4. Ревизионистский кризис и рождение «марксизмов»

В первые годы широкого проникновения марксизма в международное социалистическое движение накануне образования II Интернационала термины, первоначально выполнявшие лишь полемические функции, претерпели, как уже было сказано, радикальное преобразование: они приобрели политический и теоретический смысл и укоренились, таким образом, в языке социалистов. В 80-е годы эти термины – в каутскианском преломлении – приобретут уже настолько широкий международный резонанс, что, даже не санкционируя их употребления (и прибегая к ним без особого убеждения), Энгельс все же принимает их. «И будут же они [анархисты] беситься, что дали нам это прозвище!» – пишет он Лауре Лафарг 11 июня 1889 года [МЭ: 37, 194]. Значит ли это, что он утвердил их своим авторитетом? А впрочем, в состоянии ли он был противиться практике, которая зависела уже не только от того или иного словоупотребления, но выступала как подлинное политическое явление? Способ употребления этих терминов (систематически используемых его корреспондентами), значение, которое они приобретают, и смысл, который в них вкладывается, продолжают вызывать у него раздражение. Например, А.М. Воден, нанесший Энгельсу визит в 1893 году, писал в своих воспоминаниях, что тот «предпочел бы, чтобы русские – а с ними и все прочие – перестали коллекционировать цитаты Маркса и Энгельса и начали думать так, как думали бы на их месте сами Маркс и Энгельс. Если уж слово „марксист“ имеет право на существование, то только в таком смысле»[277].

Тем не менее, даже получив широкое распространение и войдя в обиход, эти наименования так и не получили официального освящения вплоть до первого кризиса марксизма, вызнанного появлением ревизионизма. Разумеется, в 1895 году энциклопедия Мейера узаконивает термин «марксизм», включив его в свое новое издание, датированное этим годом, с отсылкой к слову «социал-демократия»[278]. Но в первой социалистической энциклопедии, опубликованной в 1897 году и составленной двумя представителями «марксистской школы», Штегманном и Гуго, фигурирует лишь выражение «марксистский социализм». Применительно к германской социал-демократии термин употребляется авторами преимущественно для того, чтобы по точнее указать наиболее значительные моменты и этапы восхождения марксизма[279]. Эйзенахцы определяются в энциклопедии как «сторонники марксистского международного социализма»; Дюринг характеризуется «его враждебной позицией по отношению к марксистскому социализму»; журнал «Нойе Цайт» квалифицируется как «с первых шагов орган марксистского социализма»; по поводу Интернационала говорится, что «Брюссельский конгресс 1891 года явился полным успехом марксистского социализма, руководители которого господствовали в дебатах». В резолюции конгресса благодаря этому вошли «оба главных пункта марксистской программы»: 1) конгресс «становится на почву классовой борьбы»; 2) он рекомендует «вести борьбу за завоевание политических прав, которые позволят прийти к политической власти».

Окончательное освящение термин «марксизм» получает в обстановке кризиса, порожденного ревизионизмом, и с этого момента используется в разных смыслах:

«На исходе века термин „марксизм“… служит для обозначения идей и трудов Маркса, причем его употребление не создает никаких проблем в том, что касается многочисленных уже в ту пору споров вокруг самого значительного произведения автора. Термин „марксист“, „марксистский“, обыденно употребляемый и как существительное, и как прилагательное, равным образом обозначает как творчество Маркса, так и последователей его теорий или же руководствующееся ими политическое движение»[280].

Это наблюдение лишь частично отражает многообразные интерпретации толкований этого термина. Бернштейн отмечает в разгар дискуссии о ревизионизме: «Под термином „марксизм“ подразумевается не только научная теория, но и политическая доктрина». Этим отчасти объясняется употребление термина в политическом языке начала столетия в двояком смысле: во-первых, в узком смысле, имеющем в виду теорию Маркса и научный социализм; во-вторых, в гораздо более широком значении – не только теория Маркса, но и вклады в нее его последователей; в понятие марксизма включается также весь идеологический арсенал рабочих партий. Безграничное расширение термина приобретает, следовательно, в конечном счете форму отождествления марксизма с социал-демократией, и в частности с Социал-демократической партией Германии.

С другой стороны, обращение к терминам «марксист» и «марксизм» весьма различно в плане употребления их разными лидерами и ведущими теоретиками в разных странах. Подобно Каутскому, русские марксисты, и прежде всего Ленин, принимают практику, уже распространенную в России, и с 90-х годов широко используют эти термины. В легальной печати они определяют себя как «марксистов», объявляют своей целью развитие «марксистской точки зрения», выступают с позиций марксизма против народников, которые пытаются завладеть Марксам, чтобы использовать его против социал-демократии. Роза Люксембург, напротив, на рубеже двух столетий более скупа в применении указанных терминов и предпочитает говорить о «научном социализме» и «социал-демократии». Было бы неверно, однако, делать какие-либо поспешные выводы на основании частоты употребления этих терминов. Проблема здесь не может быть решена путем квантификации тех или иных словообразований, ибо она связана как с контекстом и идейно-политическими условиями, так и с личным стилем авторов, манерой их выражения, их специфическими представлениями об идейно-теоретической деятельности. Например, в такой стране, как Россия, где марксизм попадает на почву, взрыхленную множеством социалистических учений и направлений, так или иначе отмеченных печатью влияния Маркса, относительно раннее применение термина объясняется стремлением к самоопределению и отмежеванию в качестве четко различимого политического и теоретического течения. Но как только различные тенденции обрисовываются внутри самого «марксистского» лагеря, сразу же возникают различные политические термины – помимо уже существовавшего ранее определения «легальные марксисты», – не привязанные к имени конкретного лица: экономизм, большевизм, меньшевизм, ликвидаторство и т.д.

В Германии, где марксизм стал официальной идеологией СДПГ, он формально занял господствующие позиции в теоретической сфере партийной деятельности, и различия с этого времени выражаются в названиях течений: ревизионизм, ортодоксия, левый радикализм и т.д. Более того, пример СДПГ может служить указанием на наличие более общей тенденции: с того момента, как марксизм завоевывает гегемонию в международном рабочем движении, личностные обозначения тяготеют к тому, чтобы уступать место эпитетам общего характера, характеризующим существование несогласных друг с другом течений внутри II Интернационала.

Причины успеха указанных неологизмов связаны с пользой от их применения. В процессе, выходящем за рамки очерченной Марксом перспективы и в то же время соответствующем тем целям, которые ставили перед собой марксисты, основывая I Интернационал, эти неологизмы оказываются полезными инструментами. По мере того как происходят сдвиги в их значении, польза и выигрыш от их применения быстро становятся очевидными для тех, кого обозначили этими понятиями их противники. Присвоенные и отстаиваемые «марксистской школой», поднятые ею, подобно знамени, термины «марксист» и «марксизм» выполняют роль опоры, отправной точки зрения, средства отождествления и размежевания. Но прежде всего они олицетворяют некую универсальную идеологию и всеохватывающее знание, рассматриваемое одновременно как метод, как мировоззрение и как программа действий.

История утверждения этих терминов является в некотором роде зеркальным отражением роста популярности марксизма, а затем его внутренней дифференциации. Термины входят в предпочтительный лексикон социалистов, и их употребление становится обязательным на рубеже веков. Их официальное признание соответствует строго определенному историческому моменту – моменту окончательного размежевания и разрыва между социал-демократией и анархизмом, систематизации положений марксизма и превращения его в цельную теорию, обособления марксистской школы от всех других социалистических течений и утверждения ее политической гегемонии во II Интернационале. Сплочение под знаменами марксизма международной социал-демократии, переживающей период подъема, бурного роста, но одновременно и полного преобразования, приводит вместе с тем к кризису, вызванному Бернштейном. С легкой руки Т. Масарика современники будут говорить о «кризисе марксизма», или «кризисе в марксизме». Одним из последствий этого кризиса, порожденного возникновением ревизионизма, явились в особенности стабилизация в употреблении обоих терминов, а также совершенно неожиданный рост их известности и распространения. Но кризис обнаружил также двусмысленность этих понятий, включающих в себя зачастую противоположные ориентации и устремления. «Марксизм» разделяется на враждующие школы, и терминология тоже претерпевает многочисленные изменения. Отныне «марксизм» будет сопровождаться каким-то отличительным определением; такие определения в совокупности образуют целый набор этикеток. Так, марксизм будет фигурировать как «подлинный» и «ложный», «узкий» и «широкий», «ортодоксальный» и «революционный», «догматический» и «творческий». Но тем самым термин оказывается наполненным совершенно разным содержанием и в конечном счете обозначает противоречащие друг другу направления и интерпретации, единственным общим знаменателем которых остается исповедание веры в Маркса или хотя бы просто какая-то ориентация на него. С этого момента следовало бы говорить не о марксизме вообще, а применять множественное число: марксизмы.