3.5. Диалогичность права
3.5. Диалогичность права
Из вышеприведенных рассуждений можно сделать вывод о неадекватности господствующего в эпоху модерна типа права и правопонимания изменившимся историческому и социокультурному контекстам. Первым и наиболее важным аргументом, который критическая постклассическая теория права может выдвинуть против господства юснатурализма, позитивизма и социологии права («традиционных» типов правопонимания), является исторический: эти концепции права возникли в эпоху модерна и несут на себе «печать» последней. Так, главной проблемой юридического позитивизма является догматизм закона (и других форм внешнего выражения права) либо основной нормы, которые выступают исходной аксиомой, следовательно, не могут быть обоснованны и подвергнуты критической проверке. Непреодолимым препятствием для теории естественного права и либертарного правопонимания являются абстрактно понимаемая универсальная свобода и формальное равенство, выражающие справедливость[777]. В любом типе общества всегда существует определенная мера свободы и формального равенства, а этот компаративистский аспект права сторонники данного подхода игнорируют. Традиционная социология права, основанная на позитивистской методологии, не принимает во внимание действующего субъекта права во всем его многообразии, объективируя и низводя его до абстрактной категории.
Если сегодня происходит переход к принципиально новой исторической эпохе[778], то неизбежен вывод о том, что правопонимание должно поменяться; другими словами, новой эпохе должна соответствовать иная концепция права.
Другой аргумент в пользу смены «парадигмы» в правопонимании состоит в том, что право по своей онтологической функции во многом способствовало (и продолжает способствовать) сохранению того или иного типа социума. Сегодня очевидны пределы (границы) общества эпохи модерна, перейти которые оно не может, так как это грозит его существованию. Следовательно, право, которое способствовало такой патовой ситуации, должно уступить место принципиально иному типу нормативного регулирования.
На роль подобным образом понимаемого права, отвечающего на вызов постмодерна, не могут претендовать «классические» типы правопонимания в силу обозначенных выше причин. Наиболее перспективным, адекватным современным социокультурным условиям представляется социолого-антропологический подход к правопониманию, основанный на диалогической онтологии и методологии[779].
Основными положениями данного типа правопонимания являются следующие[780].
Социально-антропологический, диалогический тип правопонимания исходит из многомерности, многогранности права, включающего в качестве важнейшего элемента человека. Именно человек создает право (хотя и не по произволу), изменяет его и воспроизводит своими практическими действиями и ментальными представлениями[781]. Право, или правовая реальность, включает нормы, правосознание и правопорядок, в котором реализуются как нормы, так и правосознание. При этом человек (как абстрактная сущность и одновременно ее конкретное воплощение в эмпирически данном человеке) присутствует и в нормах права, и в правосознании, и в правопорядке. Тут требуется одна оговорка: субъектом права фактически всегда выступает человек, однако в юридическом смысле субъектом права (и правоотношения) может выступать коллективное образование, должность, государство и т. д., т. е. социальный субъект, когда конкретный человек, например в правоотношении, действует не от своего имени (как физическое лицо), а от имени коллективного образования, социального субъекта, представляя его. Одновременно следует иметь в виду историческую и социокультурную обусловленность субъекта права, его контекстуальную определенность.
Диалог минимально может быть определен как общение[782], выступающее условием бытия человека и социума.
Существует несколько направлений диалогической философии: экзистенциалистское (М.М. Бахтин, М. Хайдеггер, Э. Левинас) и примыкающий к ней теологическое (М. Бубер, О. Розеншток-Хюсси, Ф. Розенцвейг), структуралистское (Ю.М. Лотман, Ю. Кристева), феноменолого-герменевтическое (П. Рикер, Б. Вальденфельс), полилогика (В.С. Библер). При этом можно говорить о диалогичности этих направлений. Принципиально важно в то же время «приземлить» эти абстрактные философские течения для возможности их применения на уровне «средней теории» и эмпирики.
Диалог - это взаимообусловленность и взаимодополнительность позиции индивида относительно Другого, которая проявляется в действиях и ментальных образах персонифицированного человека. Другим является конкретный контрагент взаимодействия, как фактический, так и ментально представленный, который может быть носителем личностных характеристик и/или безличностных признаков социально значимого другого. Взаимообусловленность и взаимодополнительность осуществляются чрез систему знаков и кодов коммуникации опосредующих любое социокультурное явление и процесс.
Принятие точки зрения социально значимого Другого, предполагающее взаимосоотнесение экспектаций субъектов права (людей, наделенных правовым статусом как отвечающим критериям «социальной нормальности» в разных сферах социума) или взаимодействие, опосредованное правовыми институтами (перефразируя П. Рикера) и есть имманентность диалогичности права. Эта ориентация на обобщенного и социально значимого Другого всегда ограничивает правовую инновацию («первичный произвол», по терминологии П. Бурдье, заимствованной им у Б. Паскаля). Применительно к норме права это предполагает анализ реакции населения на вводимую правовую инновацию, т.е. легитимацию права. В этой связи принципиально важным представляется изучение проблемы признания применительно к праву[783].
Принятие точки зрения Другого есть не что иное, как диалог личности (ее действия и ментального восприятия) и структуры - института, нормы права, бытийствующих, прежде всего, в правосознании, а затем в массово воспроизводимых практиках широких слоев населения. При этом с помощью механизма опредмечивания (в марксистской терминологии) или объективации, седиментации и хабитуализации (с точки зрения социальной феноменологии) происходит формирование структуры как реифицированного (или гипостазированного) социального представления[784], а с помощью распредмечивания (интернализации или инте- риоризации - по Л.С. Выгодскому) структура инкорпорируется в практики конкретных людей.
Зафиксировав многомерность - диалогичность - права, попробуем определить, как указанные стороны (аспекты) права взаимообусловливают друг друга, осуществляя тем самым воспроизводство правовой реальности. В основе механизма воспроизводства права лежат две фундаментальные антиномии: 1) действия личности и структуры; 2) материального и идеального.
В этом смысле любой правовой институт представляет собой противоречивое единство устойчивой структуры в виде относительно четко зафиксированного образа и многократно повторяющегося в прошлом массового поведения и конкретных индивидуальных представлений о нем, реализуемых в отдельных действиях конкретных людей. Иными словами, он субъективен в том смысле, что конструируется первичным единичным действием (например, представителя референтной группы или правящей элиты по объявлению какого-либо действия правомерным либо противоправным). В силу авторитета субъекта — носителя символического капитала, именующего некоторые действия в качестве правомерных либо противоправных, других обстоятельств (например, функциональной значимости определенного действия, подлежащего нормативной охране, — закрепления посягательства на него как противоправного, заимствования иностранного опыта и т. п.) происходит легитимация сконструированного социального мира (социального института, правила поведения), т. е. признание его широкими слоями населения и седиментация («осаждение», букв, «выпадение в осадок», т. е. в образцы традиционного поведения). Все это приводит к тому, что сконструированный мир реифицируется и начинает восприниматься как объективная данность, природа вещей, естественная сущность.
При этом следует иметь в виду, что социально значимый субъект формулирует правило поведения (в том числе юридически значимое) отнюдь не произвольно, т. е. конструирование социального (и правового) мира не является абсолютно произвольным, ничем не обусловленным креативным актом. Он (его волюнтаризм) ограничен как ресурсом наличных средств, так и здравым смыслом, и оценкой легитимирующего потенциала. «Кажущаяся бесконечность возможностей творческого потенциала в дискурсивной практике, — справедливо отмечает Н. Фэркло, — фактически оказывается весьма ограниченной и скованной из-за существующих отношений гегемонии и борьбы за гегемонию»[785]. Эта «борьба за гегемонию» вводит такие ограничения на инновацию, как историческое прошлое, господствующая культура, состояние сфер общества, международное окружение. Внешние факторы интериоризируются правовой культурой в правосознание социума и подвергаются селективному отбору со стороны правящей элиты и референтной группы, после чего новый образец социально значимого поведения легитимируется и означивается (приобретает значение) как правовое поведение. Этому в немалой степени, конечно, способствует придание образцу поведения юридически-знаковой формы, т. е. облечение в соответствующую форму права. Однако реальность права возникает не в момент его официального провозглашения, а только после того, когда новое правило поведения трансформируется в правопорядок.
В конечном счете, окончательный выбор правила поведения как правомерного или противоправного зависит от широких народных масс, которые либо принимают его и включают в контекст правовой культуры общества, или отвергают[786]. Здесь принципиальное значение имеет социокультурный и исторический контекст, который, по большому счету, и является трансцендентным критерием правовой селекции.
Вместе с тем социальный мир (включающий правовую реальность) с антрополого-диалогической точки зрения — это мир фактов (фактического положения вещей), которые наделяются значениями (как объективированных образов, так и индивидуализированных смыслов)[787], интериоризируются в ментальные мотивы и реализуются в индивидуальных действиях. Это не застывшая структура, а перманентный процесс объективации действий и смыслов, с одной стороны, и интериоризации реифицированных институтов и значений — с другой.
Суть излагаемой антрополого-диалогической научно-исследовательской программы как раз и состоит в том, чтобы «расколдовать» (М. Вебер) или «деконструировать» (Ж. Деррида) социальный (и правовой) мир, разглядеть скрывающийся за кажущейся объективностью социальных (и правовых) институтов механизм их социального конструирования. Поэтому конституция, законодательство, органы государственной власти, правовые обычаи — не догмы, а объекты научной критики, производимой для их совершенствования, результаты нормотворчества человека, обусловленного историческим и социокультурным контекстом (оказывающим на него обратное воздействие), зафиксированного в знаково-символической форме и реализуемого в правопорядке.
С этой точки зрения, право представляет собой единство и различие, т. е. диалог уникального (конкретного, фактического взаимодействия — правоотношения, в котором существует субъективное право) и типичного, повторяющегося (объективной нормы права). Проблему соединения (и разъединения) «экспрессии» (А. Н. Уайтхед) отдельной личности и социального института, бытие которого объективно, так как проявляется в типизированных взаимодействиях (и приобретающее вследствие этого представление «естественности»), можно назвать «основным вопросом социальной философии» и, соответственно, «основным вопросом философии права», если речь идет о правовых, юридически значимых взаимодействиях. Ее решение, с диалогической точки зрения, состоит в том, что правовой институт — это определенные связи между правовыми статусами, которые реализуются в конкретных взаимодействиях персонифицированных субъектов — людей. Институт — потенциальный набор возможного поведения — существует только в реальном, фактическом поведении (хотя в каждом данном взаимодействии он реализуется не полностью).
Именно эта взаимообусловленность уникального и типичного позволяет прояснить проблему как объективности права, так и его изменчивости, вносимой «субъективным фактором». Внесение изменения в существующий правопорядок, условно говоря, включает две стадии. На первой стадии правящая элита (или референтная группа, если речь идет о формировании нового правового обычая) в соответствии с процессуальным законодательством разрабатывает и принимает новый нормативно-правовой (например) акт. Для этого должны быть некоторые причины как объективного, так и субъективного плана: должны произойти некоторые изменения в обществе, которые оцениваются элитой в качестве нежелательных, вызывающих как минимум чувство обеспокоенности. Это и побуждает предложить инновацию применительно к действующему правопорядку.
Обнаружить единственную причину формирования инновативного образца правового института в принципе невозможно. В основе такой инновативной, креативной деятельности (представители социального конструктивизма называют ее экстернализацией) лежит сложная конфигурация общественных отношений, вызывающая неудовлетворенность как у элиты, так и у широкой общественности (чаще всего элита откликается на имплицитный, неартикулированный «запрос» или «заказ» народных масс), которая предшествует реформе. Вместе с тем индивидуальные артикуляции (термин предложили Э. Лакло и Ш. Муфф) и действия никогда не бывают точными копиями сложившегося образца; они, исходя из изменяющегося контекста, постоянно видоизменяют его сперва в рамках допустимого «люфта», а затем могут трансформировать в новый институт. Эта потенциальная изменчивость любой устойчивой структуры (института) обусловлена тем, что всякий знак (следовательно, и всякий институт как совокупность знаков с семиотической точки зрения) не имеет однозначного объективного значения[788]. Социальная практика, оперирующая знаками, переопределяет их значения как в рамках структуры, так и выходя за ее границы и создавая тем самым новую структуру. Таким образом формируется представление об объективности социальной структуры (института), ее естественности. Однако так понимаемая объективность — это исторический результат политических процессов и борьбы за гегемонию навязывания своего символического видения мира. Объективность, как утверждает Э. Лакло, — это маскировка изменчивости, сокрытие альтернативных возможностей иных значений[789].
В результате инновационной деятельности принимается новый нормативно-правовой акт или складывается обычай (сначала среди узкой группы его адептов). Однако принятие закона, как и формирование «локального» обычая, еще не гарантирует его превращение в действующее право, его вхождение в реальный правопорядок. Для этого требуется легитимация этого нововведения широкими народными массами — содержание второй стадии. Именно за народом остается окончательное слово в вопросе о том, будет ли отобрана историей соответствующая правовая инновация.
Предложенная концепция диалогической антропологии права, безусловно, не завершенная теория, а программа исследований правовой реальности, нуждающаяся в дальнейшей разработке.