3. Каутский и марксизм как наука

В отличие от Маркса и Энгельса их самые близкие ученики к началу 80-х годов уже не разделяют этого отвращения и считают неоправданными подобные опасения. Они уловили перемены, совершившиеся в коллективном сознании социалистов и идейных течениях в их среде, требующей четкого обозначения групп и направлений. Члены социалистических организаций уже не только не отказываются от обращения к имени учителя и отождествления с ним, но, напротив, гордятся прозвищем, которое связывает их с великим мыслителем, с его отныне упрочившейся славой ученого, основателя научного социализма.

Авторство понятий «марксист» и «марксизм» в том смысле, какой они приобрели в нашем современном языке, восходит к Каутскому. Если в текстах его немецких современников и соратников Энгельса эти выражения еще проскальзывают зачастую случайно, то Каутский с 1882 года применяет их сознательно, систематически, в совершенно определенном контексте и с таким идейно-политическим значением, которое не имеет ничего общего с «засорением» языка или «маскировкой».

Почвой при этом ему служит теоретический журнал «Нойе Цайт», начавший издаваться с 1883 года, после целого года подготовительной работы, проведенной Каутским с помощью Генриха Брауна.

«В момент наибольшего уныния, – пишет Каутский, – летом 1882 года [то есть в период действия чрезвычайных законов против социалистов] я решился предложить издателю Дитцу основать ежемесячный журнал. Я только что освободился от эклектического социализма, тогда повсеместно распространенного, этой мешанины лассальянских, родбертусианских, лангианских, дюрингианских элементов с марксистскими вкраплениями, и вместе с Бернштейном, с которым сотрудничал с января 1880 года, стал последовательным марксистом. Именно распространению этого нового сознания мы и хотели посвятить все свои усилия»[254].

Каутский не раз подчеркивает, что «Нойе Цайт», ставший еженедельником через десять лет после основания, с самого начала «издавался как марксистский орган» и ставил себе задачей повышать низкий теоретический уровень германской социал-демократии путем разоблачения эклектического социализма и обеспечения торжества марксистской программы[255].

Честолюбивые замыслы Каутского не ограничивались пределами Германии. Через два года после начала публикации журнала он писал Энгельсу:

«Возможно, мои усилия по превращению „Нойе Цайт“ в пункт сбора марксистской школы увенчаются успехом. По мере того как я избавляюсь от эклектиков и родбертусиансцев, мне удается заручиться сотрудничеством все новых марксистских авторов»[256].

Таким образом, уже с 1882 года Каутский и небольшая сплотившаяся вокруг него группа в своей переписке, а затем и на страницах журнала постоянно пользуются новыми терминами. Посылая Лео Франкелю первый номер «Нойе Цайт», Каутский пишет ему в апреле 1883 года:

«Мне очень любопытно узнать ваше суждение об этом начинании. То, что в принципе оно полезно и своевременно, не подлежит никакому сомнению, но сам я даже слишком хорошо вижу, чего ему недостает для осуществления нашего идеала. И все же мне кажется, что „Нойе Цайт“ не хуже „Цукунфт“ или „Нойе гезельшафт“; он более разнообразен, более привлекателен, и думаю, что марксизм в широком смысле слова – а именно такова та почва, на которой все мы стоим в той мере, в какой это возможно в условиях действия чрезвычайных законов, – всегда будет служить четко различимым ориентиром его идейного направления».

И, излагая свою позицию по еврейскому вопросу, который беспокоил Франкеля, Каутский завершает свое письмо следующей фразой: «Но к чему говорить все это старому марксисту?»[257]

Для Каутского и сплотившейся вокруг него группы термины «марксист» и «марксизм» обладают программным значением и служат орудиями идеологической и политической борьбы. Встав во главе этой группы, руководившей журналом «Нойе Цайт», Каутский энергично, наступательно, агрессивно принимается за выполнение поставленной перед собой задачи: обеспечить победу марксистской школе. Человек, который тридцать лет спустя будет говорить о себе, что он лишь теоретик и весьма посредственный политик, в те годы демонстрирует незаурядное тактическое искусство. Он тщательно выбирает поле боя и объект нападения: его атаки направлены не против лассальянцев, а против сторонников Родбертуса. Дело в том, что первые продолжают пользоваться сильным влиянием в рабочей среде, а их позиция по основным вопросам классовой борьбы, политической борьбы и партийной деятельности по сути не отличается от позиции «марксистов». Теории же Родбертуеа соблазняют интеллигенцию, к которой Каутский относится более отчужденно[258]. Свою тактику он недвусмысленно объясняет Энгельсу:

«В Германии ныне все больше входит в моду выставлять Родбертуса как козырь против Маркса; в научном плане социализм победил в Германии, и, чтобы блокировать победу Маркса, реакционный научный сброд спешит укрыться за Родбертусом»[259].

Вот почему его выпады сосредоточиваются на К.А. Шрамме, который в качестве экономиста и популяризатора идей Маркса и Родбертуса приобрел определенную известность теоретика в рядах социал-демократии[260]. Именно в полемике с этим последним на страницах «Нойе Цайт» в 1883 году публично пускаются в ход термины «марксист» и «марксизм». Терминами завладевает «марксистская школа», причем делает она это специально для того, чтобы характеризовать собственную программу. Термины выражают идею поляризации двух течений; именно в этом и состоит линия, которую проводит Каутский в своем журнале: «Имеются две социалистические школы, которые в особенности владеют умами в сегодняшней Германии: школа Маркса и школа Родбертуса». Первая вербует своих сторонников среди рабочих, вторая находит свое выражение в «профессорском социализме» («Akademischer Sozialismus»)[261].

Родоначальник марксистской школы – «школы, более марксистской, чем сам Маркс», по словам Шрамма, – Каутский с 1883 года приобретает славу «фанатичного защитника материалистического понимания истории»[262]. Он сам добивается этой репутации, когда в мае 1884 года с очевидным удовлетворением пишет Энгельсу по поводу «Нойе Цайт»:

«Для господ немецких антимарксистов он давно уже стал натирающим спину вьюком, потому что это действительно единственный социалистический орган в Германии, который стоит на почве марксизма»[263].

В тогдашней обостренно полемической духовной атмосфере оценки, даваемые Каутским, не лишены предвзятости и преувеличений. Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что в рядах СДПГ направление и деятельность «Нойе Цайт» наталкиваются на сильное сопротивление. У этого сопротивления различные источники; те, кто противостоит Каутскому, стремятся избегать прямых нападок на Маркса или становиться в оппозицию к распространению его учения. Они обрушиваются лишь на «способ действий» определенной группы, клики, самозваной «марксистской школы», обвиняют ее в узурпации имени Маркса ради достижения своих собственных целей. Доводы родбертусианцев, лассальянцев и в особенности умеренного крыла партии близки к доводам Брусса и французских поссибилистов. Отделяя теоретические положения Маркса от «марксизма», в котором они усматривают идеологию, сооруженную бесплодными эпигонами, они указывают на Каутского как на главного виновника, коварного инспиратора, изобретателя проповедуемой им и возведенной в ранг евангелия догмы, присвоившего авторитет Маркса в попытке навязать партии собственные доктрины в качестве официального учения. Ауэр с сарказмом пишет своим корреспондентам о «таинствах чистого марксизма, отправляемых Карлом Каутским и его друзьями»[264], между тем как Шрамм публично нападает на дуэт Каутский – Бернштейн, этих «ложных пророков», которые вот уже несколько лет проповедуют в германской социал-демократии «непогрешимость марксизма, заявляя, что марксизм – это евангелие». Еще более заостряя критику, он пишет: «Я не ведаю ни религии Маркса, ни программы Маркса, на верность которой я или другие товарищи якобы давали присягу; я знаю лишь программу партии. Каутский проповедует религию Маркса»[265]. Эти образы церкви и евангелия, а также верховного первосвященника будут и в дальнейшем использоваться некоторыми кругами в СДПГ для высмеивания догм и догматизма Каутского; в действительности же – для нападок таким способом на марксизм. Например, в разгар кризиса, вызванного ревизионизмом, Игнац Ауэр заявлял на съездах СДПГ: «Я не марксист в том смысле, какой во все большей степени развивается отцами церкви марксизма», то есть Каутским и Бебелем[266].

Для Каутского одним из лучших способов отражения подобных нападок и доказательства их несостоятельности в первые годы существования «Нойе Цайт» было заручиться сотрудничеством Энгельса в журнале путем публикации как некоторых его статей, так и неизданных рукописей Маркса. Например, выход в свет на немецком языке «Нищеты философии» (первое издание вышло в 1844 году на французском языке) в самый разгар полемики с родбертусианцами приобретает для Каутского чрезвычайную важность: «Это будет отличная пощечина всем противникам марксизма»[267].

Но какое содержание вкладывает в это понятие «марксистская школа», сложившаяся вокруг «Нойе Цайт»? У Каутского употребление этого термина никогда не бывает случайным; ему всегда придается точное толкование. «Марксистский», «марксист» относятся к Марксу и его произведениям: «Претендовать на популяризацию марксистского способа изложения мыслей, на мой взгляд, бессмысленно, потому что Маркс писал довольно понятно и популярно»[268]. Вместе с тем эти обозначения характеризуют также принципиальную позицию того или иного деятеля: «Г. Браун – не катедер-социалист, а целиком стоит на марксистской почве, почве классовой борьбы»[269]. «Марксистский» здесь обозначает определенное идеологическое содержание («марксистская литература»). Наконец, эти термины указывают на направление, школу: «Браун – сознательный и добросовестный член марксистской школы»[270]. Что же касается термина «марксизм», то его определение тесно связано с истолкованием теории Маркса Каутским и с той систематизацией этой теории, к которой он приступает. В общем смысле слово становится синонимом «Марксовой системы», в частности же выполняет двоякую функцию. Во-первых, термин обозначает некий руководящий принцип: «марксизм – концепция нашей партии как организации пролетариата, ведущего классовую борьбу»[271]. Во-вторых, он служит определению теории Маркса как науки вообще и научного социализма в частности. Каутский неоднократно уточняет это. Например, в десятую годовщину «Нойе Цайт» он пишет: «Термин „научный“, без сомнения, покрыл бы все стороны марксизма, но в то же время означал бы нечто большее или мог бы быть воспринят как нечто более амбициозное, чем марксизм, который вовсе не претендует быть последним словом в науке». А в полемике с Бернштейном он выделяет еще один аспект: «Это – метод, следующий из применения материалистического понимания истории к политике: благодаря ему социализм стал наукой… Именно метод, а не результаты есть важнейшее в марксистском социализме»[272].

Такой упор на характеристике марксизма как науки может дать ключ к пониманию тех причин, по которым Каутский стремится завладеть термином и именно таким образом интерпретирует «Марксову систему». Здесь следует напомнить, что в 80-е годы Каутский – подобно всему его поколению, страстный почитатель Дарвина, – судя по всему, вдохновлялся успехом, резонансом, силой притяжения термина «дарвинизм». Его действиями руководило стремление символически выразить фундаментально важную сущность учения Маркса, и если дарвинизм служил синонимом науки о природе, то марксизм должен был стать таковым применительно к наукам об обществе. Надо отметить, что Каутский, разумеется, не был первым в этом деле: параллель между Дарвином и Марксом постоянно присутствует в высказываниях социалистов конца XIX века. В этом находили свое выражение стереотипы и увлечения массового сознания той поры, насыщенного сциентизмом, преклоняющегося перед монистическим материализмом и идеями прогресса и развития, заимствованными из естествознания.

По Каутскому, важнейшей чертой марксизма как науки является материалистическое понимание истории. Это определение он формулирует в 1883 году в полемике с Шраммом, когда заявляет, что его противник не может понять Маркса, «потому что… историческое содержание марксизма остается ему совершенно чуждым»; тот, кто говорит «марксистская школа», тот говорит также «марксистская историческая школа». «Если можно говорить об экономистах марксистской школы, то можно говорить и об ее историках… Маркс ввел материализм и экономику в историю, но он ввел также историю в экономику. Для него обе они составляют одно нерасчленимое целое»[273]. На возражение Шрамма, который ставит под сомнение существование марксистской исторической школы (утверждение, которое и Энгельс расценивает как искусственно притянутое), Каутский уточняет, что ссылается на «Капитал», «один из самых грандиозных трудов по истории», и безапелляционно заявляет:

«С Марксом для исторической науки открывается новая эра. И все, кто принадлежит к марксистскому направлению, должны быть историками, как и Маркс. Кто не историк, кому история осталась чуждой, равным образом останутся непроницаемыми и для марксистской концепции в ее всеобщности»[274].

Марксистский историзм II Интернационала является сверстником формирования марксистской школы вокруг «Нойе Цайт». Определение марксизма, данное Каутским в 80-е годы, в 1908 году было им концептуализировано и облечено в формулировку, ставшую знаменитой: «Марксистский социализм в конечном счете есть не что иное, как наука об истории с точки зрения пролетариата»[275]. Два десятилетия спустя, по случаю семидесятилетия Каутского, американский марксист Луис Будэн следующим образом обобщил итог эволюции, начавшейся в 80-е годы: марксизм, который «был общепринятой теорией социалистического движения», «ныне стал всеобщей теорией истории, а не особой теорией революции»[276].