2. Распространение идей Маркса
Что представляли собой «марксианцы» в I Интернационале? Говорить о марксистах как о течении в рядах Международного товарищества рабочих значило бы следовать скорее полемическим доводам Бакунина, нежели правде фактов. Как это ни парадоксально, но именно называющая себя марксистской историография впоследствии взяла на вооружение подобного рода утверждения и придала им положительное значение с целью построения – с помощью причудливого смешения компонентов – некоей прямолинейной схемы распространения марксизма. Разумеется, вокруг Маркса как в Генеральном совете, так и в известном числе национальных секций группировались многочисленные деятели рабочего движения, составлявшие «партию Маркса». Однако, за редким исключением, даже те из них, кто открыто объявлял о собственной приверженности «школе Маркса» или считался «марксианцем», не разделяли или не знали его идей[241]. Даже самые близкие его сторонники, такие, как В. Либкнехт, признавали его руководящую роль, его политическую программу, но вовсе не были в силу всего этого марксистами.
В Генеральном совете, замечает Каутский, «особое направление Маркса было представлено в очень ограниченном виде». Лишь благодаря своему интеллектуальному превосходству и «искусству руководить людьми» Марксу удается добиться того, чтобы Международное товарищество рабочих следовало выработанному им стратегическому курсу[242]. Было бы ошибкой принимать фигуру самого Маркса, господствовавшую в Международном товариществе рабочих, за масштабы отражения его теоретических идей в сфере идеологии рабочего движения той поры. Личный авторитет Маркса в кругах социалистов был огромным. Он пользовался широчайшей известностью не только в верхушке Интернационала, но и среди его рядовых членов. Его научные способности и в особенности высокий уровень его экономического анализа признавались даже самыми непримиримыми его противниками. Бакунин доходил до утверждения, что Маркс – «одна из самых твердых, умных и влиятельных опор социализма, одна из самых сильных преград против вторжения в него каких бы то ни было буржуазных направлений и помыслов»[243]. И признавал: «Маркс – первый ученый-экономист и социалист нашего времени»[244]. В немецкой прессе автор «Капитала» также характеризовался как «крупнейший ныне здравствующий экономист, доктор Карл Маркс, учитель Лассаля».
Издание первого тома «Капитала» в 1867 году упрочило славу Маркса, которая вышла за пределы социалистических кругов. В первую очередь это отразилось на его собственном положении в рядах рабочего движения. Так, на генеральной ассамблее Всеобщего германского рабочего союза в Гамбурге в 1868 году В. Бракке зачитывает установочный доклад, посвященный «труду Карла Маркса», и предлагает резолюцию, которая принимается без прений и в которой говорится: «За свои заслуги в деле раскрытия процесса производства капитала Карл Маркс навечно заслужил признательность рабочего класса»[245]. Но что касается положений его величайшего творения, то они лишь крайне медленно проникают в рабочее движение, и «Капитал», если уж на то пошло, становится известен рабочим благодаря разным популярным и популяризаторским брошюрам, авторы которых не всегда были сторонниками Маркса.
Распространение идей Маркса в 60-е и 70-е годы XIX века происходит главным образом при посредстве написанных им основных документов Международного товарищества рабочих: в первую очередь Учредительного манифеста, затем резолюций конгрессов и, наконец, воззваний Генерального совета, самым важным и известным из которых явилось воззвание о «гражданской войне» во Франции. Такого рода «воспитательная пропаганда», замечает Меринг, выражала и заключала в себе марксизм I Интернационала[246]. Программные документы Международного товарищества рабочих представляли собой действенное средство привлечения и обращения в новую веру разобщенных борцов за дело рабочего класса. Их влияние сказывалось прежде всего в Германии, особенно в партии эйзенахцев. Именно чтение Учредительного манифеста побудило Бебеля принять идеи Маркса, и именно этот манифест упоминался в качестве главного примера и довода докладчиками по вопросу о программе на Нюрнбергской конференции в сентябре 1868 года, когда партия приняла решение о присоединении к Международному товариществу рабочих. Немецкие интернационалисты объясняли влияние и силу Международного товарищества рабочих тем, что оно располагало строго научной программой. Например, рабочий-типограф эйзенахец Хилльман опубликовал в газете своей ассоциации рабочих-типографов пространную статью о Международном товариществе рабочих; упор в ней делался на роли, которую сыграл в нем Маркс в качестве автора Учредительного манифеста.
«„Манифест к трудящимся классам Европы“, составленный Карлом Марксом, хорошо известным социальным экономистом, – писал Хилльман, – был представлен Товариществу, причем конкурентом этому „Манифесту“ выступал проект устава мадзинистского толка, настолько конспиративный по своему характеру, что он грозил в зародыше задушить рождение Международного товарищества рабочих. Поэтому он был отвергнут, а представленный Марксом „Манифест“, точно так же, как и Уставы (окончательно одобренные позже, на Женевском конгрессе 1866 года), были приняты. Таким образом, инициатива основания этого общества принадлежала немцу. Упомянутый „Манифест“ есть одно из самых значительных произведений, вышедших из-под пера этого научного авторитета; в нем содержится самая острая критика, какая когда-либо была брошена в лицо правящему классу на протяжении всемирной истории»[247].
Парижская Коммуна сыграла важную роль в обеспечении Марксу общеевропейской известности. Пресса указывала на него как на вождя всемогущего Интернационала, и в силу отождествления Международного товарищества рабочих с парижским восстанием «партия Маркса» и лично сам Маркс приобрели огромную славу, что в немалой степени способствовало возбуждению интереса к его работам в обширных кругах общественности. Научная репутация Маркса будет и в дальнейшем интенсивно использоваться его учениками и эпигонами как средство утверждения его теории в рабочем движении в борьбе с другими воззрениями. Например, в некрологе, опубликованном в журнале «Нойе цайт», упор не случайно делался на том обстоятельстве, что основатель научного социализма Маркс был одним из самых выдающихся по эрудиции ученых своего времени.
«Своим исследованием законов исторического и экономического развития Маркс поставил себя в ряды крупнейших мыслителей и ученых. Этого не сможет или не захочет оспаривать никто. Его теория приобрела для науки такую же важность, как теория Дарвина: подобно тому как учение Дарвина господствует в естественных науках, так учение Маркса господствует в социально-экономических науках»[248].
В этих строках заключены те тезисы, на которых будет основываться распространение марксизма в конце XIX столетия[249].
В период между I и II Интернационалами теория Маркса становится основным звучанием идеологического многоголосья. Интерес к произведениям Маркса и Энгельса растет, они широко распространяются. Отныне все течения и тенденции социалистической мысли определяются по их отношению к теоретическим положениям основателей «научного социализма». Самые различные школы внутри социалистического движения, за исключением анархистов, признают значение творчества Маркса и Энгельса и склоняются перед их непререкаемым авторитетом. По мере того как множится число цитат из их трудов, язык социалистов претерпевает длительную эволюцию усвоения языка Маркса. Но этот процесс впитывания идей совершается в рамках господствующей эклектической социалистической идеологии, объединяющей Маркса и Лассаля, Бакунина и Прудона, Дюринга и Бенуа Малона. Главные черты этого «эклектического социализма» 70 – 80-х годов в Германии следующим образом обрисованы Каутским:
«Результаты исследований Маркса и Энгельса, как правило, принимались, но на плохо переваренной основе, а число последовательных марксистов было невелико. Готская программа, влияние Дюринга, успех „Квинтэссенции социализма“ г-на Шеффле в рядах партии показывают, до какой степени был распространен эклектизм»[250].
С начала 80-х годов намечается разграничение между марксистской школой и «эклектическим социализмом», причем явление это обнаруживается прежде всего в рядах германской социал-демократии. Начальный импульс исходил от самого Энгельса, от его открытой полемики с Дюрингом, влияние которого на немецких социалистов было огромным. «Анти-Дюринг» со многих точек зрения знаменует собой ключевой момент в процессе формирования «марксизма» как системы. Среди многочисленных свидетельств приведем следующее высказывание Каутского:
«То, какой переворот вызвал в наших головах „Анти-Дюринг“; то, как благодаря этому тексту мы выучились полностью понимать Маркса, постигать его глобально; то, как эта книга избавила нас от пережитков утопического социализма, катедер-социализма, буржуазно-демократического образа мыслей, – все это способен оценить только тот, кто сам пережил этот процесс»[251].
Образовавшееся в германской социал-демократии марксистское ядро становится четко отграниченным течением, которое приступает к завоеванию гегемонии в рабочем движении с помощью упорной идеологической борьбы. Участь терминов «марксист» и «марксизм», их внедрение и распространение в новой обстановке и с новым содержанием определяются в огне долгой и жестокой политической и теоретической борьбы. Эту борьбу ведет группа, которая с самого начала определяет себя как группу «последовательных марксистов» и ставит целью добиться торжества марксизма, возвышенного до уровня официального учения Parteibewegung (партийного движения). Указанная группа пользуется теоретической поддержкой Энгельса, роль которого в этом развивающемся процессе гегемонизации была весьма велика, и политической поддержкой двух неоспоримых вождей партии, Бебеля и Либкнехта. Однако крещение школы и доктрины происходит при неведении Маркса и Энгельса и вопреки их воле. Они не только никогда не санкционировали этот неологизм, но, напротив, реагируют на него с раздражением, отвергают его. Маркс предпочитает называть свою теорию «критический материалистический социализм». Энгельс в свою очередь говорит о «критическом и революционном социализме» (который от предшествующих социалистических учений отличается «именно своей материалистической основой»), либо называет его «научным социализмом» – в противоположность «утопическому социализму». В 70 – 80-е годы Энгельс лишь в виде исключения, да и то с несколько ироническим оттенком, прибегает к терминам, которые были уже в ходу среди противников Маркса. Так, в 1877 году в связи с распространением «дюринговщины» в германской социал-демократии он действительно ссылается на выражения «марксисты» и «дюрингианцы». В 1882 году, иронически намекая на памфлет Поля Брусса, он употребляет термины «марксист» и «марксизм», заключая их в кавычки. Отвечая Бернштейну, он пишет в письме от 2 – 3 ноября 1882 года:
«Ваши неоднократные уверения, что „марксизм“ сильно дискредитирован во Франции, основываются ведь тоже на этом единственном источнике, то есть на перепевах Малона. Правда, так называемый „марксизм“ во Франции совсем особого рода, такой, что Маркс сказал однажды Лафаргу: „Ясно одно, что сам я не марксист“. Но если „Citoyen“ расходился прошлым летом в количестве 25.000 экземпляров и занял такое положение, что Лиссагаре поставил на карту свою репутацию, чтобы захватить его, то это все же как будто в известной мере противоречит пресловутой дискредитации» [МЭ: 35, 324].
Упомянутая шутливая фраза Маркса часто приводится Энгельсом по разным поводам. Цитируемая вне контекста, она нередко оказывается искаженной[252]. Маркс и Энгельс восставали прежде всего против употребления термина, который считали смехотворным и воспринимали как карикатуру. Их реакция была типичной реакцией людей, сражавшихся в рядах рабочего движения еще до 70-х годов: применение личностных этикеток рассматривалось ими как «клеймо сектантства». Скажем, в 1873 году, обличая подобную практику со стороны прессы, враждебной Международному товариществу рабочих, Й.-Ф. Беккер писал:
«Даже в социалистическом лагере находятся члены великого сообщества, которые как в силу своего фанатического высокомерия и невежества, так и ради корыстной уловки принимают название лассальянцев и сами кладут на себя это сектантское клеймо. Не является ли это самой беспощадной критикой лассальянства, и так уже почти совсем закостеневшего в собственных догмах?»[253]
Маркс реагирует аналогичным образом: он тоже считает эти термины особенно опасными, ибо они сами по себе могут послужить его изоляции в качестве вождя секты и превратить его идеи в догмы.