Попытки анализа

Попытки анализа

В феврале 1946 г. США осваивались на горных вершинах мира. Но президент Трумэн выразил «резкое недовольство умиротворением Советского Союза: Соединенные Штаты «должны без промедления занять более жесткую позицию».

Президент полагался на нового американского посла в Москве генерала Смита. «У него правильное направление мысли», — сказал Трумэн[150].

Запад в последний раз в своей истории собрал в единый кулак практически все силовые центры мира. Вместо коалиции военных времен на горизонте оформлялась возглавляемая Западом группировка, которую не восприняла покорно лишь Россия. В связи с этим западные лидеры впервые призвали к росту военных сил, чтобы «встретить угрозу с Востока». И противостояние более не ограничивалось Восточной Европой; весной 1946 г. в центр противоречий встал Иран.

Возникает острая нужда в осмыслении и прояснении для всей американской элиты характера и смысла внешней политики СССР. Министр военно-морского флота Форрестол жалуется, что при всех усилиях, не может найти адекватного объяснения. Вначале он мобилизует профессора Эдварда Уиллета для «решения загадки России». Вопрос: «Мы имеем дело просто с национальной единицей или мы имеем дело с национальной единицей плюс философия, доходящая до высот религии?»[151] Виллет пришел к выводу, что советские лидеры привержены глобальной пролетарской революции, входе которой «столкновение между Советской Россией и США кажется неизбежным»[152]. Форрестол был настолько удовлетворен выводами профессора, что разослал копии его доклада президенту и членам кабинета, ведущим политическим деятелям и даже папе римскому. Издателю Генри Люсу Форрестол писал: «Я понимаю, что подобные доклады легко высмеять, но среди громкого смеха давайте вспомним, что мы смеялись и над Гитлером»[153].

В это же время раздавал свои меморандумы специалист по СССР Чарльз Болен; они были более умеренными. Он видел задачу в том, чтобы «интегрировать политику диктатуры, исключительно направленной на удовлетворение интересов советского государства, с интересами международного сотрудничества». Но Болен категорически выступал за переговоры, особенно узкие — трехсторонние». Объединенный комитет разведки при Объединенном комитете начальников штабов в феврале 1946 г. пришел к сходным выводам. Цель русских — безопасность, а не мировая революция. Указанная постановка вопроса привела к тому, что объектом изучения стала русская национальная психология. И на этом военная разведка споткнулась: «Точного определения и рационального объяснения не может быть дано — по меньшей мере нерусскими»[154].

С ревностью неофитов американские аналитики начали изучать то, что в русской национальной стилистике мало походит на западный аналог — советские выборы, вернее, предвыборную кампанию января-февраля 1946 г. в Верховный Совет СССР. Страшная война оставила отвратительные следы. Члены политбюро говорили о восстановлении, 1946 г. был назван «Годом цемента». Обращаясь к внешней арене, Молотов и Маленков заверяли, что Советский Союз невозможно запугать. Россия «стала важным фактором международной жизни». Союзники и Россия нуждаются в длительном периоде мира и гарантированной стабильности. Самая важная речь была произнесена, естественно, Сталиным 9 февраля 1946 г. в Большом театре. Он восславил антигитлеровскую коалицию, давшую общую победу. Главная задача страны на грядущие годы — реконструкция. В речи Сталина была выражена озабоченность развитием международной обстановки. Не полагаясь более на помощь из-за границы, СССР принял пятилетний план восстановления, при осуществлении которого приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. Представители Запада, неспособные увидеть, сколь невелики русские возможности, интерпретировали речь Сталина как идеологию возврата к изоляционизму. Хуже: как знак приверженности ремилитаризации. Судья Верховного Суда США Уильям Дуглас сказал министру военно-морского флота, что «это объявление третьей мировой войны»[155].

Трезвомыслящие американцы верно поняли разочарование советского руководства, его опасения. «Я сказал У. Буллиту (бывшему послу США в СССР. — А.У.), — писал в дневнике 12 февраля 1946 г. министр торговли Г. Уоллес, — что речь Сталина отражает очевидность для него того, что наши военные готовы к войне с Россией, что они создают базы на всем пути от Гренландии, Исландии, северной Канады и Аляски до Окинавы... Я сказал, Сталин явно знает, что означают эти базы... Мы бросаем им вызов, и эта речь говорит о том, что они принимают этот вызов»[156].

Речь Сталина (строго говоря, заурядный советский документ эпохи) породила череду дискуссий в государственном департаменте. Директор Европейского отдела Фримэн Мэтьюз предсказал, что эта речь будет «Библией для коммунистов по всему миру». Лучше знавший Сталина Гарриман пытался объяснить, что речь предназначена для внутреннего потребления. «Русские устали. Они принесли невероятные жертвы во время войны. Сейчас их просят с энтузиазмом принять очередной пятилетний план, а он означает очень тяжелую работу. Он означает станкостроение и оборудование для страны, в которой минимум потребительских товаров. Этих людей просят с энтузиазмом принять огромные жертвы ради своей страны»[157]. Русские на протяжении многих столетий подозрительно относятся к иностранцам. И не без основания.

Вдохновители американской внешней политики, находясь на вершине западного могущества, искали необходимое идейное основание для пересмотра форм американо-советских отношений. И оно было найдено. Именно в эти дни в Вашингтон начинают поступать получившие широкую известность телеграммы от американского поверенного в Москве Дж. Кеннана.

Весь в зимних хворях, он засел за учебник «для тех, кто имеет дело с русскими»: «Не затевай высокопарный обмен взглядами с русскими, если инициатива хотя бы на 50 процентов не исходит от их стороны. Не колеблясь используй «орудие главного калибра» даже во второстепенных вопросах. Не бойся неприятностей и публичного выяснения противоречий». Получив запрос из госдепартамента, Кеннан в вышеприведенном духе написал то, что явилось самой длинной (и наиболее важной) телеграммой в истории госдепартамента.

Кеннан писал о «традиционном и инстинктивном чувстве уязвимости, существующем у русских»[158]. Советские военные усилия он оценивал как оборонительные. Но в прогнозировании этих оборонительных усилий Кеннан проявлял немалые вольности. Он, в частности, допускал возможность таких действий со стороны СССР, как захват ряда пунктов в Иране и Турции, попытки овладеть каким-либо портом в Персидском заливе или даже базой в Гибралтаре (!). Показ СССР в качестве «неумолимой враждебной силы», с которой можно разговаривать лишь языком силы, способствовал неверным выводам Вашингтона.

Два пункта геополитического видения Джорджа Кеннана выявили (убедительно для окружающих) телеграммы Кеннана, когда он размышлял, находясь в архитектурно вычурном здании американского посольства на Манежной площади — напротив Кремля.

Первое. Геополитический мир не равнозначен; есть зоны первостепенной важности и менее важные. Джордж Кеннан пришел в конце 1945 г. к выводу, что двумя самыми важными странами для Соединенных Штатов в XX в. были Германия и Япония. Именно останавливая их движение к мировому господству, Америка участвовала в двух мировых войнах. Соединенные Штаты использовали твердое основание — массовый страх перед Германией в Европе и перед Японией в Азии. «Германия и Япония, — писал Дж. Кеннан, — являют собой две главные фигуры на шахматной доске мировой политики»[159]. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить попадания в руки русских трех регионов Земли: Соединенного Королевства, долины Рейна и Японских островов[160].

Второе. Кеннан убедительно для пребывающего в недоумении Вашингтона объяснил внешнюю политику России. Основной смысл (в этом отношении) знаменитой «длинной телеграммы» 1946 г. Дж. Кеннана можно выразить его одной фразой: «Мы имеем дело с политической силой, фанатически приверженной идее, что не может быть найдено постоянного способа сосуществования с Соединенными Штатами; желательно и необходимо содействовать подрыву стабильности американского общества, уничтожению традиционного образа жизни американского общества, ослаблению внешнего влияния Америки — для того, чтобы обеспечить безопасность советской власти»[161]. (Сейчас историки склоняются к мысли, что это было некоторое преувеличение.) И добавил: «Мировой коммунизм — это злокачественный паразит, который живет только на больной ткани»[162].

Кеннан не считал, что в Кремле есть некий план завоевания всей Европы и мира. Он считал Сталина и его окружение своего рода оппортунистами, использующими благоприятное стечение обстоятельств. Россия распространяет свою мощь там, где ей нет сопротивления — «как вода течет, подчиняясь законам гравитации». Ей можно поставить препятствие — и не обязательно военное.

Т.н. «длинная телеграмма» Кеннана дала лидеру Запада обоснование глобального распространения влияния.

(В своих мемуарах, вышедших в свет в 1968 г. Кеннан прямо говорит, что был неправильно понят, что он никогда не призывал к строительству сети военных союзов вокруг Советского Союза. Понадобилось несколько десятков лет, чтобы многие американские политологи наконец пришли к выводу, что Советская Россия в послевоенные годы была намеренно представлена ими экспансионистской державой и что доказательства этого экспансионизма были надуманны.)

Своей «длинной телеграммой» Кеннан фактически «похоронил Ялту» как способ международного сотрудничества. Реакция Вашингтона была исключительно быстрой и действенной. Не речь Сталина, а «длинная телеграмма» Кеннана стала Библией своего времени, по крайней мере Библией творцов американской внешней политики. Бирнс назвал ее «превосходным анализом». Мэтьюз охарактеризовал ее как «великолепную». Военно-морской атташе США в Москве Стивенс: «Я не могу преувеличить ее значение для нас». Военно-морской министр Форрестол не расставался с этим документом. Он сделал сотни его копий и раздавал всем желающим[163].

Для правящего класса США было важно то, что Кеннан дал «рациональное» объяснение поспешному созданию американской зоны влияния. После «длинной телеграммы» Кеннана проводники экспансионистской политики получили желанное моральное и интеллектуальное оправдание своей деятельности на годы и десятилетия вперед. Повторим: в это время американские, а не советские войска находились в Париже, Лондоне, Токио, Вене, Калькутте, Франкфурте-на-Майне, Гавре, Сеуле, Иокогаме и на Гуаме.

Популярный журнал «Тайм» поместил на всю страницу статью, являвшуюся, по существу, пересказом «длинной телеграммы», и снабдил ее выразительной картой под заглавием «Коммунистическая эпидемия». Иран, Турция и Маньчжурия, поданные в выразительном розовом цвете, были названы «зараженными». Открытыми «заражению» подавались Саудовская Аравия, Египет, Афганистан и Индия. Текст не имел кеннановской элегантности: «Россия жаждет влияния. Россия желает безопасности. Россия хочет престижа. Россия рассматривает мир как возможность и поступает в этом отношении эффективнее, чем цари, лучше, чем большевики десятилетием-двумя ранее... Придавая идеологический характер болезни, Россия чувствует себя в безопасности, только одев халат врача»[164]. «Сдерживание», термин из этой телеграммы, надолго стало популярнейшим символом в американской внешней политике. Чтобы «сдержать» СССР, Соединенные Штаты буквально окружили советскую территорию базами и военными плацдармами, позади которых оставался зависимый от США мир.

Изоляционизм в лице таких талантливых своих сторонников, как сенатор Роберт Тафт, отступал. Вильсонизм нового разлива побеждал в массе американского населения — они верили теперь в ООН, направляемую Соединенными Штатами. Значительная часть республиканцев склонна была поддержать самоутверждающегося Трумэна. Сенатор Смит писал Тафту: «Президент и Бирнс обязаны расколоть несколько твердых орехов и, как мне кажется, жизненно важно для них иметь широкую национальную поддержку»[165].

Голоса умеренных звучали все глуше. Скажем, сенатор Тоби осудил «попытки мобилизовать общественное мнение против Советского Союза... Я считаю такие попытки опасными и непродуманными... Главные национальные интересы наших двух стран не противоречат друг другу. У нас были противоречия, у нас будут новые противоречия, но они никогда не будут важнее наших общих целей»[166]. Золотые слова.

Советник Люшиуса Клея — главы американской оккупационной администрации в Германии — Роберт Мэрфи выступил против концепции Кеннана. Ведь американцы продуктивно сотрудничают с русскими в самом важном, критическом месте, в Германии. Его руководитель из госдепа Фримен Мэтьюз постарался поставить Мэрфи на место: «У вас искаженная общая картина». Нетрудно представить, что было бы, если бы Советский Союз решил в эти годы сдерживать США, их очевидную экспансию. Несомненно, что Америка восприняла бы это как эквивалент начальной стадии третьей мировой войны.