5. О производстве и обращении вообще

Мы уже приводили выдержку из «Капитала», в которой Маркс подчеркивает, что, «поскольку процесс труда есть лишь процесс между человеком и природой, – его простые элементы остаются одинаковыми для всех общественных форм развития». И тотчас же он добавляет, что «каждая определенная историческая форма этого процесса развивает далее материальные основания и общественные формы его» [МЭ: 25-II, 456]. Почти то же самое Маркс говорит в письме Кугельману от 11 июля 1868 года (это утверждение он, как мы увидим, повторит еще не раз):

«…анализ реальных отношений, который я даю, все равно содержал бы в себе доказательство и подтверждение действительного отношения стоимости. Болтовня о необходимости доказать понятие стоимости покоится лишь на полнейшем невежестве как в отношении того предмета, о котором идет речь, так и в отношении метода науки. Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы, если бы она приостановила работу не то что на год, а хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда» [МЭ: 32, 460].

Этот текст приведен как наиболее выразительное свидетельство постоянного натурализма Маркса. Категории производства вообще придается значение абстракции, характеризующей материальное содержание любой формы производства, которое, пройдя через всяческие видоизменения, остается постоянным и по существу неизменным. Не вызывает сомнения трезвая идея Маркса о том, что все общества являются производителями потребительных стоимостей, тех благ, которые позволяют осуществлять первичный обмен человека с природой. Формы присвоения меняются, содержание остается. Капиталистическое буржуазное общество является как раз той формой общественной организации, которая делает возрастание стоимости богатства (валоризацию) средством, увеличивающим наличие средств обмена. Специфика этой формы – в препятствиях, которые ставят общественные отношения способу производства, в постоянной угрозе кризиса.

Кроме того, мы хотели бы подчеркнуть, что слово «общий» имеет у Маркса не только одно значение. Маркс использует в своих целях грамматику, завещанную ему логикой Гегеля, и в частности логикой понятия с его тремя определениями общего, или универсального (всеобщего), особенного и единичного. Когда Маркс анализирует капитал вообще, он предполагает, что все исторические потенциальные возможности, содержащиеся в понятии «капитал», уже получили свое развитие или могут быть развиты. Особенность и единичность являются не только чертами общего понятия, они являются также моментами, которые ему противоречат, или, как в случае «единичного», «извлекают» его из абстрактности всеобщности. Так, в сфере особенного находятся конкуренция и кризисы; к сфере единичного относится выход «общественного индивида» из капиталистической системы как формации. Особым предметом исследования Маркса, естественно, является капитал вообще, то есть капитал, который гипотетически способен развить все свои потенциальные возможности. Только таким образом Маркс думал измерить жизнеспособность способа производства, развитие его внутренней логики при наличии препятствий или противоречий, которые определяли это понятие. Тем не менее капитал вообще, или капитал согласно его концепции, не является определением значения некоего наименования. Если разговор о капитале вообще имеет смысл (а это не простое производство, которое существует во все эпохи), то дать его определение можно лишь в рамках исторического процесса, выявив в исторических фактах те элементы, взаимодействие которых дало первотолчок капиталу, чтобы тот сделал первые шаги. Капитал предполагает наличие определенных социальных условий, которые не являются капиталом, если их взять изолированно, но становятся им в момент, когда они вступают во взаимодействие между собой и навязывают обществу некое движение. Возможности капитала «заложены», таким образом, в нем самом, они составляют его основу и развиваются в той мере, в какой это позволяет эта основа, или база.

Такие предпосылки носят общественный характер, то есть не являются простыми техническими условиями производства, ставшими социально доступными. Напротив, они заключают в себе существование классов и эксплуатацию одного класса другим. На языке Маркса это можно выразить положением о том, что капитал является не абсолютной, а исторической формой производства, причем такой, при которой элементы ее генезиса становятся «естественными» условиями, тормозящими развитие производительных сил. Тем не менее он отражает тенденцию к абсолютной форме производства, и эта тенденция находит выражение в специфических формах капитала, связанных с жаждой обогащения, о которых уже шла речь выше. Таким образом, капитал – особая реальность, которая отражает универсальную тенденцию. Сравнивая Рикардо и Сисмонди, можно сказать, что первый больше понял «универсальную тенденцию» капиталистического производства, а второй – его «специфическую ограниченность» как главную фактическую реальность [МЭ: 46-I, 388]. Для Рикардо способность преодолевать препятствия заключена «в природе капитала». Сисмонди обнаруживает противоречия и хотел бы их устранить с помощью внепроизводственных препятствий – этических, юридических и пр. Рикардо акцентирует внимание на «универсальности», превознося простое производство (которое как таковое входит в капиталистическое производство) как производство вообще, когда его охватывает стремление к абсолюту, свойственное капиталу. Поэтому, чтобы капитал не оказался втянутым в кризис, Рикардо должен отвлекаться «от всех его специфических свойств, от определений его понятия» и рассматривать «его, наоборот, как простое производство ради непосредственной потребительной стоимости» [МЭ: 46-I, 388 – 389]. Р. Мак-Куллох, Джемс Милль, Ж.Б. Сэй, как мы уже говорили, прямо отождествляют спрос и предложение. Момент возрастания стоимости, обретения автономности меновой стоимостью сбрасывается со счетов, а производство и потребление взаимно отождествляются, как если бы речь шла об абсолютной, а не определенной исторической форме производства.

Во избежание недоразумений стоит напомнить, что под абсолютным производством Маркс понимает тип организации производства, при котором универсальное развитие производительных сил имеет в качестве единственной предпосылки «преодоление исходного пункта». Иными словами, под абсолютной формой производства понимается форма, основанная единственно на состоянии техники, развитии производительности и способности субъектов предвидеть социальные потребности (вспомним неизданный проспект «Нищеты философии»). Капиталистическое производство не является абсолютным производством этого типа, даже если оно и стремится стать им, то есть, на языке Маркса, стремится развивать производство вообще. Последнее – абстракция, которая позволяет установить тип абсолютной формы развития производительных сил. Таким образом, ссылаясь на Рикардо, Маркс может написать: «Рикардо рассматривает капиталистический способ производства как самый выгодный для производства вообще… и Рикардо вполне прав для своей эпохи» [МЭ: 26-II, 123]. В другом месте он говорит о пределе, присущем «не производству вообще, а производству, основанному на капитале» [МЭ: 46-I, 392].

Еще большую важность приобретает значение термина «производство вообще», когда он связан с абстрагированием от различных форм производства через посредство их общей основы. Маркс в этом случае сказал бы: если исключить особые определения различных способов производства, абстрактное понятие, полученное в результате, является тем, что Гегель называет основой, то есть тенденцией, потенциальной возможностью, которую обретает понятие относительно особых определений, которые «пошли ко дну». Иначе говоря, если я рассматриваю общую сущность, которая реализуется в различных способах производства, освобождая ее от ее особых определений и не отождествляя ни с одним из них, я не остаюсь с простой абстракцией на руках, а вытаскиваю на свет тенденцию, движение действительности. Маркс тоже пытается логически выявить основу. Когда она выявляется на фоне различных способов производства, в ней есть нечто определенное, определенность как раз производства вообще, или абсолютного производства. Прочтите следующий отрывок, который, как нам кажется, совершенно непонятен, если не учитывать изложенных выше пояснений:

«Если свести заработную плату к ее общей основе, то есть к той части продукта собственного труда, которая входит в индивидуальное потребление рабочего; если освободить эту долю от капиталистических ограничений и расширить ее до того объема потребления, который, с одной стороны, допускается наличной производительной силой общества (то есть общественной производительной силой собственного труда рабочего как действительно общественного труда) и которого, с другой стороны, требует полное развитие индивидуальности; если далее свести прибавочный труд и прибавочный продукт к той мере, которая при условиях производства в данном обществе необходима, с одной стороны, для образования страхового и резервного фонда, с другой стороны, для непрерывного расширения воспроизводства в степени, определяемой общественной потребностью, если, наконец, включить в № 1 необходимый труд, и в № 2 – прибавочный труд, то количество труда, которое работоспособные члены общества постоянно должны затрачивать в пользу еще или уже неработоспособных его членов, то есть если снять с заработной платы, как и с прибавочной стоимости, с необходимого труда, как и с прибавочного, специфически капиталистический характер, то останутся уже не эти формы, но лишь их основы, общие всем общественным способам производства» [МЭ: 25-II, 448].

В конце этой выдержки читатель, вероятно, ожидал ссылки не на общую основу, а, напротив, на то, что Маркс называет абсолютным производством, а это как раз производство, которое исходит из уровня развития техники и человеческой личности. Вспомните, как в «Критике Готской программы» Маркс утверждает, что из совокупного общественного продукта следует вычесть то, что нужно для восстановления израсходованных средств производства, затем – часть для расширения производства, резервный фонд и фонд страхования от несчастных случаев, убытки, понесенные вследствие стихийных бедствий, и т.д., затем – общие административные издержки, которые не входят в производство, затем – то, что предназначено для удовлетворения общественных нужд (школы, лечебные учреждения и т.д.), фонд для нетрудоспособных, чтобы в конце концов прийти к индивидуальному распределению того, что останется от совокупного общественного продукта. Ход рассуждений здесь обратный (от совокупного общественного продукта к распределению – во втором случае; от обнажения форм капиталистического распределения, чтобы выделить общественный фонд, – в первом случае), но суть одна и та же. И все-таки во втором случае Маркс говорит о коммунистическом обществе, а в первом – об обнажении основ капиталистического общества. Тайну можно разгадать, лишь предположив, что обнажение основы (если не вдаваться в подробности) выявляет «основу» как сущность той абсолютной тенденции, которой в капиталистическом обществе противостоят историко-фактологические формы способа производства – деление на классы и эксплуатация классов. Через основу мы добираемся до производства вообще, а от сочетания производства с богатой индивидуальностью – к совершенно определенному отношению субъект – объект, а следовательно, к возможности возникновения коммунистического общества.

Мне не кажется, что в связи с этим сочетанием богатой индивидуальности и производительных сил, то есть в связи с проблематикой обнажения форм, следует говорить о натурализме. Напротив, речь идет о двух условиях: о производительности труда, с одной стороны, и богатой индивидуальности, – с другой. Пока материальные условия производства позволяли, чтобы труд многих служил формированию богатой индивидуальности меньшинства, было невозможно какое-либо обнажение основы. Когда же развитие производительности труда позволяет комбинировать эти два элемента – производительность и индивидуальность – таким образом, что становится материально возможным обеспечивать свободное время массам и массы могут использовать его для формирования собственной богатой индивидуальности, тогда этот процесс обретает форму коренной перестройки всей истории человеческого общества, его революционного преобразования, в центре которого находится рост богатства и свободы масс. После превращения производства вообще в абсолютную форму производства можно рассматривать капитал как форму, стремящуюся только к абсолюту; однако в силу своих собственных свойств она, эта форма, не в состоянии этого осуществить.

Стремление подойти к производству вообще, или абсолютному производству, не обнажая его форм и не возвращая их к собственной основе, приводит к возвеличиванию капиталистического способа производства как абсолютной формы производства; иначе говоря, происходит подмена тенденции реальностью. Рикардо очень редко и не до конца понимает исторически преходящий характер капиталистического способа производства. Обычно он превращает капиталистическое производство в абсолютное производство, упраздняя его основы, забывая о генезисе категорий. Для его научного исследования типичны «редукция» и исключение тех аспектов, которые противостоят или противоречат его обобщениям. Например, для его метода исследования капиталистического способа производства характерно то, что проблема «реализации» в его расчетах принимается как уже решенная. В рассуждениях о капиталисте-производителе трудности реализации предполагаются равными нулю. Рикардо доводит эту концепцию до крайности, утверждая, будто кризисы не существуют даже как возможность, а те явления, которые некоторые экономисты называют этим именем, – просто-напросто осложнения, возникающие при перемещении капиталов из одной отрасли в другую.

Если затем принять концепцию капитала, приносящего доход (то есть концепцию экономистов дорикардовского периода, которую Маркс не считает возможным сбросить со счетов, ибо она неотделима от характеристики капиталистического общества), то сам производственный процесс окажется весьма запутанным, обретет видимость жесткой необходимости, которая, однако, лишь отражает то, что для капиталиста единственно важно, а именно возрастание меновых стоимостей. В этом случае рост производительности становится лишь средством для увеличения производства меновой стоимости. Идея Маркса состоит в том, что фигура капиталиста – производителя прибыли «с необходимостью возникает вследствие того, что юридическая собственность на капитал отделяется от экономической собственности на него и присвоение части прибыли, под названием процента, осуществляется таким потенциальным капиталом – или таким собственником капитала, – который совершенно отделен от процесса производства» [МЭ: 26-III, 483].

Как мы уже отмечали, Прудон полагал, что абсолютное производство станет видимым, если исключить «из игры» эти формы. С точки зрения Маркса, как мы знаем, эти формы устранять нельзя. Устранить их – то же самое, что притвориться, будто их не видишь. Однако это не исключает того, что и Маркс в сложном перемещении товаров и капиталов стремился методологически изолировать производство от обращения. И все-таки здесь речь идет как раз об умении рассматривать комплексное их соединение во всех его проявлениях, так как оно, в конце концов, хотя бы в общих чертах не должно быть представлено упрощенно. Теоретически этот тип методологии направлен как бы против двух точек зрения, составляющих предмет спора: редукционизма Рикардо и философских рассуждений Гегеля, понимаемых как прямое отождествление производства и потребления, накопления и дохода. Иными словами, Маркс великодушно допускает, что действительное движение может проявиться в виде, оправдывающем редукцию реальности к некоей общей перспективе, исходя из которой, однако, Рикардо сводит исключительные аспекты действительности к норме. Как бы то ни было, универсальность, к которой тяготеет буржуазное производство, – это богатство в его общей форме, то есть в форме денег.

«…Капитал полагает производство самого богатства, а потому и универсальное развитие производительных сил, беспрестанные перевороты в своих существующих предпосылках. Стоимость не исключает никакой потребительной стоимости; следовательно, никакой особый вид потребления и т.д., общения и т.д. она не включает в качестве абсолютного условия; и точно так же всякая ступень развития общественных производительных сил, общения, знания и т.д. является для капитала лишь таким пределом, который он стремится преодолеть. Сама его предпосылка – стоимость – положена как продукт, а не как витающая над производством более высокая предпосылка. Пределом для капитала служит то обстоятельство, что все это развитие протекает антагонистично и что созидание производительных сил, всеобщего богатства и т.д., знания и т.д. происходит таким образом, что трудящийся индивид отчуждает самого себя; к тому, что выработано им самим, индивид относится не как к условиям своего собственного, а как к условиям чужого богатства и своей собственной бедности. Но сама эта антагонистичная форма преходяща и создает реальные условия своего собственного уничтожения. Результатом является всеобщее – по своей тенденции и по своим возможностям – развитие производительных сил и вообще богатства в качестве базиса, а также универсальность общения и поэтому мировой рынок в качестве базиса» [МЭ: 46-II, 34 – 35].

Возможность перехода развития производительных сил в развитие богатой индивидуальности обеспечивается тем, что произведенное богатство сейчас, как и раньше, автономно и имеет тенденцию отграничиться и отчуждаться от отношений собственности. Капитал – это не общественная функция, а отношение власти и владения. Это отношение скрывается за видимостью исключительной общественной значимости, но оставляет открытыми ворота для субъективного присвоения.

Тенденция к абсолютному производству выражается у капитала в стремлении создать повсюду предпосылки для обращения. Время обращения само по себе является «пределом для возрастания стоимости» [МЭ: 46-II, 36]. Стремление свести к нулю время обращения является необходимым следствием всего этого. «…Если бы обращение не вызывало никаких перерывов, если бы скорость обращения была абсолютной, а его продолжительность равна нулю, т.е. если бы обращение не занимало времени, то это было бы лишь то же самое, как если бы капитал имел возможность возобновить свой процесс производства непосредственно после его завершения» [МЭ: 46-II, 38]. Очевидно также, что сведение к нулю времени обращения, по модели Маркса, – это максимум того, чего может достигнуть время производства, то есть тот промежуток времени, за который осуществляется производство стоимости, тем не менее опосредствованное реальным процессом производства, потому что если бы мы хотели свести весь процесс производства к валоризации (возрастанию стоимости), то само время реального производства с точки зрения стоимости стремилось бы к нулю. А согласно точке зрения Рикардо о примате капитала – производителя товаров, никакая скорость обращения не сможет увеличить воспроизводство капитала или, точнее, повторить процесс валоризации за пределами этой (идеальной) точки, по длительности равной нулю. «Время обращения само по себе не является производительной силой капитала, а представляет собой ограничение его производительной силы, вытекающей из природы капитала как меновой стоимости» [МЭ: 46-II, 38]. С точки зрения Рикардо, трудности валоризации некоего определенного капитала автоматически сводятся на нет благодаря многочисленным вариантам помещения капитала вообще. Для Маркса это лишь идеальное стремление капитала, которое сталкивается с реальностью обращения, и тем не менее, будучи стремлением, оно является частью действительности, потому что побуждает к действиям, порождает надежды и затемняет те аспекты действительности, которые им противоречат.

С позиции «вообще» «непрерывность производства предполагает необходимость снятия времени обращения» [См. МЭ: 46-II, 42]. Получается явное расхождение между идеальностью и реальностью. Торговый капитал имеет первостепенное значение[104]. И все же последний, как и банковский капитал, способствует созданию этой видимости идеальности. Кредит как «мера» прибавочной стоимости подчиняет себе деньги как средство обращения. Маркс показывает, как Рикардо стремится принять за некую данность «общий уровень прибыли» на основе отношения «совокупной прибыли к совокупной заработной плате, и этот уровень не изменяется вследствие конкуренции» [МЭ: 46-II, 50].

В объяснении, которое дает Рикардо, основной предпосылкой является «конкуренция без ограничений». Это равноценно утверждению, что «законы капитала реализуются полностью лишь в рамках неограниченной конкуренции и промышленного производства. На этом производственном базисе и на основе этих производственных отношений капитал развивается адекватно, и, следовательно, его имманентные законы обретают здесь полную реальность». Но если дела обстоят именно таким образом, замечает Маркс, то «следовало бы показать, каким образом неограниченная конкуренция и промышленное производство являются условиями осуществления капитала, условиями, которые капитал сам должен производить во все большей степени». Здесь же, напротив, гипотеза обретает идеальный вид лишь «внешне и произвольно», не как развитие самого капитала, а как логические предпосылки этого развития. Впрочем, только таким образом у Рикардо «есть намек на историческую природу буржуазных экономических законов» [МЭ: 46-II, 52]. Иначе говоря Рикардо считает, по мнению Маркса, решенным делом взаимодействие капитала с самим собой в форме чистого самовозрастания, которое через прибыль в процентах обеспечивает переход от экономической формы богатства к частнособственнической. Для Рикардо эта кажущаяся чистой форма является выражением не тенденции, которая сталкивается с жесткой реальностью капитала – производителя товаров (и которая, кроме того, подобно земельной ренте, возникла внутри отношений господства – рабства, выходящих за рамки капиталистической формы производства), а некоей самостоятельной реальности. Рикардо не понял процесса формирования капитала, его истории: «он всегда говорит только о делении готового количества продукта, а не о первоначальном возникновении этого различия» [МЭ: 46-II, 92] (между прибылью и заработной платой).

Итак, по существу, Маркс видит в процессе обращения и в его действующих лицах некое образование, которое обусловливает своим генезисом и настоящее, несмотря на то, что его пришлось определенным образом изменить ради соответствия концепции капитала. Соответствие здесь не логическое, не натуралистическое, а логическо-историческое, то есть оно определяется историческими, независимыми в основе своей предпосылками, ставшими затем функциональными при капиталистическом способе производства. Это не исключает того, что при раскрытии исторических форм в них не удается распознать того, что Маркс определил как их общую основу.

Но раскрытие форм, обнаружение общей основы является в действительности генезисом того, что у Рикардо выступает как развитие производительности труда, как производство вообще и стремление к абсолюту. Эта тенденция проявляется в капиталистическом обществе в определенных исторических условиях в смысле как воображаемого его ограничения, так и «противоречия» ему на практике. И капитал, который в воображении выступает как субъект, развивающий сам себя (самовалоризующийся), на самом деле застывает в той или иной постоянной своей форме. Например, пока он не попадет на рынок, он – простой продукт труда, пока он находится на рынке без движения, он – товар; пока он не может произвести обмен с условиями производства (рабочей силой и опредмеченным трудом), он – деньги. Тенденцию к абсолюту, заложенную в капитале, помимо производства вообще, поддерживает еще и обращение вообще, то есть неукротимое стремление капитала не застывать ни в одной из этих своих форм. С другой стороны, капитал, являясь не производством вообще, а только стремлением к нему, является также не воплощением обращения вообще, а лишь стремлением к нему. Как говорится в «Критике Готской программы», в капиталистическом обществе (и даже в первой фазе коммунистического общества) не исчезнет «порабощающее человека подчинение его разделению труда»; труд – это средство для поддержания жизни, а не «потребность жизни»; с общим развитием индивидов производительные силы не выросли соответственным образом, и «все источники общественного богатства» тоже не льются «полным потоком» [МЭ: 19, 20]. Именно обращение вообще могло бы явить собой полный поток из всех источников общественного богатства. Следует предположить, что в коммунистическом обществе это способствовало бы устранению внешних препятствий и исключению кризисов. Но капитал освобождается от кризисов не на деле, а в воображении, потому что, как мы знаем, стоимость обращения предполагается равной нулю. В идеальном типе капиталистического производства реализация заранее и полностью осуществлена.

Время обращения аннулируется не в действительности, а лишь в условиях «идеальности» капитала, когда предполагается, что весь продукт уже реализован. Рикардо думает, что это, пусть не гладко, происходит и в действительности. Для Маркса речь идет здесь о двух воображаемых экспериментах (производство вообще и обращение вообще), для которых реальным отправным моментом является тенденция, свойственная капиталистическому обществу. Это равносильно тому, что Маркс сказал бы нам: произошло бы то же самое, если бы в понятие капитала входила и его сущность. Последняя, однако, глубоко отлична от первого, так как складывается из: земельной ренты, эксплуатации труда, разделения труда, отношений собственности, жажды наживы и власти. Предпосылкой для всего рассуждения послужил воображаемый эксперимент (впрочем, для Рикардо он был реальностью), в рамках которого капитал с его невероятной жизнестойкостью может считать свою идеальность уже реализованной, а собственные «стремления» «осуществленными»; научная ценность эксперимента состоит в том, что он исследуется ученым.

Именно принимая идеальные гипотезы Рикардо, Маркс использует их, чтобы показать, как за «поэзией» капитала, который обретает ценность, «самоотражаясь», скрывается проза присвоения неоплаченного труда. Однако, независимо от этого, гораздо сильнее в работах Маркса звучит отказ от идеализации действительности. С научной точки зрения полезно предположить, что обращение вообще получило реальное воплощение (кризисы отсутствуют); однако не менее полезно осознавать их реальное существование как проявление варварства докапиталистической поры, которое порождается отношениями раба и господина, скрытыми в форме собственности. Конечно, не просто понять это сочетание историко-фактических элементов, реальных тенденций и экспериментальной «идеальности». В этой связи Грамши указывал на законы-тенденции, приписывая их авторство Рикардо. На самом деле они отвечают Марксову методу интерпретации Рикардо, когда естественные законы системы превращаются в выражение ее идеальных тенденций. В наши дни при поверхностном обращении с этой проблематикой выдается за некое благо то, что отношения подчинения и эксплуатации будто бы недоказуемы, что отношения собственности и власти исчезли с лица земли, что деньги – лишь средство обмена и что кризисы – это память о прошлом. Критика Рикардо Марксом оказалась в тени, а различие между производством, которое стремится к абсолюту, и абсолютным производством теряет всякий смысл. Но прежде всего упускается из виду то, что было у Маркса главным (хотя и не было им развернуто), а именно что тенденция, выраженная в концепции производства вообще и обращения вообще, означает в конечном счете воздействие развития производительности труда на отношения обмена и собственности. Если деньги выражают обретение автономности отношениями обмена внутри отношений собственности, то свободное время служит выражением автономности развития производительности труда в рамках материальных условий, необходимых для возникновения новой цивилизации. Границы этой альтернативы будут уточнены ниже еще и в связи с тем, что, если, с одной стороны, невозможно продемонстрировать очевидное (что отношения собственности порождают свойственные им власть и эксплуатацию), то, с другой, как будто утверждается идея, что жажда власти – явление внеисторическое, оно присуще человеку и действует при любых человеческих отношениях. Только жажда власти освобождает от рассуждений и прожектерства. Интересно здесь то, что для Маркса выход из этого донаучного положения заключается в подтверждении того, что «omnis determinatio est negatio» («всякое определение есть отрицание») и что в специфических условиях свободное время масс может превратиться в отрицание тех рабских условий, которыми проникнут капиталистический способ производства.