоиндустрия и др. Присуждались сертификаты и дипломы разных уровней. Организация основана в 1878 году 16 профессиональными гильдиями лондонского Сити ради развития и совершенствования мастерства ремесленников и технических работников, занималась как образовательной деятельностью (технические колледжи), так и проведением и развитием системы экзаменов по техническим специальностям. В настоящее время международная система экзаменов включает также такие направления, как туризм, соцзащита, бизнес, индустрия красоты, гостиничное дело; пользуется популярностью созданный первоначально для иноязычных работников экзамен на знание английского языка.

С. 434. С Фрэнсисом эта изоляция оказалась под угрозой, перед которой Витгенштейн отступил, как дикобразы в притче Шопенгауэра, наткнувшись на иглы своих же собратьев. — Сама притча и ее интерпретация Шопенгауэром выглядят так: «Стадо дикобразов легло в один холодный зимний день тесною кучей, чтобы, согреваясь взаимной теплотою, не замерзнуть. Однако вскоре они почувствовали уколы от игл друг друга, что заставило их лечь подальше друг от друга. Затем, когда потребность согреться вновь заставила их придвинуться, они опять попали в прежнее неприятное положение, так что они метались из одной печальной крайности в другую, пока не легли на умеренном расстоянии друг от друга, при котором они с наибольшим удобством могли переносить холод. Так потребность в обществе, проистекающая из пустоты и монотонности личной внутренней жизни, толкает людей друг к другу; но их многочисленные отталкивающие свойства и невыносимые недостатки заставляют их расходиться. Средняя мера расстояния, которую они, наконец, находят, как единственно возможную для совместного пребывания, — это вежливость и воспитанность нравов. Тому, кто не соблюдает должной меры в сближении, в Англии говорят: „Keep your distance!“ („Соблюдай дистанцию!“). Хотя при таких условиях потребность во взаимном теплом участии удовлетворяется лишь очень несовершенно, зато не чувствуются и уколы игл. У кого же много собственной, внутренней теплоты, тот пусть лучше держится вдали от общества, чтобы не обременять ни себя, ни других» (Артур Шопенгауэр, «Paralipomena», Собрание сочинений: в 6 т., т. 5: Parergaи Paralipomena: в 2 т., т. 2, пер. с нем.; общ. ред. и сост. А. Чанышева (M.: Терра — Книжный клуб; Республика, 2001), с. 503).

С. 453. …вы бываете ненадежны. Т. е. вы попеременно, то холодны, то горячи, то теплы… — Витгенштейн пишет: «I mean, they mayn’t be as decent with you as you deserve, — but you tend to be unreliable. I.e. You tend to be alternatively cold, warm, & lukewarm; & you mustn’t be surprised if people sometimes disregard your periods of warmth & treat you as if you could be cold & lukewarm only». Возможно, кроме смыслов, связанных с душевной теплотой и манерой поведения, этот пассаж также имеет евангельские коннотации, ср.: «ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:15–16).

С. 470. …играть в «Лудо» и «Змеи и лестницы»… — «Лудо» и «Змеи и лестницы» — настольные игры с элементом случайности; обе происходят из Индии. В обеих играх цель игрока — первым пройти с точки старта на игральной доске к точке финиша, продвигаясь в соответствии с выпавшим значением игральной кости. В «Лудо» правилами регулируются случаи, в которых игрок обязан пропустить ход, вернуть фишку назад или, наоборот, вырваться вперед. В «Змеях и лестницах» игрок, попадающий фишкой на клетку с головой змеи, «съедается» ею — возвращается назад, на клетку с ее хвостом, а попадающий на клетку с началом лестницы — «поднимается», то есть продвигается вперед на клетку с концом лестницы.

С. 509. «Какая мне польза от всего этого таланта, если в сердце я несчастен? Какой смысл решать философские проблемы, если я не могу решить главную, более важную вещь?» — Структура фразы заставляет предположить, что здесь присутствует аллюзия на изречение Христа, приведенное во всех трех синоптических Евангелиях, которое восхищало Витгенштейна с юности: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16:26, Мк. 8:36; ср. «Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?» — Лк. 9:25)· Ср. с. 66–67 настоящего издания.

С. 524. …коробку «Скраггс», угольного печенья. — Печенье с добавлением активированного угля в Англии начали изготавливать в XIX веке, оно считалось действенным средством от любых желудочно-кишечных расстройств и широко рекламировалось в этом качестве.

С. 553. Гражданин вне общин — Название главы, A citizen of no community, отсылает к известному пассажу из Zettel: «Философ — не гражданин какой-либо общины идей. Именно это делает его философом» (Людвиг Витгенштейн, Zettel, 455).

С. 562. Я хотел бы знать, насколько действительно важно, чтобы он получил работу в «Бартсе». — «Бартс» — распространенное сокращенное название лондонского госпиталя Святого Варфоломея (St. Bartholomew’s Hospital).

С. 566. …курс Локковских лекций… — Ежегодные серии Локковских лекций по философии еще не получили известности в этот момент, так как начались именно в 1950 году. Серии лекций продолжают читаться до сих пор. В число приглашенных лекторов за прошедшие годы вошли Нельсон Гудмен, Ноам Хомский, Сол Крипке, Хилари Патнэм, Дэвид Чалмерс и др.

С. 571. …Витгенштейн знал «Рождественскую песнь» практически наизусть, кроме того, эту книгу Толстой в своем трактате «Что такое искусство» называет высшим проявлением искусства, «происходящего из любви к Богу». — Лев Толстой действительно называет Диккенса, но не это произведение: «Если бы от меня потребовали указать в новом искусстве на образцы по каждому из этих родов искусства, то как на образцы высшего, вытекающего из любви к Богу и ближнему, религиозного искусства, в области словесности я указал бы на „Разбойников“ Шиллера; из новейших — на „Les pauvres gens“ V. Hugo и его „Mis?rables“, на повести, рассказы, романы Диккенса: „Tale of two cities“, „Chimes“ и др., на „Хижину дяди Тома“, на Достоевского, преимущественно его „Мертвый дом“, на „Адам Бид“ Джорджа Элиота» (Лев Толстой, «Что такое искусство?», Собрание сочинений: в 22 т. (Москва: Художественная литература, 1983), т. 15, с. 176).

С. 584. …Джо Ортон… — Джо Ортон (1933–1967) — английский драматург, автор трех пьес, которые сделали его известным на всю страну, одна из них (без особого успеха) ставилась на Бродвее. Его пьесы отличались абсурдистским (впрочем, не столь радикальным, как у Ионеску или Беккета), саркастическим стилем. «Буйное, аморальное, беспощадное излишество», «высмеивание конвенциональной сексуальности», крайне откровенный язык и презрение к моральным принципам среднего класса поначалу вызвали неприятие и ярость у публики. Позже Ортон получил признание как автор, опередивший свое время, и сегодня часть театральной критики характеризует его как гения. Говорят о его мрачном видении мира, о внутренней полемике, которую он вел с предыдущими поколениями драматургов, об откровенном изложении тем гомосексуальности. Считается, что он тонко чувствовал эпоху, и его хорошо структурированные пьесы — это язвительный комментарий на полях современной культуры. Его работы называют «диким, опасным фарсом», атакующим устоявшиеся нормы и обнажающим лицемерие общества, в котором жадность, похоть и эгоизм прикидываются набожностью и почитанием власти, а честность и порядочность совершенно беспомощны.

Большую часть своей жизни он провел с одним и тем же близким другом и сексуальным партнером, а также соавтором на раннем этапе творчества, который был старше его на семь лет, и которого он встретил еще в колледже, Кеннетом Халливеллом. Они прожили вместе 16 лет, после чего Халливелл, одолеваемый ревностью и депрессией, семью ударами молотка по голове убил спящего Ортона, затем сам принял двадцать таблеток снотворного и умер, оставив записку: «Если вы прочитаете его дневник, вам все станет понятно». Из дневника выяснилось, что у Ортона был новый любовник и он хотел уйти от Халливелла. Драматургу было 34 года.

Герои Джо Ортона часто садистичны, депрессивны или маргинальны. Пьесы насыщены бескомпромиссностью, радикальной критикой нерефлексивных оснований культурных и общественных практик; видимо, это (помимо сексуальной ориентации) позволяет говорить об определенном сходстве с ним Витгенштейна. Термин «ортоновский» (ortonesque) укрепился в разговорной речи для обозначения едкого черного юмора, свойственного его произведениям.

С. 589. В тексте выдержки приведены на английском языке… В тех случаях, где я переводил ранее не опубликованную выдержку, я даю ссылку на рукопись и оригинальный немецкий текст. — В данном издании все выдержки приведены на русском языке, используются вышедшие ранее русские переводы произведений. При подготовке издания мы решили, что немецкие оригиналы чрезмерно усложнят чтение книги, и отказались от их публикации, полагая, что широкому читателю для понимания текста достаточно русского перевода, в то время как специалисты при необходимости смогут без труда разыскать немецкие оригиналы в соответствующих источниках.