1. Марксизм: секта или идея?

Как не раз случалось в истории крупных политических и идейных движений, название родилось не изнутри, не из рядов сторонников, а извне, из рядов противников. Этапы кристаллизации нового термина связаны с этапами развития самого рабочего движения. Уже с начала 40-х годов прошлого столетия и в особенности в процессе распада Союза коммунистов в начале 50-х годов противники Маркса говорили о «партии Маркса»[209]. А уже в 1853 – 1854 годах, в полемике между последователями Вейтлинга и Маркса, возникает выражение «марксианец», обозначающее Маркса и «его слепых приверженцев», представляющих в Германии «критико-экономическое направление»[210].

Слово «марксианец» получит распространение десятилетие спустя как противопоставление «лассальянцу»[211]. В I Интернационале Бакунин и его последователи в острой борьбе против Маркса и Генерального совета прибегнут к использованию такого определения, как «марксиды»[212], и вошедшему в обиход выражению «марксианцы» (служившему синонимом «династии марксидов», «закона Маркса», «авторитарного коммунизма»), а также к новообразованию «марксисты». Все эти выражения, однако, служили скорее для обвинения Маркса и его сторонников, нежели для определения их идей. Впрочем, употребляя подобные эпитеты, образованные от имени собственного, Бакунин лишь платил Марксу той же монетой, какую получал от него. В самом деле, из-под пера Маркса в изобилии выходили тогда термины вроде «прудонист», «бакунист», применявшиеся для принижения и высмеивания противников. Как отмечает Маргарет Маналь, «на первый взгляд термин „марксианцы“ выскальзывает из-под пера Бакунина в силу звуковой аналогии с термином „мадзинианцы“», причем Бакунин умело пользуется этими полемическими эпитетами с целью заключить Маркса в клетку «того сектантства, в которую тот затолкал собственных критиков и противников». С другой стороны, «употребление этого терминологического ярлыка, претерпевшего ряд трансформаций»[213], приводит к тому, что в устах Бакунина и юрцев[214] возникают два раздельных термина: «марксианцы», или «марксианская партия так называемой социалистической демократии», обозначающий сторонников, «агентов» Маркса, и «марксисты» – для обозначения их идейного направления и их действий[215]. Термин при этом сохраняет резко полемический характер. Так, Бакунин и его приверженцы говорят о «марксистском» конгрессе в Гааге, «марксистских фальсификациях» резолюций этого конгресса или о «марксистских инквизиторах», имея в виду комиссию по расследованию деятельности Альянса, назначенную Гаагским конгрессом. В общем, ярлык «марксисты» используется для обвинения («целью марксистов не является немедленное освобождение пролетариата»). Должен совершиться длительный языковый процесс (который еще предстоит изучить), чтобы разные полемические обозначения соединились в куда более удобном – в том числе в лингвистическом плане – слове, наконец-то избавившемся от каких бы то ни было негативных примесей, – «марксист»[216].

Термин «марксист» начинает распространяться сразу же после раскола на Гаагском конгрессе Международного товарищества рабочих. Его значение, однако, довольно сильно отличается от того, какое вкладывал в него Бакунин. Термин обозначает фракцию, сохранившую верность Генеральному совету, и используется в противоположность «альянсисту» или «бакунисту». Но это пока лишь одно из многочисленных наименований в обширном арсенале последователей Интернационала. Так, в обращении группы революционных социалистов Нью-Йорка к Женевскому международному конгрессу 1873 года говорится: «Мы хотим союза даже ценой принесения в жертву некоторых наших идей; пожертвуйте даже отдельными людьми, и пусть романцы и юрцы, федералисты и центристы, марксисты и альянсисты вновь протянут друг другу руку»[217]. Этим термином в особенности пользуется буржуазная пресса, враждебная Международному товариществу рабочих[218]. Происходит «систематическое смешение терминов», отмечает в сентябре 1872 года близкий к позициям Маркса Иоганн Филипп Беккер, говоря о «Журналь де Женев». Оценка Беккера характерна для реакции тех, кто чувствовал себя непосредственно задетым такой подтасовкой:

«Именуя „марксистами“ последователей международного социализма, свободно выросшего на благодатной почве, возделанной наукой, буржуазная пресса – если только она действует не по невежеству – обнаруживает дурной вкус, тем более отталкивающий, что она делает это с целью противопоставить их безумной секте „бакунистов“, которые несут на себе это прозвище, исполненное иронии и издевки, как вполне заслуженную кару»[219].

В свою очередь «антиавторитарии», вроде бельгийца Веррикена, равным образом сетуют на то, что «буржуазные газеты, набросившись на злосчастный инцидент в Гааге, свели дело к личностям, между тем как речь шла о принципиальных вопросах»[220]. В одном, во всяком случае, «марксисты» и «бакунисты» целиком согласны: «Интернационал потрясало столкновение двух идейных течений, а не борьба двух вождей».

Обращение к личностным эпитетам и вытекающая из этого персонализация идейных течений болезненно задевают активистов из числа рабочих. Определенная часть их восстает против подобной практики. Это относится, например, к женевским интернационалистам. Корреспондент Маркса Анри Перре в брошюре, выпущенной накануне Женевского конгресса Международного товарищества рабочих в сентябре 1873 года, датирует зарождение этих терминов 1869 годом и связывает их появление с раскольническими маневрами Международного альянса социалистической демократии в Женеве: «Именно в этом первом диспуте появляются выражения „марксисты“ и „бакунисты“». Неприятие автором терминов, производных от имен, не может не восприниматься как чрезвычайно показательное:

«Уже сам факт группировки секций вокруг имен отдельных лиц достоин порицания и противоречит нашим принципам и интересам освобождения трудящихся. Получается, что общие интересы массы вытесняются самолюбием, гордыней, амбициями и прочими страстями, присущими человеческой личности. Предается забвению терпеливая, хладнокровная, непрерывная, методическая работа, необходимая для обеспечения этих интересов, и страсти бушуют лишь за или против той или иной личности, между тем как возвысить или ниспровергнуть личность всегда легче, чем добиться реального успеха или уничтожить произвол».

Увриеристские акценты этой аргументации становятся очевидными, когда Перре подчеркивает:

«Подобные личности редко бывают рабочими: это деклассированные буржуа, доктора, профессора, литераторы, студенты, а порою даже капиталисты».

Осуждая оба враждующих лагеря, несущие, по его мнению, ответственность за кризис Интернационала, он заключает:

«Нужно не только изменить людей, но и уничтожить корень зла. Пора покончить с марксистами и бакунистами! Необходим действительный и искренний союз трудящихся»[221].

Следует ли считать, что этот призыв был услышан? Дело в том, что вскоре – в период между 1874 и 1877 годами – вышеупомянутые эпитеты как будто исчезают из лексикона социалистов. Например, бакунисты, которые на первых порах без особых возражений принимают данное им прозвище, отвергают его во имя тех же самых принципов. Так, в 1876 году на Бернском конгрессе Международного товарищества рабочих (федералистского) Эррико Малатеста заявляет, что, несмотря на уважение и преданность, которые он питает к Бакунину, сторонники последнего не являются «бакунистами» прежде всего потому, что «мы не разделяем всех теоретических и практических идей Бакунина», а во-вторых и главным образом, «потому что мы следуем идеям, а не людям; мы восстаем против обыкновения воплощать принцип в человеке, обыкновения, вполне достойного политических партий, но совершенно несовместимого с тенденциями современного социализма». Он отмечает также, что «сам Бакунин всегда протестовал против того, чтобы его друзьям давалось такое определение»[222]. На том же конгрессе немецкий депутат социал-демократ Вальтейх, присутствовавший в качестве независимого, выступил против «нападок из Германии на тех или иных деятелей» из числа иностранных социалистов и заявил: «У нас нет ни „марксистов“, ни „дюрингианцев“, а бывшие лассальянцы честно воссоединились с общим движением»[223].

Подобный тон объясняется прежде всего тем духом примирения, который получил распространение в результате усилий бельгийских интернационалистов организовать в 1877 году в Генте Всеобщий социалистический конгресс. Однако эта инициатива, предпринятая ради «сближения разных враждующих фракций»[224], завершается провалом. С этого момента борьба возобновляется, причем в существенно измененном виде. Родившиеся из имен определения вновь появляются на свет, более того, делаются более разнообразными: параллельно с термином «марксист» возникает еще один неологизм – «марксизм». Вскоре они составляют тесно связанную пару. Кто изобрел этот термин? Ответить нелегко. Определенно можно сказать, что в 1882 году он уже фигурирует в заголовке полемического памфлета «Марксизм в Интернационале» Поля Брусса, бывшего антиавторитария, «анархиста-экстремиста» на конгрессе в Генте, ставшего впоследствии руководителем поссибилистов во Франции[225]. Этот деятель, которого Энгельс в 1881 году назвал «отличным малым» («kreuzbraver Kerl»), но «абсолютной литературной и теоретической бездарностью», «самым беспомощным путаником, какого я когда-либо знал»[226], под термином «марксизм» понимает не теорию, а цели и практику социал-демократии, рабочих партий, стоящих на почве классовой борьбы.

«Марксизм заключается не в том, чтобы быть сторонниками идей Маркса… В этом смысле немалое число их нынешних противников, и в частности автор этих строк, тоже оказались бы марксистами», – заявляет Брусс, не согласный с манерой действий «имеющейся в Европе марксистской группировки», иначе говоря, «социал-демократов школы Маркса», которые желают и во Франции навязать свою концепцию партии. В общем, термин «марксизм», употребляемый Бруссом в том же ключе, что и прилагательное «марксистский», указывает здесь не теорию, а тенденцию мнимых сторонников «немецких доктрин Маркса», «марксистской партии», то есть германской социал-демократии и ее «придатка» во Франции в лице гедистов[227].

С начала 80-х годов полемическое звучание обоих терминов начинает смягчаться, несмотря на упорное употребление их в полемических целях со стороны анархистов[228]. В их значении и употреблении вскоре обнаруживаются существенные перемены. Так происходит, например, в России, где эти термины неизменно носили на себе позитивный оттенок, причем уже с 1881 года[229]. Объяснить это могут рано пробудившийся интерес к творчеству Маркса в кругах народничества и готовность принять его, более того, интенсивная и необычная тяга к его восприятию, так что идеи Маркса проникали в самые глубины народнической идеологии[230]. С этой точки зрения характерным представляется письмо от 7 февраля 1883 года, посланное одним из теоретиков народничества, Я. Стефановичем, Льву Дейчу, который был в числе основателей первой марксистской группы в России, группы «Освобождение труда»:

«Я одного не понимаю, почему народничество противопоставляется марксизму? Будто его основное положение не такое, какое признано новейшей политической экономией? (У Киреевского и Достоевского, действительно, было другое.) Мы ведь говорим о народничестве современном. Народничество состоит, как мне кажется, в приложении тех же марксистских начал к частному случаю, понимая под этим духовный и физический облик данной страны, уровень и особенности ее цивилизации, культуры и т.д. Марксист, как теоретик, а не член практически борющейся социал-демократической партии на Западе, не исключает народника, что, разумеется, в обратном случае не всегда совпадает»[231].

С 80-х годов термины «марксисты» и «марксизм» входят в международный лексикон социалистов в разной трактовке. Прежде всего они служат средством размежевания и идентификации, причем по целому ряду причин в их употреблении не раз происходят быстрые перемены. Здесь следует в первую очередь иметь в виду изменения, совершающиеся в социалистической терминологии, в частности при самообозначении различных течений, стремящихся отличиться от других, соперничающих течений. Можно вспомнить по этому поводу, что во времена I Интернационала для характеристики трех главных имевшихся в нем направлений, их целей и методов в ходу были три термина: во-первых, коммунизм, относившийся к Марксу (но на него притязали также бланкисты); во-вторых, коллективизм, указывавший на Бакунина и его направление; и наконец, социализм – термин, применявшийся для обозначения умеренных тенденций, отмеченных мелкобуржуазными чертами. Сразу же после роспуска Международного товарищества рабочих обнаружилась тенденция к исчезновению или видоизменению этих трех наименований. Вместо слова «коммунист» утверждается слово «социал-демократ»[232], обозначающее партии и течения, стоящие на почве классовой борьбы и проповедующие участие в политической борьбе. Несмотря на сопротивление Маркса и Энгельса, такое словоупотребление привьется[233]. Термин «анархия»[234] будет взят на вооружение обширным и разнородным течением, общим для которого является неприятие политической борьбы в качестве орудия социалистов. Умеренные же, реформистского толка направления отныне будут обозначаться их противниками преимущественно эпитетом «поссибилисты»[235]. В лексиконе социалистов 80-х годов термин «марксист» оказывается привязанным к понятию «социал-демократ» как бы специально для того, чтобы отличить его от «поссибилистов». Так, два международных конгресса, проходивших в Париже в июле 1889 года, различались современниками как «марксистский конгресс» и «поссибилистский конгресс»[236].

Начиная с этих лет во Франции о Рабочей партии обычно говорится как о «марксистской фракции Социалистической партии в целом» либо как «рабочей марксистской партии»[237]. В свою очередь члены гедистской партии сами определяют себя как марксистов. Так, Дормуа, объявляя Геду в 1888 году о своем намерении не выставлять своей кандидатуры на парламентских выборах, но повести борьбу за место муниципального советника, объясняет это решение в следующих словах: «Ныне, как и вчера, я говорю вам: в муниципальный совет вернулся не Дормуа, а вся марксистская партия»[238]. 8 ноября того же года он точно так же пишет, докладывая Геду о ходе заседаний III Национального конгресса профсоюзов в Бордо: «Обладая прочным большинством, марксисты господствовали на конгрессе, и, хотя многие из делегатов не были марксистами… все наши резолюции были приняты единогласно»[239]. Со своей стороны Осип Цеткин, тоже гедист, в краткой истории социалистического движения во Франции после Парижской Коммуны, написанной в 1888 году на немецком языке для членов Социал-демократической партии Германии, говорит о членах французской партии как о «марксистах», отличая их от «бланкистов» и «независимых социалистов»[240].

Употребление терминов «марксист» и «марксизм» уточняется теперь и в рядах германской социал-демократии. Из уничижительных кличек они превращаются в положительные определения и в таком новом значении проникают в политический лексикон.

Эту смысловую эволюцию, совершившуюся за довольно краткий промежуток времени, следует рассматривать в связи с процессами глубокой перестройки рабочего движения в переходный период от I ко II Интернационалу. Открытая кризисом 1873 года «великая депрессия» ускорила конец прежних тенденций. Абстенционистское течение, захватившее было большинство в Международном товариществе рабочих после Гаагского конгресса, быстро утрачивает свои позиции; «антиавторитарная» же коалиция, сплотившаяся вокруг «федералистского» Международного товарищества рабочих, раскалывается в 1876 году. Сторонники участия в политической борьбе становятся вследствие этого большинством в рабочем движении; по примеру Социал-демократической партии Германии ускоряется процесс образования независимых рабочих партий, и меньше чем за десятилетие, в 1884 – 1892 годах, происходит становление главных европейских социалистических партий. Идеологический арсенал приобретает в этой связи новые функции; формирование рабочих партий создает предпосылки как для распространения, так и для восприятия марксизма, закладывающего основы их официальных идеологий: принцип политической борьбы как средство действия и самоутверждения и принцип классовой борьбы как неотъемлемая принадлежность их социально-политического облика и коллективного сознания.

Подобные перемены вызывают серьезные сдвиги и в восприимчивости массы социалистов. Восходящие к имени собственному термины «марксист» и «марксизм» уже не травмируют их убеждений, а, напротив, встречают у них благожелательный прием и даже сознательно берутся на вооружение для собственного выделения и отмежевания, тем более что после основания II Интернационала распространение марксизма и его растущая способность оказывать влияние на международное рабочее движение придают этим терминам новое содержание.