2.2. Возникновение первичной социальнополитической организации и древнейших социальных норм - первичной формы права

2.2. Возникновение первичной социальнополитической организации и древнейших социальных норм - первичной формы права

«Исследование происхождения и сущности любого социального явления должно начинаться с анализа той фазы этого явления, на которой оно возникает и проявляет свои потенциальные возможности, а в дальнейшем и ведущие признаки»,- справедливо утверждает А.И. Ковлер[521]. Поэтому возникновению человека разумного, форм его социальной организации и нормативной системы, ее регулирующей, будет уделено пристальное внимание. Без выяснения обстоятельств их возникновения невозможно более или менее обстоятельно осветить вопрос об исходных предпосылках права.

«Глубочайшая пропасть - пишет Ю.М.Бородай - отделяет самые сложные формы зоологического стада от примитивнейших из всех известных типов архаической общины. Пропасть эта заключается в том непреложном факте, что там, где начинается человеческий род, кончается безраздельное господство так называемых «естественных» факторов. Любая стадная организация животных легко раскрывается как результат взаимодействия естественно-биологических механизмов; напротив, социальный организм, сколь бы архаичным он ни был, не поддается никакому пониманию с точки зрения естествознания»[522].

Естественным регулятором взаимоотношений животных в стаде является инстинкт самосохранения. Этот инстинкт «привязывает» особь к стаду, а внутри стада тормозит проявление «эгоцентричных» вожделений отдельных животных (пищевых или половых), которым противостоят такие же вожделения других особей. Особое значение имеет в данном случае регулирование животной агрессии, на что обращает особое внимание А.П. Назаретян[523]. С тех пор, как гоминиды вступили на путь систематического использования, а затем и производства орудий, стала складываться беспрецедентная ситуация. Они унаследовали естественную агрессивность своих животных предков, для регулирования которой природных механизмов оказалось уже недостаточно.

Прежде всего, искусственные средства нападения существенно превзошли естественные средства защиты. В результате гоминид оказался беззащитным против внезапной агрессии со стороны сородича. Тем самым было нарушено биологическое равновесие между «вооружённостью» и «естественной моралью» (по терминологии К. Лоренца), и это не могло пройти безнаказанно. «Они должны были либо пасть жертвой чрезмерно развившегося инструментального интеллекта, либо выработать качественно новые, неизвестные природе средства сдерживания./.../ Наши полуживотные предшественники в целом, как вид, сумели принять «исторический вызов», сформировав искусственные регуляторы отношений и, тем самым, образовав зачаточные формы качественно нового феномена в истории земли, а может быть и метагалактики - феномена культуры»,- пишет А.П.Назаретян[524].

Результатом - «ответом» на «вызов» истории - является появление первых социальных норм, носящих надбиологический характер. Собственно это и есть определяющий момент возникновения человека.

Социальные нормы, как и институты, непосредственно направлены на обуздание слепых зоологических побуждений отдельных индивидов, составляющих общность. Однако социальный запрет основан на чем-то принципиально ином, нежели механизм естественно-биологических ограничений. Дело в том, что социальные ограничения касаются всех членов человеческой общины, а не только слабых, как в стаде. Другое принципиальное отличие состоит в том, что социальные побуждения несовместимы с инстинктом самосохранения, ибо принципиально противоречат ему, диктуя поступки подчас вредные (самоограничение), а иногда даже и самоубийственные (самопожертвование).

«Взаимопомощь» в обезьяньих объединениях удавалось наблюдать лишь в случае защиты от нападений животных других видов. Напротив, люди искусственно сохраняют и поддерживают жизнь вопреки всем естественным законам для многих биологически неполноценных индивидов. Известно, что забота о старых, больных, раненых биологически не только бессмысленна, но и вредна. Природа заботится о быстрейшей смене поколений и отсечении бесперспективных для репродуктивной деятельности особей, а биологическая популяция, соответственно, не заинтересована в лишних ртах. Даже высшие позвоночные, самоотверженно защищающие детёнышей, не станут искусственно поддерживать жизнь того, кто не способен за неё бороться. Природе не нужны старики и она безжалостно отсеивает ослабевших. В естественных условиях травоядные животные, теряющие скорость, силу, быстроту реакции, как правило, становятся добычей хищников, а постаревший хищник гибнет от голода и болезней (при некоторых условиях может стать и добычей голодных сородичей).

Напротив, для культуры наличие стариков становится настоятельной необходимостью для передачи социального наследия, и в целом забота о сородичах с ослабленной жизнеспособностью яснее всех прочих признаков свидетельствует о том, что солидарность приобрела надприродную, внеинстинктивную мотивацию. Это подтверждается археологическими находками. Так, в погребении Ля Шапеллье был обнаружен 40-50 летний палеантроп, пораженный жесточайшим деформирующим артритом, что свидетельствует о бесперебойном обеспечении его пищей (у него также было сломано бедро и отсутствовали почти все зубы). Полным калекой от рождения был и человек из пещеры Шапи-дар в Ираке[525].

Для всех людей без исключения обязательны два безусловных постулата, составивших когда-то конституирующее ядро первобытно-родовой общины, два наидревнейших табу, призванных подавить внутри этой общины зоологические половые побуждения и агрессивность. Эти два императива, ставшие ныне «врожденными» («само собой разумеющимися») гласят: 1) не убивай своих родных; 2) не вступай в половую связь со своей матерью и ее детьми - сестрами[526].

Итак, возникновение первичных социальных норм свидетельствует о том, что гоминид (предчеловек) превратился в человека - существо уже не только биологическое, но и социальное. На этом биологический естественный отбор уступает первенствующее место в механизме эволюции отбору социальному. Отбор наиболее эффективных социальных организаций в противоположность биологическому отбору индивидуальных организмов - специфически человеческое, социальное явление. В животном мире внутривидовая конкуренция разворачивается не между различными стадными объединениями, но внутри последних. Животные подразделяются не на «своих» и «чужих», но на доминирующих, то есть более сильных, и слабых. При этом первые оберегают свои «права», особенно на самок; практически только самые жизнеспособные получают возможность производить потомство - в этом суть биологической эволюции, то есть полового отбора индивидуально наиболее полноценных организмов.

Первичный социальный тип отбора в антропологии именуется «грегарно - индивидуальным» (от греческого gregus - стадо). Суть его в том, что социальные группы с лучше отработанными кооперативными отношениями обеспечивали тем самым большее разнообразие индивидуальных качеств и получали преимущество в конкуренции. При этом рост разнообразия, как справедливо замечает А.П. Назаретян, был целенаправленным и не давал сиюминутного утилитарного эффекта. Генные и «культурные» мутации, сами по себе столь же неизбежные, сколь и актуально бесполезные, накапливались просто потому, что внутри стада снижено давление естественного отбора. Но те коллективы, где это обстоятельство было выражено сильнее, впоследствии оказались более жизнестойкими при периодических обострениях экологической обстановки, наиболее динамичный компонент которой - отношения с другими коллективами[527].

Интересно, что в более сплоченных сообществах лучшие шансы на то, чтобы выжить и оставить потомство, получали особи с менее развитой мускулатурой, менее агрессивные, но с тонкой нервной организацией. Такие индивиды оказались способнее к действиям, обычно не дающим индивидуальных адаптивных преимуществ: к сложным операциям, связанным с обработкой (производством) орудий, поддержанием огня, лечением сородичей, передачей информации и т.д. При «классическом» отборе такие умельцы были бы обречены на гибель. Подобные коллективы со снижающимся уровнем внутренней агрессивности оказались более адаптивными и, в частности, способными формировать надежную боевую организацию, эффективные формы координации и коммуникации[528].

Таким образом, несомненно, что социальные нормы становятся чрезвычайно полезным фактором с точки зрения борьбы между различными коллективами, отбора из них наиболее сплоченных. Но как возникают такие «сверхъестественные» образования?

Сегодня, видимо, практически все исследователи согласны, что основной проблемой происхождения социальных норм является загадка половых самоограничений, идущих вразрез с естественно-зоологическими вожделениями, направленными на ближайших сородичей. Как увидим далее, первые социальные нормы выступали в форме табу - запретов инцеста (кровосмешения), результатом чего является экзогамия (состояние упорядоченности половых связей в первичных сообществах) и теснейшим образом связанных с ними запретов убийства ближайших родственников. Поэтому выяснение механизма возникновения запрета инцеста означает установление механизма происхождения социальных норм.

По данному вопросу существует несколько основных гипотез. Одна из первых и чрезвычайно популярных, в том числе и среди юристов, пишущих на эту тему, принадлежит Л. Моргану[529]. С его точки зрения запрет инцеста приобретает форму биологической необходимости, поскольку кровосмесительство биологически вредно. Так как люди становятся разумными, то они должны были замечать вред и отказываться от инцеста. Кто не хотел отказаться - тот вымер в процессе естественного отбора[530].

Однако эта тиражируемая из учебника в учебник концепция не выдерживает критики. Во-первых, вред родственных браков отнюдь не бесспорен. Почему, например, до сих пор не вымерли все стадные животные? Ведь любая относительно устойчивая группа животных (например, обезьян) неизбежно превращается со временем в кровосмесительную популяцию и инцест (инбриндинг) здесь правило. Во-вторых, если даже такие браки и были вредоносны, это не могло быть принято во внимание формирующимся родовым обществом хотя бы потому, что первобытный человек не осознавал причинно-следственную связь между половым актом и деторождением[531].

Другая точка зрения принадлежит Э.Б. Тейлору[532]. Он считал, что введение дуальной экзогамии (двух взаимобрачующихся групп, внутри которых половая связь запрещена) диктовалось необходимостью положить конец кровавой вражде между соседними группами - вражде, которая вела их к взаимному уничтожению. Единственным средством установить мир между этими первоначально промискуитетными (с беспорядочными половыми связями) внутри себя общинами были взаимные браки. Запрет промискуитета сделал принудительными браки «на стороне», а установленная таким образом экзогамия оказалась необходимым условием прекращения взаимного истребления.

Однако, как справедливо отмечает Ю.М. Бородай, во всех известных примитивных обществах нарушение запрета половых связей внутри рода равноценно смерти. Нарушитель сам умирает или заболевает, по крайней мере. Объяснить этот поразительный факт рациональным соображением о выгоде половой связи «на стороне», конечно, невозможно[533].

Более перспективной представляется попытка найти основания первичных социальных норм - табу в тотемной организации, характерной для всех примитивных сообществ в любых концах света[534].

Тотем - это обычно какое-нибудь животное, реже - растение или какой-нибудь предмет, который становится табу для всех членов данной общины. За исключением строго определенных ритуалом обстоятельств к тотему вообще нельзя прикасаться: его нельзя убивать, съедать, вообще причинять какой-либо вред или оскорбление. Ко всем животным данного вида относятся с величайшим страхом и, одновременно, любовным почтением; их пытаются задобрить и ждут от них милостей. Случайно погибшее животное оплакивается и хоронится как соплеменник. Во время тотемного празднества священному животному воздаются почести как мифическому прародителю; однако кульминация такого празднества - торжественный обряд жертвоприношения тотема и вкушения его плоти, что, как правило, сопровождается всеобщей оргией, во время которой отменяются и внутритотемное половое табу. Такое празднество - единственный случай, когда нарушение самых страшных запретов (обычно такие нарушения караются смертью) не только допускаются, но вменяются в ритуальную обязанность.

Каждая община носит имя своего тотема; все члены данной группы сопричастны его имени и именно постольку связаны тотемными родственными узами. Тотемное родство вовсе не всегда совпадает с родством по крови, но родство по имени (общность тотема) всегда оказывается неизмеримо более существенным и важным, чем кровное родство.

Существует несколько теорий, объясняющих возникновение тотемной организации. Ю.И. Семенов считает, что различные первобытные охотничьи объединения специализировались первоначально на добыче животных строго определенного вида. Отсюда возникло убеждение, что человеческий коллектив и связанный с ним вид животных образуют вместе одну общность, что все члены данного коллектива и все особи данного вида животных, несмотря на все различия, в сущности тождественны друг другу. «Осознав» это, другие люди вынуждены были отказаться от своей любимой пищи (не поедать же самих себя!) и переключиться на другую еду[535]. Следует заметить, что эта идея восходит к Э. Дюркгейму.

По поводу этой концепции можно привести слова З. Фрейда (высказанные, конечно, в адрес Э. Дюркгейма, а не Ю.И. Семенова): «...нигде не было найдено такого состояния питания у примитивных народов и, вероятно, его никогда не было. Дикари всеядны и тем в большей степени, чем ниже они стоят»[536].

Более оригинальной и продуктивной является психоаналитическая концепция, предложенная ее основателем - З. Фрейдом. Групповая невротическая фиксация, типичным примером которой является тотем - суть лишь внешнее замещение каких-то реальных и устойчивых взаимоотношений внутри группы. Это такие взаимоотношения, о которых «не принято» говорить вслух, даже «не принято» думать, то есть адекватное осознание которых мучительно для всех членов группы.

Поэтому для таких взаимоотношений требуются специальная форма выражения, которая замещает, маскирует их. Исходя из основной концепции психоанализа - Эдипова комплекса - З. Фрейд объясняет суть тотемных отношений следующим образом: конкретная причина фобий животных «во всех случаях...одна и та же: страх по существу относится к отцу, если исследуемые дети были мальчиками, и только перенесся на животных»[537]. И продолжает: «Если животное - тотем представляет собой отца, то оба главных запрета тотемизма, оба предписания табу, составляющие его ядро - не убивать тотема и не пользоваться в сексуальном отношении женщинами, принадлежащими тотему, по содержанию своему совпадают с обеими преступлениями Эдипа, убившего своего отца и взявшего в жёны свою мать, и с обоими первичными желаниями ребёнка, недостаточное вытеснение или пробуждение которых составляет, может быть, ядро всех психоневрозов»[538].

Можно было бы согласиться с этой гипотезой, если бы тотемизм возникал в условиях патриархальной семьи. Однако такая организация жизни первобытного человека - достаточно позднего происхождения. Ей предшествовал матриархат[539], в котором тотемизм уже присутствует. «Большая семья»- патриархальная община - явление исторически универсальное. В ней кровное родство и кровная связь не составляет существо. Власть главы семейной общины определяется уже не родственными отношениями, не старшинством, а его ролью в качестве распорядителя хозяйства (об этом речь пойдёт ниже).

С другой стороны, решает ли проблему объединение изгнанных братьев и убийство отца, как это мыслится З. Фрейду? У животных, например, просто на смену старого вожака приходит новый. З. Фрейд объясняет возникновение социальных норм (нравственности) амбивалентностью отцовского комплекса. Братья ненавидели отца, но в то же время любили и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть, они должны были ощущать раскаяние, вину. «Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотема, которые должны были поэтому совпасть с обоими вытесненными желаниями Эдипова комплекса. Кто поступал наоборот, тот обвинялся в единственных двух преступлениях, составлявших предмет заботы примитивного общества»,- пишет З. Фрейд[540].

Но в таком случае предполагается, что человеческая совесть, чувство вины уже существовали у животных! Следовательно, эта теория не объясняет их возникновение.

Более реалистичной выглядит точка зрения Ю.М. Бородая, которая, условно говоря, лежит в той же плоскости, что и психоаналитическая концепция. Он начинает изложение своей теории с характеристики организации совместной жизни обезьян. Структурной основой объединения обезьян является семья, состоящая из одного самца и многих самок, образующих его гарем. Самец «вожак» не допускает к самкам других самцов. Устраненные от половой жизни «холостяки» являются причиной разных беспорядков, но в общем признают господство вожака и уступают ему. При этом их отношение к вожаку амбивалентно? Они подчиняются сильному, но и стремятся к нему в поисках защиты.

Предгоминиды - непосредственные предки человека - в отличие от современных видов обезьян, перешли к прямохождению. При этом значительно осложнились материнские функции, а отсюда - резкое обострение сексуальной конкуренции среди самцов. Этот дефицит характерен и для наиболее примитивных человеческих сообществ. Кроме того, в отличие от современных видов обезьян, предгоминиды стали хищниками (из 17 обнаруженных австралопитеков все без исключения явились жертвами насилия).

«На этой стадии эволюционного развития - пишет Ю.М. Бородай,- возникает биологический тупик. Другими словами, здесь возникает такая ситуация, которая может разрешиться либо неизбежной гибелью вида в результате взаимного истребления самцов (судьба австралопитеков), либо... образованием у них способности преодолевать половой инстинкт, «переключать» энергию этого инстинкта на иные, непосредственно не связанные с реальной сексуальной сферой виды деятельности - сублимация. Для существа, овладевшего такой способностью (навыками идеальной сублимации), это означало бы преодоление собственного естества, преодоление собственной биологической природы - скачок в новое сверхбиологическое качество»[541]. Отказ от убийства стал бы тождествен всеобщему отказу и от половых связей внутри группы - двойным табу.

Итак, дилемма самоограничение или смерть стала постоянно воспроизводящейся проблемой практически каждого из самцов. Следовательно, реальное воспроизведение полового акта невозможно (за исключением вожака). Однако этот инстинкт преодолен быть не может. Но он может быть замещен какой-либо идеальной формой, которая не должна иметь никакого реального намека на замещаемое (иначе - смерть). Если нечаянную сексуальную разрядку может дать манипулирование каким-либо посторонним предметом (камень, палка, кость), то этот предмет и может стать устойчивым заместителем женщины. Поэтому и отношение к этому предмету перестает быть утилитарным: его берегут, хранят, стараются придать все более совершенную форму. Но если наконец прямо осознается, что предмет этот является символом сексуального действия - он табуируется как и сам запрещённый половой акт[542].

Следует признать, что и эта точка зрения может встретить возражения (например, не совсем понятно как быть с тотемом - животным), но из всех существующих концепций (скорее - гипотез) она представляется наиболее реалистичной, так как связывает воедино появление социальных норм и идеальных представлений.

Подводя итог рассматриваемому вопросу можно утверждать, что приблизительно 2-3 млн. лет назад люди выделились из животного состояния[543] и главной отличительной чертой, определяющей социальность является появление первичных социальных норм. Это были два главных табу, обеспечивших выживание в конкурентной борьбе с другими локальными общинами и адаптацию к природе - запрет убийства родственников и вступления с ними в половую связь. Принадлежность к роду определялась тотемной организацией. Становление последней - по причине замещения смертельно опасных половых отношений (с точки зрения одной из гипотез) - и явилась механизмом возникновения первичных социальных норм - зародышевой формы права.